В 1240 году король Франции Людовик IX (Людовик Святой) устроил «диспут» — дебаты, призванные «опровергнуть и опорочить» иудаизм. С одной стороны выступали четыре самых выдающихся раввина Франции: Иехиэль из Парижа, Моисей из Курси, Иуда из Мелуна и Самуил бен Соломон из Шато-Тьерри. С другой стороны нашелся Николя Донин, монах-францисканец, который был обращенным евреем.
В течение 200 лет после этого состоялось еще два подобных диспута: в Барселоне в 1263 году и в Тортосе в 1414 году. В обоих случаях церковь представляли иудеи, обращенные в христианство.
В то время существовали действительно великие христианские богословы, такие как Франциск Ассизский, Фома Аквинский, а позднее Ян Гус, которые могли бы представлять христианскую сторону в дебатах. Однако во всех случаях человек, который «вызывался» на «диспут», чтобы обличать иудаизм, был, как и Донин, выкрестом.
Я задумался о Николя Донине после прочтения статей Питера Бейнарта, Наоми Кляйн, раввина Алисы Уайз и Макса Блюменталя о сионизме и Израиле после 7 октября.
Конечно, можно критиковать действия и политику израильского правительства — я и многие другие часто это делаем. Но что заставляет евреев быть самыми ярыми критиками самого права Израиля на существование? Почему они, как никто другой, чувствуют острую необходимость возглавить борьбу против права евреев на самоопределение? Зачем пытаться «опровергнуть и опорочить» сионизм?
Феномен еврейского самобичевания сложен и, как показывают споры, имеет долгую историю. Социальные психологи утверждают, что преследования, дискриминация и маргинализация, с которыми евреи сталкивались на протяжении тысячелетий, привели к тому, что некоторые из них усвоили негативное восприятие, распространяемое обществом.
Этот интерсекциализированный антисемитизм способствовал возникновению чувства стыда, вины или ненависти к себе, ощущения неполноценности или неуверенности в себе из-за давления общества или травматического опыта, связанного с еврейской идентичностью. Историки отмечают, что евреи в Средние века переходили в другую веру не только из-за преследований и насилия со стороны инквизиции, но и в результате социального остракизма, надеясь, что обращение в другую веру будет означать обретение признания.
Но почему после самой страшной резни евреев со времен Холокоста еврейское самобичевание поднимает свою уродливую голову?
История наших преследований также заставила многих евреев в прошлом веке присоединиться к движениям за социальную справедливость. Изначально эти движения были мотивированы вполне обоснованной целью борьбы за права, которых мы все ожидаем в условиях либеральной демократии.
Однако крайне левые трансформировали социальную справедливость в «религию интерсекциональности» — утверждаемую взаимосвязанную природу таких социальных категорий, как раса, класс, пол и сексуальность, исключая и даже делая недействительными рассказы всех, кто не подпадает под их определение угнетенных.
В мире интерсекциональности сионизм представляется как еще одна форма белого европейского национализма, а право евреев на самоопределение характеризуется как колониализм.
Интерсекционалисты переписали историю, отрицая 3300 лет непрерывного еврейского присутствия и духовной связи с Землей Израиля, не говоря уже о том, что более 50% населения Израиля составляют евреи из арабских стран, которые подверглись жестоким гонениям и стали беженцами, абсорбированными государством Израиль. Палестинцы характеризуются как угнетенные — коренные цветные народы, а евреи — как белые европейские колонизаторы.
Отклонение от нарратива интерсекциональности в палестино-израильском конфликте означает, что человек предстает перед судом «инквизиции» XXI века», в результате чего его бесцеремонно выкидывают из лагеря социальной справедливости. Сегодняшние диспуты происходят не в монастырях и не при королевских дворах, а в редакциях The New York Times, The Guardian и на территории Колумбийского университета.
Как и в Средние века, некоторые евреи по-прежнему жаждут определенного «принятия» — в данном случае принятия, которое может дать только принадлежность к интерсекциональному движению.
Почему?
Во-первых, это «вина выжившего» за то, что мы являемся частью очень успешно аккультурированного меньшинства в западных странах, в то время как другие меньшинства продолжают отставать.
Если мы были частью или даже возглавляли движения за социальную справедливость, как возможно, что мы были успешны, а другие меньшинства — нет? Это должна быть наша вина, потому что мы, должно быть, сделали слишком мало и теперь должны отрицать наше собственное право на самоопределение, потому что другие потерпели неудачу в своем. Если другой еврей поступает не в соответствии со взглядами движения, мы должны чувствовать «коллективную вину» и публично каяться за нанесенный ущерб.
Во-вторых, как и в Средние века, существует «социальное давление»: желание быть принятым другими заставляет евреев дистанцироваться от фундаментальной части их собственной еврейской идентичности, связи с Землей Израиля, и осудить сионизм.
Вот почему люди, которые перекрыли Капитолий и попытаются устроить публичную демонстрацию доставки продовольствия в Газу, кричаще молчат о массовом убийстве сирийским президентом Башаром Асадом сотен тысяч своих людей, о преследовании и убийстве миллионов исламскими фундаменталистами в Нигерии и о резне десятков тысяч уйгуров в Китае.
Диспуты Средневековья имели далеко идущие последствия. Как и сегодня, они служили площадками для распространения антисемитских мифов и кровавой клеветы, например, о намеренном убийстве детей и извлечении их органов. Как и сегодня, евреям угрожали насилием или другими формами преследования, если они не соглашались с аргументами, приводимыми их коллегами. Как и сегодня, они демонизировали евреев и оправдывали их преследования.
Карл Маркс однажды сказал, что «история повторяется, сначала в виде трагедии, потом в виде фарса». К сожалению, в нынешнем повторении истории фарс современного Николя Донина — это трагедия нашего народа.
Jerusalem Post, перевод Якова Скворцова
