В канун Судного дня 2010 года в возрасте 98 лет скончался Эфраим Ильин – знаковая фигура в истории государства Израиль. 

Благодаря его связям оружие, закупленное им в Европе, было доставлено в Эрец Исраэль и сыграло решающую роль в прорыве блокады Иерусалима и сражениях на других фронтах Войны за независимость.

Эфраим Ильин отличался дерзостью и изобретательностью: например, чтобы пройти британскую таможню, он грузил корабли луком в россыпь, без тары.

Глубоко под луком были пулеметы, ружья и боеприпасы. В тель-авивском порту английские солдаты спускались в трюм для досмотра и через несколько минут выскакивали в слезах. После этого разгрузка кораблей проходила беспрепятственно.

В свое время Эфраим Ильин пустил весь свой капитал (в лучшие годы этот капитал составлял 2 млн долларов – $50-70 млн по нынешнему курсу) на приобретение первых самолетов для израильских ВВС.

В 1950-х годах заводы Ильина, на которых работало около 2000 человек, давали 28% израильского промышленного производства.

Предлагаем вашему вниманию одно из последних интервью, данных этим незаурядным человеком. 

– Мой отец был промышленником и одним из глав еврейской общины в столице Украины Харькове – Киев столицей не признаю, – говорит Эфраим. – Дома говорили на иврите, с шести лет я учился в школе «Тарбут», которую создал отец.

Позднее там был подпольный сионистский центр. Недалеко от нас была красивейшая хоральная синагога, а жили мы на улице Куликовской, недалеко от университетской  горки.

Я на коньках там катался. Снег блестит, красиво и тихо… Ноги в валенках, а вот уши и нос страдали, когда бывало больше тридцати градусов мороза. А лето проводили на даче в Зеленом Гаю –  лес, речка – великолепно!  

– Можно только восхититься тем, как вам удалось сохранить прекрасную память и блестящую русскую речь!  Вы ведь здесь очень давно…

– В 1924 году, когда мне было 12 лет, наша семья приехала в Палестину. Родители   привезли с собой большую библиотеку и… самовар.  Отец решил здесь реализовать свою  мечту и купил апельсиновую плантацию в Нес-Ционе. А я жил в Тель-Авиве и учился  в  гимназии «Герцлия». Я играл в гимназическом оркестре на валторне и помню, как мы  выступали на открытии Еврейского университета в Иерусалиме.  

– А какая атмосфера была тогда в гимназии?  

– Это был центр общественной жизни.  Именно здесь в 1925 году произошла встреча, ставшая для меня по-настоящему судьбоносной. В обычный учебный день учителя объявили, что после занятий состоится лекция некоего болтуна, авантюриста по фамилии Жаботинский.

Вышел небольшого роста, худой, не очень привлекательной наружности человек (у меня  есть его портрет с автографом) и заговорил. И вдруг я почувствовал, что он словно  обращается ко мне и читает мои мысли.

Учителя прерывали его вопросами, но он был  столь гениален в своих ответах, что они же потом ему аплодировали.  Его идеи были мне  созвучны, и я вступил в «Бейтар». Впоследствии мы встречались с Жаботинским за  границей, в частности, в Вене, где я был делегатом первого конгресса Новой сионистской организации, которую он создал.

– Вы продолжили образование за рубежом?

– Я изучал экономику в Бельгии, закончил в Льеже университет, но, вернувшись домой, окунулся в подпольную борьбу против англичан. С 1937 года мы принимали нелегальных иммигрантов из Европы под носом у англичан.

Я дружил с английским офицером, начальником  патруля, сообщавшим мне о грозящей опасности. 

Мы покупали самые паршивые судна в Греции, добывали транзитные визы, перевозили евреев и высаживали их возле Нетании, а однажды причалили прямо у тель-авивского  пляжа. Так удалось спасти около 14 тысяч евреев.

– Говорят, судьба – это  характер. Что поддерживало вас в жизни, что помогало справляться с неудачами и снова идти вперед?   

– Наверное, на каждом этапе я искренне верил в то, что считал важным. В конце войны я сделался совладельцем большой компании, поставлявшей армии одежду.

В Египте были завалы хлопка, а в Италии перед войной создали колоссальную текстильную индустрию, но сырья у них не было. Мне осталась «малость»: найти корабли и перевезти хлопок из Египта в Италию. Весь мой  капитал тогда, в 1945 году, составлял около 8 тысяч фунтов стерлингов.

Это был колоссальный риск, ситуация была очень нестабильной. Но я поехал туда, связал концы с концами и уже в апреле 1946 года был стерлинговым миллионером. 

Из Палестины стало сложно общаться с Европой – я перевез семью в Италию. Старший сын учился в Англии, и 23 ноября 1947 года мы отправились праздновать его бар-мицву. В это время Англия готовилась еще к одному торжеству – свадьбе королевы Елизаветы. 

Был составлен список имен особо опасных персон «нон грата» со всего мира. В этой компании оказался и ваш покорный слуга. На корабле между Гавром и Дувром пограничник ухватил мои документы с такой радостью, будто поймал Бога за бороду. Несколько часов нас досматривали, искали оружие даже в белье, но… в итоге впустили в Британию.

А 29 ноября по радио передали: принято решение о создании еврейского государства. Сбылась моя многолетняя мечта – сколько было слез радости!

Я торжественно сообщил жене об окончании моей бизнес-карьеры и уехал в Париж – искать старых знакомых, налаживать связи.  Необходимо было переправить в Израиль купленное у чехов оружие, но как это сделать? Югославия согласилась предоставить один из своих портов, оставалась найти судно и сформировать экипаж.

Рейс, разумеется, я оформил как коммерческий, оружие тщательно присыпали картошкой. Несмотря на все мое красноречие, экипаж колебался до последней минуты, хотя всю правду знали лишь капитан, его сын и кок. А правда состояла в том, что на судно погрузили 6 тысяч винтовок, 450 пулеметов и 6 миллионов патронов. В течение двенадцати суток я молился, чтобы все закончилось благополучно. Наконец, мне передали, что «Нора» благополучно прибыла в Эрец Исраэль. 

Вы себе не можете представить, какие эмоции вызвало это сообщение у всех, – сам Бен-Гурион плакал! Без оружия, привезенного «Норой» и еще тремя судами, которые я отправил вслед за первым, Израиль мог бы не выстоять в Войне за независимость.

– Я листаю вашу книгу, где, наверное, еще много событий из разряда детективных...

– Да, было дело с потоплением египетских военных кораблей, благодаря чему прекратились военные действия с Израилем, затем фантастическая операция по репатриации 150 тысяч евреев из Румынии. Было и случайное знакомство с американским миллиардером Кайзером, который посодействовал  мне в создании первого автомобильного завода в Израиле – наши машины в начале 1950-х экспортировались в Финляндию, Швецию, Францию и даже Кению.   

О румынской же эпопее расскажу подробнее. В 1949 году румынское правительство демонстративно плюнуло нам в лицо. Их официальный представитель оставил Израиль, даже не попрощавшись, как этого требует протокол. Отношения еще осложнились после того, как Бен-Гурион назвал министра иностранных дел Румынии, коммунистку Анну Паукер, дочерью раввина. Вопрос стоял ребром: как вывезти из Румынии евреев?

Я не верю в дружбу народов, зато свято верю в интересы народов и отдельных людей. Румыны имели свою нефть, но вынуждены были ее импортировать из-за отсутствия нефтеперерабатывающего оборудования. Значит, им нужно доставить оборудование из Германии.

Но как? Официальный доллар равнялся примерно трем маркам, а «черный» – двадцати четырем. Я воспользовался этой разницей и, чтобы получить лицензию на экспорт, основал несуществующую компанию «Катарина», которая в Германии покупала оборудование. Чтобы вывезти все эти трубы, я открывал официальные аккредитивы – в Женеве, Германии, Бейруте, Александрии. В Германии я приобрел десять тысяч тонн оборудования, погрузил на два больших шведских парохода и отправил в Констанцу.

После этого румынское правительство разрешило евреям эмиграцию. Я нарушил все возможные законы – заработал лет 500 заключения. Зато, не вложив ни цента,  вытянул из Румынии 150 тысяч евреев...

– Вероятно, ваше личное обаяние приносило неизбежный успех?

– Не  всегда. Я не умел плыть по течению. Так, не найдя  должной поддержки  израильского правительства в моем понимании организации производства, в какой-то момент я продал все свои заводы и уехал в Европу. Там я решил вложить свой  капитал в то, что любил и знал, – в искусство. 

– Откуда эта ваша страсть?

– Все началось в Париже в 1929 году. Я сидел в кафе «Доминик», когда пришли ребята с ворохом рисунков. Тогда это вошло в моду: молодые живописцы, жившие на съемных квартирах, разбрасывали свои наброски, консьержки их подбирали, продавали студентам, а те перепродавали, выручая пару-тройку франков. Среди карандашных рисунков я вдруг увидел один – и в ту же секунду, не задумываясь, выложил 30 франков, лишив себя нескольких обедов.

На рисунке стояла подпись: «Модильяни» – вон он висит на стене. Великого художника через 10 лет после смерти еще практически никто не знал. Через три года он стал знаменитым. Этот случай и положил начало моей неизлечимой «болезни».

Сегодня во всех каталогах упоминается мое имя. В свою бытность советником Ватикана по искусству XX столетия я убедил их приобрести две работы Шагала и одно полотно моего друга – Реувена Рубина. Сегодня Реувен Рубин – в Ватикане. Единственный израильский художник.

Давным-давно я обнаружил: мои глаза гораздо современнее моих ушей. В 1950 году я впервые услышал Бартока и воспринял его как какофонию. Айзик Штерн убеждал: «Эфраим, ты к нему просто не привык. Слушай еще». Штерн оказался прав: сегодня Барток для меня – суперклассика, как, впрочем, и Шнитке. Зато в восприятии живописи я бегу впереди паровоза. 

В 1973 году приезжаю в Нью-Йорк, прихожу в контору к своему другу Гарри Абрамсу – самому известному в мире издателю литературы по искусству. Сидит, пыхтит, обложился репродукциями, фотографиями картин.

Посмотрел я на них и испытал почти тот же восторг, как когда-то в «Доминик», глядя на рисунок Модильяни. Абрамс рассказал: художник – голландец Вильям де Кунинг – живет в Америке, выставляется в университетах, картины продает по 2-3 тысячи долларов.

За четыре месяца я купил работ де Кунинга на 750 тысяч долларов – 87 картин и 42 рисунка. Я чувствовал, что приобрел бомбу, которая вот-вот взорвется.

Мы устроили выставку в Японии, Германии, Голландии, Бельгии. В Париже я позвонил в Музей Помпиду, пригласил людей на вернисаж – они не пришли. Позвонил еще дважды, предложил подарить подписанный художником постер – никакой реакции.

Через десять лет выставка де Кунинга с помпой прошла в Нью-Йорке, после чего ее привезли в Помпиду. Мне позвонили из музея: «Вы продаете де Кунинга?». Конечно, я им ничего не продал, хотя цены на картины де Кунинга подскочили к тому времени в 15-20 раз. 

– Я был просто счастлив, что смог помочь первоклассным музыкантам в приобретении  инструментов, достойных их таланта. Нас связывают и сейчас добрые дружеские отношения. Молодые, умные и образованные люди определят будущее нашей страны, и их надо поддерживать. 

– Мы – поколение, которое жило для страны, а не бежало из нее. У меня были квартиры в Брюсселе, Лондоне и Париже, но дом мой был всегда здесь. У меня большая семья: два сына, семь внуков и внучек, девять правнуков.

Я оптимист, надеюсь, мы выйдем из непростой ситуации и будем чувствовать такой же подъем, как в те дни в 1948 году, когда сражались за независимость Израиля.