Эта публикация взята из книги «Шабат», выпущенной в Иерусалиме обществом по распространению еврейской культуры «Амана».

За пятнадцать лет общество выпустило более 70 книг, посвященных различным аспектам еврейской традиции и культуры.

Активно сотрудничает с обществом «Амана» наша бывшая землячка, журналист Лариса Мильчина. Она и предоставила эту публикацию, автор которой Моше Прагер описывает события, свидетелем которых он был.

По огромному помещению мастерских принудительного труда «евреев на службе германского рейха» прохаживался главный портной гетто Шолом-Шахно по кличке «Острие иголки». Дирижируя деревянной портновской линейкой как заправский капельмейстер, он напевал:

И в день субботний, день субботний – шабат...

Два ягненка, два ягненка – шабат...

Без порока, без порока – шабат...

Рабочие, согнувшиеся за швейными машинами, дружно подпевали, четко выдерживая ритм:

— Шабат, шабат, шабат!

Вдруг Шолом-Шахно умолк, остановился посреди мастерской и голосом, в котором звучали испуг и волнение, объявил:

— Слушайте, ребятки! Когда сюда заявится этот проклятущий, смотрите мне! Чтоб машины вертелись как адские колеса, быстро и с шумом, иначе вы меня в гроб вгоните, бездельники этакие!

— Осторожнее в выражениях, Шолом-Шахно! Тем более – в присутствии нашего раввина! – Хромой синагогальный служка вскочил и, с силой отодвинув машину, сказал сердито:

— Кто разрешил тебе публично осквернять святую субботу?

— Что вы! И в мыслях у меня такого не было, – заволновался «Острие иголки». Он приблизился к старику-раввину, сидевшему за машиной в первом ряду, и сказал почтительно: – Я лишь хотел, чтобы крутили колеса машин, не вдевая нитку в иглу.

Это же только для виду – чтобы обмануть этого проклятущего!

— Но ведь и это запрещено! – вновь вскинулся хромой служка.

— Нельзя двигать орудия производства! Вот, пожалуйста, ребе тебе скажет. В случае опасности для жизни человека разрешено, даже предписано не считаться прямым нарушением субботы, а тем более – с частным запретом, – тихо, но твердо объявил раввин.

— А я, ребе, – извиняющимся голосом продолжал Шолом-Шахно, – сам не смогу обмануть проклятущего. Именно в субботу он всякий раз находит повод посетить нашу мастерскую, чтобы проверить, или эти еврейчики не отлынивают от работы. А как раз сегодня, в святой день, ему приспичило взять новую форму, что я для него сшил. И мне, ребе, придется у него на глазах ее утюжить. Но, поверьте мне, ребе, утюг будет холодный, клянусь вам, это только для отвода глаз.

— Раз нет другого выхода... Я верю в вас, реб Шолом-Шахно! – раввин взглянул на портного тепло и участливо.

— Кто может сравниться с нашим ребе! – воскликнул Шолом-Шахно растроганно и поспешно занял свое место за столом в центре. Он был умиротворен, будто его, портного Шолом-Шахно, старый раввин избавил от всех его страданий. Да, все гетто завидует ему, но он-то, он-то – в чем виноват? Он – портной от рождения, от деда и прадеда, все его предки были портными. Нитку и иглу он получил в наследство от многих поколений. В молодости его обучили шить форменную одежду, а от нее лишь один шаг до офицерских мундиров. В гетто это его и выручило. Этот проклятущий, глава головорезов, помешан на форме, и это позволяет ему, Шолом-Шахно, пользоваться слабостью злодея. Тот лично назначил мастера портняжного дела «Острие иголки» руководителем этих принудработ.

Бог свидетель он, Шолом-Шахно, не пользуется данной ему властью во зло – наоборот, это он придумал собрать сюда «сливки общества» – раввина, двух даенов, руководителя ешивы и даже хромого служку. Он назначил их подсобными рабочими в мастерской и таким способом уберег их и от нескольких «акций», проведенных в гетто, и от многих других бед.

— Господи, помилуй, дай мне силу и сегодня пройти через это испытание! – бормочет про себя ответственный портной, гладя дрожащими пальцами новый, с иголочки, мундир, приготовленный для этого проклятущего злодея.
– Аман идет! Аман идет! – крик заставил всех вздрогнуть.

— Встаньте, прежде чем этот проклятущий войдет, чтоб не вставать перед ним! – приказал Шолом-Шахно.

Сильный пинок распахнул дверь, и главный головорез ворвался в мастерскую.

— Доннер-веттер! Встать! – проорал он еще в дверях. Его багровую физиономию исказила гримаса, когда он увидел, что все уже стоят по стойке смирно на своих рабочих местах.

— Господин комендант, вы видите, что мы не сидим сложа руки, – попытался перехватить инициативу Шолом-Шахно. Он покрутил в руке холодный утюг и едва заметно улыбнулся.

— Не сметь смеяться! У меня евреям не до смеха! – Тут комендант сорвался на визг:
— Отвечай, все готово?

— Конечно, господин комендант! – Шолом-Шахно раскланялся и добавил негромко:

— С вашего разрешения я прикажу людям продолжать работу: не будем терять времени.

— Верно, паршивый еврей! А ты, однако, умен, – сказал комендант несколько спокойнее.

Взмах руки – и все швейные машины начинают вертеться в бешеном темпе. Шолом-Шахно на цыпочках подбегает к коменданту и с величайшей осторожностью натягивает на его грузное тело новый мундир.

— Когда вам, господин комендант, присвоят очередное звание, я сошью вам новый мундир, еще красивее этого, – Шолом-Шахно отступает на шаг и с восторгом смотрит на свое произведение.

— Помолчи, еврей! Откуда ты взял, что меня скоро повысят в звании?

— Это просто догадка, господин комендант. Но я полагаю, что поскольку вы так успешно справляетесь с нами, евреями, то вам полагается повышение, – говорит Шолом-Шахно, сохраняя на лице выражение абсолютной серьезности.

— Ха-ха, паршивый еврей, ты хитер! Правильно угадал! – комендант самодовольно хохочет.

А мундир тем временем подправлен и застегнут на все пуговицы. Даже комендант, при всей своей злобной тупости, не может скрыть своего удовлетворения.

— Иди-ка сюда! – приказывает он и впивается в портного испытывающим взглядом. Внезапно он взрывается гневом.

— Говори правду, мерзавец! Разве ты еврей? Никогда не поверю!

— Истинно еврей, господин комендант. Такой же, как все. Рабочие вам это подтвердят.

— Нет, ты не еврей! Еврей не может сделать такой отличной работы! Я знаю, что все евреи – воры, торгаши, обманщики и эксплуататоры! – заорал злодей и внезапно сорвал повязку с рукава портного.

— Нет, ты не еврей! Ты мастер своего дела, а не еврей! Разве могут эти, твои рабочие, сделать такую работу? – злодей повернулся и зло оглядел евреев, согнувшихся над колесами швейных машин.

Шолом-Шахно почуял, что атмосфера сгущается, и поспешил вмешаться:

— Извините, господин комендант, я хотел бы только знать, курите ли вы?

— Не лезь, еврей! Какова наглость! Может, ты рассчитываешь, что я угощу тебя сигаретой? Поосторожнее, поганый еврей!

— Нет, господин комендант, это невозможно. Как я мог бы даже подумать о сигарете, если у нас, евреев, сегодня суббота, пробормотал Шолом-Шахно и быстро вынул из ящика стола сверкающий золотом портсигар.

— Простите мою смелость, господин комендант, но я подумал, что к вашему новому мундиру очень пойдет этот портсигар.

— Нет, ты не глуп, паршивый еврей! – комендант жадно потянул портсигар к себе и быстро сунул его в карман.

— Кончено! Убирайся! У меня больше нет времени! – теперь комендант торопился, ему хотелось наедине рассмотреть вещь. Судя по всему, штука дорогая.

— Данке шен, господин комендант! – «Острие иголки» проводил его до дверей.

— Ну, слава Богу, пронесло! – Шолом-Шахно глубоко вздохнул и негромко запел:

— И в день субботний – шабат, шабат, шабат... 

— Шабат, шабат, шабат! – в такт субботнему напеву стучали колеса...