Это было века и века назад. Белёсое безоблачное небо. Жара. Пустыня у пирамид Египта. По лбу каменотёса катятся капли пота. Но останавливаться нельзя. Фараон повелел: сбить все «рен» — иероглифы имени ненавидимого им предшественника, обведённые поясом вечности — со всех статуй и плит.
— Как не существует предмета без названия, так не может существовать человек без имени, — пугали жрецы, — Лишённый имени да не предстанет перед богами и будет страдать в посмертье!
Тук-тук, тук-тук: несутся над песками звуки молотка и зубила. Летят осколки базальта. Последний иероглиф сбит, блестят под лучами Ра изломы камня. Действует проклятье фараона.
Миновали столетия, но власть имущие помнят злую ворожбу Египта: убери имя неугодного с глаз людских, и он, считай, мёртв!
Именно так советская номенклатура поступала со знаменитостями, покидавшими страну. Убрать имена с афиш, газетных и книжных страниц, из титров кинофильмов! Никакого упоминания. Был человек — и нету. Что, неужели скончался?! Может, и скончался... Нету его. И не было.
Именно так поступили чиновники Минкульта с популярным и любимым в Советском Союзе 60-ых певцом Эмилем Горовцом.
Городок Гайсин, что в Винницкой губернии, сохранил своё тюркское название ещё со времен набегов крымцев. Канули в прошлое воинственные орды крымского хана, а городок рос. Издревле жили тут евреи. В справочнике середины XIX века можно прочесть:
«Иудейская община Гайсина насчитывает 1692 человека. Содержит она синагогу, бейт-мидраш, два молитвенных дома и шесть хедеров. Служат ей три раввина, два шамеса, четыре габая, один чтец свитка Торы, два человека, трубящих в шофар в праздник Рош Гашана. Община содержит также двух шойхетов и трёх могелей».
Здесь сто лет назад, 10 июня 1923 года в семье кузнеца Горовца родился сын Рахмиль. Пятый ребёнок в семье! И это было истинное чудо — и что родился, и что все его братья, сёстры и родители живы-здоровы. В гражданскую власть в Гайсине менялась так же часто, как настроение капризной барышни. Утром белые в городе, днём — петлюровцы, а вечером — налёт шайки очередного атамана. И все непременно заглядывали в еврейскую слободу с надоевшим вопросом:
— Грошi хде, жид?
Были и погромы, и кровь лилась, и хоронили погибших. Петлюровцы лютовали особо.
Однако же то ли кузнеца Якова побаивались, то ли дом стоял на отшибе, но уцелел и скарб небогатый, и семья.
Младшего родные звали Милей. Мальчик рос бойким, смышлёным. Ходил в местную еврейскую школу, потом в обычную семилетку, учился не одной лишь грамоте, счёту, и прочим обязательным предметам, но и петь. Рахмилю с детства нравились песни его народа — грустные, весёлые, свадебные, поминальные...
— Вам хочется песен? Их есть у меня! — так Миля вполне мог сообщить непритязательной публике, состоявшей из родителей, соседей и друзей-приятелей.
Он мечтал стать настоящим певцом. Отец, лелеявший думку передать младшему отпрыску и дело, и инструмент, конечно же был против.
— И что это за занятие — зевак тешить? — ворчал он, упрекая сына, пока калилась в горне железная полоса, — Вот без кузнеца — никуда. На хлеб всяко хватит, да ещё и с маслом. Доставай её, Милька!
Железо выгибалось под тяжкими ударами, Рахмиль болезненно морщился — било по ушам. Бряк! Очередная подкова летела остывать в кадке с водой.
— И добро б ты на русском пел, а то — идиш! Кому он кроме нас, евреев, нужен!
Сын не спорил, молча помогал в кузне, а потом бежал в драмкружок, где энтузиаст-режиссёр, разглядевший в мальчишке талант, учил его актёрскому мастерству, правильному дыханию и исполнению народных песен — на идише и на мове.
Может, подался бы выпускник Рахмиль в Киев — поступать в театральное училище, но лето 41-ого полыхнуло войной. Старшие братья отправились на фронт, Милю с родителями и сёстрами определили в эвакуацию. Путь был далёкий — в неведомый Ташкент. По приезде младший Горовец заболел с тифом и провалялся в госпитале пару месяцев.
Выписавшись, на слабых после болезни ногах, бритый на лысо, худющий, побрёл на квартиру. И вдруг застыл как вкопанный. На стене — самодельное объявление:
«Еврейская драматическая школа сообщает о наборе учеников. Обращаться к Соломону Михоэлсу». Михоэлс? Михоэлс!
Труппа ГОСЕТа тоже находилась в Ташкенте, и её деятельный худрук решил пополнить ряды актёров молодёжью. Горовца приняли сразу. Михоэлс мгновенно распознал талант, и юноша получил небольшие роли с песнями на идише. Тогда и изменилось его имя — решили, что «Эмиль» лучше смотрится на афишах.
Спустя пару лет ГОСЕТ вернулся в столицу. Горовец учился пению и музыке в Гнесинке, но находил время играть в труппе.
Казалось, всё складывается просто замечательно: учёба, выступления, поддержка знаменитого Михоэлса... И тут судьба делает неожиданный поворот. В конце 40-ых гремит на весь Союз новая тенденция в жизни страны: борьба с космополитизмом. Трагическая смерть Михоэлса в Минске. Разогнан Еврейский антифашистский комитет. Политические отношения с недавно провозглашенным (при значительной помощи СССР) Государством Израиль стремительно портятся. Петь на идише и выносить еврейскую тему на сцену — небезопасно. По совету Михоэлса, который мэтр дал подопечному за несколько месяцев до своей гибели, Горовец перестал сотрудничать с еврейским театром, перевелся на вечернее отделение и начал работать самостоятельно.
Нелегко пришлось Эмилю в тот период жизни: выступать перед началом сеансов в кинотеатрах, петь в кафе... Помог счастливый случай: им заинтересовался известный на всю страну джазовый музыкант Эдди Рознер, руководитель эстрадного оркестра при Москонцерте.
Выступая вместе с этим оркестром, Горовец становится любимцем столичной публики. Годы бегут, вот и хрущевская оттепель наступила. Вместе с артистами-евреями Горовца отправили в его первую заграничную поездку — в Париж, где в 1959-ом отмечали столетие со дня рождения Шолом-Алейхема.
В 1960-м Эмиль, подготовивший моноспектакль «Фрейлехс» («Веселье») на основе постановки Михоэлса, стал лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады.
После успеха на конкурсе перед Горовцом открылась широкая дорога к вершинам эстрадного жанра. Он поёт на русском, еврейском и украинском языках. Очень плотный график: многие коллективы желают залучить Эмиля с его волшебным голосом к себе. Он записывается с оркестром Всесоюзного радио, инструментальным ансамблем «Мелодия», инструментальным ансамблем «Кристалл», ансамблем Бориса Фрумкина, пианистами Наумом Вальтером, Давидом Лернером. Что не имя — то звезда советской сцены или экрана: Вадим Людвиковский, Владимир Рубашевский, Юрий Силантьев... Работа, нелёгкий ежедневный труд, поездки, концерты... Однако настоящая слава к артисту пришла после того, как радиостанция «Юность» выдала в эфир 45-минутный концерт Горовца.
Эмиль стал первым исполнителем нескольких знаменитейших песен: «Дрозды» Владимира Шаинского, «Голубые города» Андрея Петрова... А шлягеру «Я шагаю по Москве» слушатели подпевали ещё до того, как вышел одноимённый фильм. Специально для Эмиля писали Павел Аедоницкий («На седьмом этаже»), Ян Френкель, Вано Мурадели, Модест Табачников, Эдди Рознер. Кроме того, певец исполнял произведения европейских и американских композиторов и музыкантов на русском языке, писал музыку на стихи Евтушенко, Роберта Рождественского, Инны Кашежевой, Юлия Кима и других поэтов-современников. Сочинял также музыку на свои стихи.
Критики не скупились на дифирамбы в статьях:
«Голос Горовца — средний между тенором и баритоном, яркой и сочной тембровой окраски. Манера пения эмоциональная, певец просто делится своим восторгом с аудиторией».
Без Эмиля не обходится ни один «Голубой огонёк». Почти в каждой воскресной передаче «С добрым утром!» — премьера новой песни Горовца.
В начале 70-ых еврейский репертуар на радио и телевидении вновь попал под неофициальный запрет. Эмилю посоветовали сменить репертуар. Артист не внял и продолжил петь на идише. Тогда его стали постепенно вытеснять на окраины страны, подальше от Москвы и Ленинграда, отменять концерты и «не рекомендовать гражданина Горовца для выступлений», поскольку «наверху есть мнение»...
Вот тогда Эмиль и решил оставить миллионную аудиторию, хорошие доходы и удобную, налаженную жизнь в СССР. Вместе с женой, актрисой Маргаритой Полонской, своим верным другом и помощником, в 1973 году он уехал в Израиль.
Перед отъездом певец дал прощальный концерт, с огромным успехом прошедший в зале Одесской филармонии. А на следующий день поклонники Эмиля Горовца провожали своего кумира.
Тогда-то и применили к народному любимцу, собиравшему стадионы на своих концертах, «проклятье фараона». Никаких упоминаний в прессе, книгах об эстраде. Нераспроданные ещё пластинки уничтожили. Смыли с плёнок записи: в ядовитом растворе потух «Голубой огонёк» утонули праздничные концерты, в которых участвовал Горовец, исчезло столь любимое народом «С добрым утром!»
В первом интервью для израильской прессы на вопрос о причине отъезда Эмиль с горечью сказал:
— Не я уехал, меня уехали!
Он подготовил большую программу на идише, не зная, что на Земле Обетованной его родной язык не находит поддержки властей: государственная машина продвигала исключительно иврит.
— Мне, тенору, предложили выучить на иврите... репертуар Шаляпина! — сетовал Горовец, — петь "Блоху" на иврите! Я отказался, но все-таки дал там четыре концерта на русском и идише...
Горовец уехал в США по приглашению культурно-общественной организации «Арбейтер-Ринг». Завершив семилетний контракт, Эмиль посетил Израиль и дал там 22 концерта за месяц: выступления в США способствовали известности и на исторической родине. Вернувшись в Америку, он стал преподавать пение в канторской школе, хотя сам кантором не стал. Помимо преподавания Горовец с небольшим коллективом часто выезжал на концерты и побывал во всех штатах. На Манхэттене он с партнёрами открыл клуб «Балалайка», где пел любимые песни для скромной по числу слушателей аудитории. «Балалайка» почти не приносила доход — это было больше для души.
На еврейском радио Эмиль выходил в эфир трижды в неделю. Самостоятельно сочинял новые песни для своих передач. Переводил песни с еврейского на русский, а на идиш делал переложение номеров советской эстрады. Вёл на радиостанциях WMNB и «Надежда» передачу «Мамелошн».
Жил Горовец в свайной многоэтажке на Ист-Ривер. В одной из принадлежавших ему трёх комнат была оборудована студия с шикарной по тем временам аппаратурой. Здесь писались старые и новые песни, оперные арии.
Эмиль смог посетить Москву, где шлифовался его талант, где рождалась известность и слава, в 1989 году. Вновь «Голубой огонёк» распахнул для него свои двери, приглашая на День строителя. Резвившийся на публику ведущий игриво спросил:
— Ну а вы что построили в своей жизни?
— Мои песни, — прозвучало в ответ, — Песни, которые останутся после меня.
В ту поездку Горовец, знавший о всех мерах, принятых бюрократами от культуры, чтобы истребить самую память о нём, с радостным удивлением убедился: его любят и помнят, несмотря на минувшие годы и запреты. Не сработало древнее колдовство — любовь народа сильнее забвения! Он съездил в Гайсин, поклонился могиле родителей и нашёл время записать две пластинки из своего американского репертуара. Эмиль вернулся в Москву ещё раз в 1999-м, и снова блистал на столичной эстрадной сцене, выступая с Людмилой Гурченко.
В конце 90-ых не стало ближайшего для Горовца человека — умерла его супруга, Маргарита. Смерть жены стала тяжелейшим ударом для Эмиля. Он сильно сдал, часто бывал печален: в бытии образовалась огромная пустота, поглощавшая силы, как чёрная дыра — материю. Однако судьбой суждено было так, что Горовец встретит женщину, которая светом любви осветит закат его жизни. Ирина, сотрудник ГИТИСа, впервые увидела Эмиля в 1989 году в Москве. Их представил друг другу мастер эстрады и конферанса Борис Брунов. А спустя более 10 лет они случайно встретились вновь в Нью-Йорке и не захотели расставаться. Ирину поразил объём музыкального наследия Горовца. Она с упоением слушала выступления мужа и записи его песен, многие из которых оказались неизвестны широкой публике. Ирина деятельно взялась за разбор и упорядочивание звукового архива. Помогала в организации концертов, налаживала новые связи. Эмиль воспрял духом. Творческие планы, встречи, подготовка к записи сборника арий из знаменитейших опер... Всё оборвалось внезапно 17 августа 2001 года. Русскоязычная газета «Вечерний Нью-Йорк» вышла с его большим портретом и обширным некрологом, завершавшимся словами:
«...Не было в эмиграции более ревностного рыцаря культуры идиша, чем Эмиль Горовец»!
P.S.
Михаил Плоткин, музыкальный администратор Горовца, его воспитанник и друг, вспоминал:
— Убрали его с радио и телевидения. «Мишка, подумай о себе! - предупредил меня тогда Эмиль Яковлевич. – Мне здесь не дают работать. Я собираюсь эмигрировать в Израиль. А тебе надо продолжать жить. Будет лучше, если ты найдешь себе другую работу». С его стороны это был очень благородный поступок. Не каждый бы так позаботился о судьбе своего сотрудника!
После кончины Маргариты Полонской Горовец долго не выходил в люди, ни с кем не общался. А потом дал концерт в честь супруги. И сначала чудным своим голосом он исполнил на идише а капелла кадиш в память об усопшей. Когда умолк древний поминальный напев, в зале стояла абсолютная тишина, которую разорвал гром оваций. Аплодировали стоя пять минут.
