Чуть больше года назад автор учебника джуури Геннадий Богданов познакомил меня с одной очень интересной девушкой. Признаюсь, в начале нашего знакомства, я не ожидал что за потенциал содержится в ней. И вот сегодня, если бы в горско-еврейской общине проходил какой ни будь конкурс и там существовала бы номинация «Открытие года», то безусловно победителем 2020 года стала бы американка, исследовательница из Пенсильванского университета Хила Коэн. Об этой уникальной девушке только рассказывали, но впервые увидели и услышали её почти безупречную речь на джуури (который для нее, рождённой в США еврейке ашкеназского происхождения, родным языком не является) на «Онлайн-марафоне языка джуури» 24 сентября. Сегодня же, она гость нашего сайта.
– Хила, во-первых, зная твоё плотное расписание, хотел бы поблагодарить тебя за то, что нашла время для того что бы дать интервью.
– Наоборот, спасибо вам, и за это интервью, и за всё то, что вы для меня сделали!
– И, во-вторых, многое из того что я хочу сегодня у тебя спросить, я знаю, но не знают наши читатели, поэтому давай сделаем вид, что мы не знакомы. Расскажи пожалуйста о своих корнях, откуда родом твои предки, родители?
– Мои родители выросли в кибуцах на севере Израиля: мать в кибуце Малькия, а отец в Мишмар-а-Эмеке. Они оба выросли во вполне коммунальной обстановке. А их родители приехали в Палестину из Восточной Европы ещё до войны — с территории бывшей Австро-Венгрии, из Прибалтики, из Западной Украины. Мамина дедейхолу (бабушка), моя прабабушка Пнина, практически начала свою взрослую жизнь уже в том кибуце, где она в итоге жила до 104 лет. Только мой келебебе (дедушка), Йоханан, родился в Германии и вынужден был бежать оттуда в 13 лет. К кибуцному образу жизни его потом уже приучила моя бабушка, савта Номи. И вот эта максимально ашкеназская семейная история внезапным образом дотянулась до штата Айова, в самую середину США. Мои родители переехали в Штаты сначала на краткосрочную работу, и когда мы с братом родились в Калифорнии, у них еще было намерение вернуться в Израиль. Однако после того, как они нашли работу в городе Айова-Сити 21 год назад, мы все почувствовали себя дома, и они решили остаться в этом неожиданном для всей нашей семьи местечке.
– А где ты училась?
– В государственных школах Айовы-Сити. Учителя развивали во мне интерес к химии и физике с одной стороны и к языкам и литературе — с другой. У подростков Айовы есть такая прекрасная возможность: в старших классах средней школы можно взять и слушать курсы в местном государственном университете, и там я впервые познакомилась с классиками русской литературы в английском переводе и всерьез увлеклась ими. Потом, в Вашингтонском университете в городе Сент-Луис (то есть, несмотря на название он не находится в Вашингтоне), все первокурсники, которые почему-то решили изучать русский язык в штате Миссури, попали на базовые уроки к преподавателю Михаилу Григорьевичу Палатнику. Вот это было чудо — в итоге я ушла от любимой физической химии и решила сосредоточиться на литературоведении.
В Вашингтонском университете также была возможность участвовать в языковых программах Миддлбери-колледжа (штат Вермонт). Они известны тем, что все их участники обязаны общаться исключительно на изучаемом языке — это касается даже начинающих. Благодаря Миддлбери-колледжу я оказалась в Москве, где я училась несколько месяцев на филологическом факультете РГГУ, работала над исследовательским проектом и жила у прекрасной семьи Манахимовых (да-да). Этот опыт, вместе с гостеприимством, знанием и добротой всех ученых, архивистов и друзей, с которыми я тогда познакомилась, изменил мою жизнь. Теперь я учусь на аспирантской программе по компаративистике и литературной теории (то есть, практически по мировой литературе) в Пенсильванском университете в Филадельфии. Короче, это цепочка редких возможностей, за которые я крайне благодарна.
– С чего началось твоё изучение разговорной речи и грамматики языка джуури?
– Я со своей «приемной семьей» в Москве очень быстро подружилась, и всё началось с этой дружбы. Моя «приемная мама» мне впервые рассказала об истории горских евреев, поскольку это её же семейная история — она в детстве жила в Дагестане. Через пару лет после того, как я вернулась в Штаты, мне захотелось изучать новый язык, чтобы ещё раз найти новых друзей и новые подходы к жизни. Моя научная руководительница в Вашингтонском университете намекала на то, что всё это есть «в количестве» не только у больших по «населению» языков.
К джуури у меня уже была эмоциональная привязанность, и сегодняшняя культурная связь джуури с ивритом, русским и английским мне казалась удачной (мои родители говорили со мной дома на иврите). Поэтому я начала смотреть видеоуроки СТМЭГИ на YouTube и слушать записи, которые сделал Симон Мардахаев для проекта Endangered Language Alliance. В ходе этих поисков скоро стало понятно, что джууро сегодня не только гордятся своим языком, но при этом и очень активно развивают его через богатую литературную, фольклорную, философскую и драматическую традицию. У меня появилась мечта участвовать в этом большом деле. Те гигантские усилия, которые уже применялись для развития и сохранения языка джуури, мне внушили новое, уже долговременное стремление в изучении языка. Тогда в Интернете было сложно найти информацию по грамматике языка джуури, но именно в тот год, к большому счастью, вышла первая часть нового, переработанного учебника Геннадия Богданова. Я увидела новость об этом учебнике на странице «Академии языка джуури» на фейсбуке и связалась с Геной, а он связал меня с вами. Благодаря этому мне удалось найти новые языковые ресурсы. И опять же, благодаря вам, Шауль, я познакомилась с Батсион Абрамовой и Евой Шальвер, которые продолжают меня учить этому прекрасному языку. У меня даже есть такое ощущение, как будто я изучаю русский у Ахматовой и Станиславского.
– Насколько я знаю, ты от своего университета получила грант на изучение языка джуури. Тебе удалось как-то реализовать свои планы или помешала пандемия?
– У славянского отделения Иллинойсского университета в Урбане-Шампейне есть летний грант, который мне помог достичь важных для меня учебных материалов. На факультете славистики в Пенсильванском университете также нашли возможность раздать летние гранты несмотря на пандемию. Это всё было очень классно — именно благодаря этому мы с Батсион и Евой смогли всё лето продолжать уроки, и эти гранты также показали готовность американских учреждений славистики поддерживать изучение джуури и, возможно, других языков постсоветского мира. Поэтому, отвечая на ваш вопрос, могу сказать, что к счастью, да, всё удалось — кроме поездок в Израиль и Москву.
– Для чего тебе нужно изучение языка джуури?
– Во-первых, есть такое базовое желание стать частью чего-то большего. Когда видишь мицву, хочется в ней участвовать! А в мицве развития языка джуури я увидела много общего с тем, чем я уже занималась — это изучение истории, культуры и литературы, работа над литературными переводами, создание учебных материалов, связь с еврейской словесной традицией. Я такими делами вообще занимаюсь, чтобы принести какую-то пользу, сделать какой-то маленький вклад в мир. Для этого нужно быть частью сообщества, в котором культурные навыки активно практикуются для значимых целей. А когда я вхожу в тот международный коллектив, так скажем, в котором сейчас развивается джуури – появляется именно такая возможность сотрудничать с переводчиками, учеными, энтузиастами, литераторами, музыкантами и медиа-профессионалами, соединенными очень значимым общим делом. А еще у нас есть четыре более-менее общих языка! Это уже очень крепкая связь. Какая аспирантка не хотела бы как минимум постараться войти в такую среду?
Говоря более конкретно, язык джуури связан с моими долгосрочными планами в сферах литературоведения, журналистики и литературного перевода. Я еще не знаю точно, о чем я буду писать свою докторскую диссертацию – в США аспирантские программы по литературе продолжаются 6-7 лет, а я только что начала этот процесс – но меня интересуют те дискуссии, которые проходили в СССР (и вообще в ХХ веке) относительно роли национальных языков в национализме и интернационализме. Проявление этих дискуссий именно в литературной среде на джуури особенно интересно, поскольку перспективу горско-еврейских мыслителей того времени можно понимать и в контексте советской литературной политики, и в контексте языковых конфликтов среди еврейских литераторов всего мира. Это такая научная сторона, а с личной стороны надеюсь, что смогу привлечь новое и расширенное внимание к литературным текстам, написанным на джуури. Подобная надежда касается и журналистики — очень-очень надеюсь в дальнейшем взять интервью у ведущих личностей современного сообщества джууро и рассказать об их проектах и биографиях в англоязычных и, возможно, русскоязычных изданиях. Во время аспирантуры я также собираюсь составить двуязычный сборник литературных текстов — на джуури и в английском переводе для использования в изучении языка. Это была идея Геннадия Богданова. Мы с Евой Шальвер недавно прошли на своих уроках очень остроумный рассказ Хизгила Авшалумова «Меслэхьэт не гьингъэр» — сейчас работаю над этим самым первым переводом и при этом постоянно хихикаю над клавиатурой.
– Хила, я думаю, что твоя мечта осуществилась, и ты уже одна из тех, кто прилагает усилия в деле изучения и сохранения языка джуури. В связи с этим хочу тебя спросить: какой из существующих на сегодняшний день диалектов языка джуури ты считаешь наиболее универсальным?
– Спасибо за добрые слова! Интервью для СТМЭГИ я также считаю осуществленной мечтой. Раз вы об этом спросили, у меня как-то уже появилось мнение насчет диалектов джуури. В этом интервью я иногда использую дербентскую кириллицу, потому что у меня уже открыта русская клавиатура, но мне кажется, у каждого диалекта есть ценное наследие, ценная история, и мы должны при возможности активно использовать и сохранять как можно больше из них. Иначе потеряются целые линии культуры горских евреев. Ведь и так неизбежно, что каждый коренный джуур будет использовать ту форму языка, который именно этот человек считает родным. Этот принцип по универсальности превышает любой диалект, но именно он поможет сохранить их все, я надеюсь. Зато многие джууро знают разные диалекты, что тоже может только помочь в сохранении языка. Короче говоря, я как-то твердо верю, что невозможно выбрать один или даже два наиболее универсальных диалекта, даже если кубинский и дербентский наиболее видны. У такой позиции есть свои недостатки: например, в моих учебных тетрадях просто полная неразбериха алфавитов. Но это того стоит!
– Как только закончится пандемия, первый твой приезд будет в Израиль, или Москву?
– При возможности, однозначно в Израиль. Очень скучаю по своим родственникам — они почти все живут в Израиле. Но потом сразу в Москву!
– Что бы ты хотела пожелать горско-еврейской молодёжи которая не знает своего языка?
– Желаю, чтобы у всех жовонгьо (молодёжи) была возможность создать именно такую связь с родным языком, какую они желают для себя! Чтобы были возможности общаться с родственниками и сверстниками о/на языке джуури, наслаждаться этим языковым наследием в свободное время. Мне кажется, у многих молодых горских евреев свободного времени вообще нет, и оттого бывает невозможно заниматься языком, поэтому желаю всем достаточного времени для себя, для своих любимых нерабочих занятий и просто для отдыха. Сейчас у всех трудное время в жизни — пусть все будут здоровы. А еще просто хочу сказать: давайте дружить! Мне просто до крайности радостно общаться с родителями и бабушками горско-еврейской молодежи; очень хочется ближе познакомиться и с джууро моего возраста. Меня легко найти в Фейсбуке под ником Hilah Kohen.
Беседовал Шауль Симан-Тов, руководитель центра Sholumi
