Как говорится, любой эрудированный человек отличит Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля, Бабеля от кабеля, кабеля от кобеля, кобеля от сучки.

Да и не очень эрудированный человек Бабеля нет‑нет да и помянет. Все знают анекдот: Буденного спрашивают: «Семен Михайлович, а вам нравится Бабель?» Буденный на это лихо подкручивает ус и сладко ухмыляется: «Смотря какая бабель…»

Вот и мы лихо подкручиваем что можем и радуемся завтрашнему юбилею одного из самых ярких писателей ХХ века – одессита Исаака Эммануиловича Бабеля (1894–1940).

Бабель прославился главным образом двумя сборниками рассказов и новелл. «Конармией» (1926) – по следам работы военным корреспондентом Юг‑Роста в 1‑й Конной и участия в советско‑польской войне. И романтическими «Одесскими рассказами» (1931) о еврее‑налетчике Бене Крике (в реальности героя звали Мишка Япончик, он слыл криминальной грозой Одессы). Эти рассказы с их лаконичностью, яркими диалектизмами и стилевыми взрывами, контрастом кроваво‑жестоких сцен и сентиментальной, даже нежной авторской интонацией крепко повлияли на всю нашу «южнорусскую» школу от Ильфа и Петрова до Олеши и Катаева. Восхищали и вдохновляли Раймонда Карвера, Хемингуэя, Борхеса и пр. Бабель – это звонко, хлестко, ярко, необычно, экзотично и противоречиво. Недаром о «Конармии» вусмерть спорили Буденный и Ворошилов, Шкловский и Горький, члены ЦК и литературные критики. Даже Сталин высказался, дескать, Бабель писал о вещах, которых не понимал.

Военное начальство обижалось на разнузданные портреты красноармейцев, на их почти разбойничий быт. Красные кавалеристы, судя по «Конармии», прошлись по городам и деревням смерчем, не оставляя после себя ни людей, ни живности. Буденный пыхал яростью. Даже накатал в «Красную новь» статью «Бабизм Бабеля в «Красной нови» (именно в этом журнале вначале печатались рассказы из сборника), где называл писателя дегенератом от литературы и больным садистом, а его прозу клеветой и безответственными небылицами. Горький, первый литературный патрон Бабеля, одесского гения защищал как мог и сравнивал бабелевских красноармейцев с запорожскими казаками Гоголя (кстати, настоящая фамилия Бабеля была Бобель – в рифму с Гоголем). Впрочем, наезд Буденного возник не сам собой, а как первая ласточка сталинской монополизации истории и эхо внутрипартийной борьбы (главред «Красной нови» Воронский был троцкистом, вот два лагеря и сцепились).

Еще один спорный вопрос – отношение Бабеля к коллективизации. Судя по сохранившимся письмам, он замышлял об этом большой роман. Ездил, наблюдал, записывал. Даже успел оставить об этом пару рассказов – «Гапа Гужва» и «Колывушка» по материалам поездки в украинское село Великая Старица, которое он переиначил в Великую Кривицу. В разговоре с некоторыми знакомыми Бабель ужасался тому, во что превращают крестьянина – из мудрого, добротного человека в шелудивую собаку. Говорил, что коллективизация – это ад и разруха почище гражданской войны. Другим (сестре‑эмигрантке, к примеру) хвастался, дескать, деревня преобразилась и у колхозного движения безбрежные перспективы.

Так или иначе, Бабель остался в Советском Союзе, хотя многажды мог сбежать. В 1927–1928 и в 1932–1933 годах он жил во Франции, Бельгии, Италии. Последнюю поездку за границу совершил в 1935‑м, на антифашистский конгресс писателей. А в мае 1939‑го на даче в Переделкине его арестовали по обвинению в «антисоветской заговорщической террористической деятельности» и шпионаже. Изъяли 15 папок с рукописями, 11 записных книжек, 7 блокнотов с записями. И писатель, и рукописи бесследно пропали. И то, и другое – очередное преступление эпохи, которое кое-как компенсировали посмертной реабилитацией в 1954 году. В 1957‑м вышла его книжка «Избранное» с предисловием Ильи Эренбурга. Но трагедия осталась трагедией.

Кстати, литературный путь Бабеля тоже начинался с инсинуаций и госрепрессий. В 1916‑м он приехал в Петроград учиться (как еврей он мог попасть в столицу только под этим соусом, только в качестве студента). Познакомился с Горьким, который напечатал в своей «Летописи» его первые рассказы «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» и «Мама, Римма и Алла». За них Бабеля собирались судить по трем статьям – за порнографию, за кощунство и за покушение на ниспровержение существующего строя. Увы, весьма актуально сейчас звучащие статьи. Помешала судебной расправе революция 1917 года.

Кстати, ни в том, ни в другом рассказе нет ничего неприличного, но социальная картина предстает во всю ширь. Вот цитатка из рассказа про Элью Исааковича и Маргариту Прокофьевну:

«Она взасос поцеловала его в седеющую щеку.

– Э, – снова поморщился Гершкович, – я устал, хочу уснуть.

Проститутка встала. Лицо у нее сделалось скверное.

– Ты еврей?

Он посмотрел на нее через очки и ответил:

– Нет.

– Папашка, – медленно промолвила проститутка, – это будет стоить десятку.

Он поднялся и пошел к двери.

– Пятерку, – сказала женщина.

Гершкович вернулся.

– Постели мне, – устало сказал еврей, снял пиджак и осмотрелся, куда его повесить. – Как тебя зовут?

– Маргарита.

– Перемени простыню, Маргарита.

Кровать была широкая, с мягкой периной.

Гершкович стал медленно раздеваться, снял белые носки, расправил вспотевшие пальцы на ногах, запер дверь на ключ, положил его под подушку и лег. Маргарита, позевывая, неторопливо сняла платье, скосив глаза, выдавила прыщик на плече и стала заплетать на ночь жиденькую косичку.

– Как тебя зовут, папашка?

– Эли, Элья Исаакович.

– Торгуешь?

– Наша торговля… – неопределенно ответил Гершкович.

Маргарита задула ночник и легла…

– Нивроко, – сказал Гершкович. – Откормилась.

Скоро они заснули».