На протяжении уже 14 лет Научно-Просветительский центр «Холокост» выпускает серию сборников «Сохрани мои письма». Это весточки, послания, дневники со всего СССР (и не только) периода Великой Отечественной войны. Сюда относятся письма с фронта евреев — солдат и офицеров Красной Армии — домой, послания из тыла на поля сражений, из эвакуации, письма из только что освобожденных районов. Когда в 2007 году Илья Альтман, профессор РГГУ, сопредседатель Центра «Холокост», и Леонид Терушкин, заведующий архивным отделом центра, выпустили первый сборник «Сохрани мои письма», они не думали, что проект получит столь масштабное продолжение и такую огромную популярность у читателей. Среди них есть и письма горских евреев, ведь не секрет, что джууро своей доблестью, отвагой и бесстрашием внесли значительный вклад в великую Победу.
Дадашев Манувах Мордахаевич (1913–1943) — горско-еврейский поэт, участник Великой Отечественной войны. Родился в г. Дербент Дагестанской АССР в бедной семье. В 1931–1933 гг. учился в Москве на рабфаке при ИФЛИ, трудился в Дагестане в редакции горско-еврейской газеты «Захметкеш» — сначала разносчиком писем, а потом и литературным работником. В этой же газете опубликовал свои первые стихи.
Он также работал в Институте истории, языка и литературы Дагестана в Махачкале, собирал и переводил на русский язык фольклор народов Кавказа, переводил на джуури русских поэтов. Среди его неоконченных переводов — «Евгений Онегин» Пушкина, над которым наш герой трудился перед началом войны.
Когда началась Великая Отечественная война, Манувах Дадашев отправился на фронт добровольцем. На войне продолжал писать стихи и рассказы, публиковавшиеся в газете «Дагестанская правда». В звании капитана участвовал в Сталинградской битве, вышел из окружения, освобождал Ростов-на-Дону и Украину, награжден медалями «За отвагу» и «За оборону Сталинграда». Воин Дадашев не дожил до великой Победы, а погиб осенью 1943 г. при освобождении Донбасса, скончавшись от серьезного ранения. Похоронен в Луганске, в братской могиле в Сквере имени 9-го мая.
Стихи Мануваха Дадашева публиковались в сборниках «Антология татских поэтов», «Плоды Октября», «Татский альманах». Особую известность получила его поэма «Дю когоз» («Два письма»), посвящённая женской эмансипации. «Его стихи полны комсомольского задора, проникнуты пафосом борьбы за новую жизнь», — писал о нем один из исследователей. Его фронтовые письма любезно передал в Центр «Холокост» его племянник, писатель М. Азизов из Москвы.
Комментарий Леонида Терушкина, заведующего Архивом Центра «Холокост», о встрече с М. Азизовым: «Помню, как долго пили чай на его кухне. Господин Азизов не только передал в Центр “Холокост” письма воина Дадашева, но и подробно рассказал о судьбе своего погибшего родственника, дал важнейшие уточнения и разъяснения по всем лицам, о которых идет речь в этих фронтовых весточках, одним словом — сделал немало для сохранения доброй памяти о Манувахе Мордахаевиче, вспоминаю его с уважением и теплом. А в начале декабря этого года планируется провести Международную интернет-конференцию по изучению истории участия воинов-евреев во Второй мировой войне, где, помимо меня, моих коллег из Центра “Холокост” и других историков из разных государств, предполагается участие писательницы, исследователя Ирины Михайловой (Музей горских евреев в Дербенте), с докладом о базе данных горских евреев-воинов Красной армии. Уверен, из ее выступления мы узнаем много нового и интересного».
Красноармеец Дадашев писал с фронта в Дербент другу Александру и коллегам по редакции, на адрес своей сестры Милко Дадашевой (Азизовой). Одно из писем адресовано сестре (муж которой пропал без вести) и ее сыну Манаширу. Предлагаем читателям прочесть некоторые уникальные письма с фронта Дадашева Мануваха Мордахаевича.
28 октября 1942 г.
Друзья! Больше трёх месяцев я не подавал вам вестей о себе, а я знаю, как это тревожно в наши тяжкие дни. Представляю ваши вытянутые физиономии — думали: погиб паренёк, а честное слово был уж не такой он плохой… Нет, жив Манувах! Жив и будет жить, чтоб обязательно видеть победу. И не только видеть, но и самому её добывать. Ведь гитлеровская Германия, — что тот кувшин, о котором говорит наше старинное изречение: падает камень на кувшин — горе кувшину, падает кувшин на камень — горе кувшину, так или иначе — все горе кувшину. Быть, быть кувшину разбитым, ибо крепче камня, чем наша Красная Армия, я не знавал! Но всё это пока в будущем. А пока что кувшин катится на нас и я за эти месяцы испил всю горечь отступления. Мы покидали Ростов, Константиновскую, Цимлянскую — одну за другой привольные донские станицы, и вы себе представить не можете, как это тяжело. Как-нибудь, после войны, я расскажу вам, как наша дивизия попала в окружение и как с боями, кроша врага, они всё-таки пробились на восток, к своим. Были приключения и у меня. В Цымлянской горстка моих людей очутилась в самой немецкой гуще. Пришлось прятаться. Бои шли невдалеке, и я знал, что мы можем ещё пригодиться. Держались. Мне лично пришлось залечь в груду развалин. Когда-то это была, видно неплохая хатенка, но, признаюсь, что для меня удобств в ней не было никаких. Пришлось целых три дня недвижно лежать, точно ты умер. Онемеет всё, а ты лежишь — потому, что рядом немцы. И есть хочется — хуже, чем после тифа. Кропил мня дождь, продирали утренние заморозки, а на третий день угостили и эти проклятые развалины — прямо на спину свалилась огромная каменюга, и я вынужден был так и лежать под ней, потому что рядом залопотали фрицы. На наше счастье грохот боя усилился и родные наши воины были уже где-то у околицы. Я решил ударить в тыл. Ох, посмотрели бы вы, друзья, какая тут была каша и как могут быть напуганы немцы даже тогда, когда они наступают. Правда, было в тот миг от чего испугаться и вашему покорному слуге. Его заметили трое фрицев и решили взять живьём — всё-таки старший лейтенант. Не тут-то было! — я оказался хитрее, чем та лиса Фалфараш-ахун, сказки о которой мы с тобой, Александр, собирали до войны. Я юркнул в хату, а потом очутился сзади и уложил таки из пистолета немецкого обера, а с двумя фрицами пришлось драться в рукопашною. Я вижу, друзья, как вы смеётесь — такой маленький, 202 тщедушный Манувах, и вдруг врукопашную! Но ей-ей это правда, и неправдой было бы только сказать, что я одолел их. Они бы, проклятые, прикончили бы меня, но тут подоспели два наших здоровенных украинца и так мы втроём раздобыли моих первых двух «языков». Я потом смеялся, что это они меня «раздобыли», но командирование посмотрело иначе, и вот на груди у меня медаль и на ней: «За отвагу». Честное слово, для тщедушного тата это не так уж и плохо!...
7 ноября 1942 г.
Милый друг! Если бы ты знал, из какого пекла идёт к тебе эта открытка, у тебя бы мурашки забегали по коже. Но как даже в этом кромешном аду приятно делиться радостью, если вы сегодня читали сталинский доклад. «Уничтожить гитлеровскую армию — можно и должно!» — здесь, в городе, носящим имя вождя, эти слова звучат особенно торжественно. Я верю и знаю, что так и будет. Мы зарылись в землю так, что никакая сила нас отсюда не вышибет. Саша, дорогой, только здесь я понял огромный глубокий смысл того факта, что основное бремя войны принял на себя великий русский народ. Что это за люди! Как я восхищаюсь ими — настоящие чудо — богатыри. Такие — и выстоят, и погонят немцев назад, на запад. Обязательно погонят! Как бы я хотел быть достойным моих славных русских воинов, в одних рядах с которыми маленький тат сражается плечом к плечу.
21 ноября 1942 г.
Друзья! Мои письма не поспеют за телеграфом, но не писать об этом нельзя. Наступление! — Какое это великое слово! Мы выстояли и мы сомнём врага у стен города Сталина! Я написал вам для газеты, как за этот город сражался наш земляк Баймурзаев. Получили ли? Напечатали? Да, Магомед-Загир достоин русских богатырей. С ним было только десять человек, а немцы окружившие их, на четырёх машинах увозили одних только убитых и раненых. Герои уже были мертвы, а немцы всё ещё не осмеливались высунуть из укрытия свои носы. Мы даже мёртвые страшны врагу. Я горд, что в главе этих героев был горец. У нас здесь есть ещё один такой. Это мой друг — аварец, капитан Качалов. Я обязательно напишу о нем, — поместите?
19 декабря 1942 г.
Некогда, друзья, некогда. Какой это тесный маршрут — на запад!.. Мы идём боями вперёд, и я повторяю слова старинной горской песни. Помните? Воины тронулись, свистнули, Сгинули в дали Гонят врагов, Перепуганных натиском скорым… Как они перепуганы!
27 января 1943 г.
Вы не можете себе представить, друзья, как вы меня порадовали вестью об Авалумове. Итак, наш Хизгил участвовал в освобождении Пятигорска. Вы пишете, что он занял первое место в полку по [одно слов неразборчиво — Сост.] и второе по джигитовке. И где? В частях Кириченко, среди казаков! И это тот самый маленький Хизгил, который сидел в Институте над рукописями и никогда не сидел на коне. Воистину война творит чудеса. Пишите подробнее о его ранах, о лечении, обо всем.
18 февраля 1943 г.
Да, товарищи, вы можете мне завидовать. Настали наконец-то дни нашего праздника, и мы, испытавшие горечь отступления в полной мере наслаждаемся нашей победой. Милый друг, я и передать тебе не могу радости и счастья, которые пережил за два дня пребывания в Ростове. Нас целовали на улицах девушки, нас носили на руках. Ради одних только этих дней стоило мучиться, страдать, переживать все невзгоды. Я счастлив, и только чудовищные следы зверства немцев отравляют радость победы. Они разрушали всё. В зоологическом саду 14 тысяч расстрелянных евреев Ростова. Я видел и в ненависти сжимал кулаки. Женщины и дети, дети, дети… Было только желание у нас отомстить! И было только утешение — это трупы немцев, которые мы видим повсюду. Целые горы трупов. Я видел, как из некоторых из них вездесущие ростовские мальчики укрепили язвительные таблички: «Завоеватели Ростова!». Видел, как труп фрица грызли собаки. Смотрел и радовался… Дорогая моя Милко, родной наш Манашир! От всей души шлю вам братский фронтовой привет и пожелания не грустить, да, именно не грустить. Я знаю тяжело тебе без Семена, но что поделаешь?
Кстати, чем ты гарантировала, что он не живой. Кончится война, изгоним мы врагов из нашей Земли, возьмемся за розыски дорогого нам человека. А матери, видимо, суждено было погибнуть трагически в отсутствии своих сыновей. Поэтому-то я и говорю — не плакать надо, не грустить, не рвать волосы на себе, как это все вы делаете часто, надо трудиться и растить своих детей, беречь их и себя надо — это все будет ушедшим лучшим памятником. Дорогая сестра! Верю, что тяжело. Но скажи, когда наша жизнь была легкой? Кому она удавалась легко, те не чувствовали радости, а мы с тобою жили радостными . У меня есть красноармеец — казах Тадироханов. Он однажды попал под сильный ураганный огонь противника. Местность была ровная. Лопаты у него не было. Так он ножом проковырял себе окоп. Зарылся в него и начал вести огонь по противнику. Он остался живой. Я у него спрашиваю: «Хотел жить? Да», — говорит, — «товарищ командир, я хочу победить». Его мы наградили. Манувах.
6 августа 1943 г.
Дружище! Я перед тобой в непролазном долгу, но сам понимаешь — воюем, писать некогда. Что написать тебе о себе? Радости нет конца. Не скрою — я немножко опасался лета, и вот — такой результат. И могло ли разве быть иначе? Если б ты знал, друг, как мы теперь сильны. Какие люди! Сколько вооружения! Мы ни когда ещё не были так богаты. И вообще мы научились не только воевать, но и жить на войне. Помню, раньше мы считали, что раз война, то все — побоку! Где-нибудь за 50-80 километров от фронта мы в прошлом году с затаённой тревогой в душе ложились спать и не раздевались неделями. А сейчас я, советский офицер, за 200-300 метров от противника, как у себя дома, укладываюсь на ночь со всеми удобствами — снимаю сапоги, рубашку и иногда даже брюки. Появилась уверенность в себе. Сейчас мы снова зарылись в землю, — в землю украинскую, — но зарылись, сам понимаешь, до поры. Будет жарко немцам и от нас. И я сообщу вам, друзья, что ваш Манувах не подкачает. Качалов и я были в нашей части в числе первых, кто получил медаль «За оборону Сталинграда». Это единственная и неповторимая за величайшее в истории сражение — сталинградское. Какое великое имя! Клянусь — жизнь отдать, но не опозорить его…
23 августа 1943 г.
Ты просил меня написать пару строк о самочувствии фрицев. Самое подавленное и угнетённое. Саша! Я видел много пленных, и это уже не те, что кричали, желая выслужить пощаду: «Гитлер капут». Эти Жители Ростова-на-Дону во дворе городской тюрьмы опознают убитых родственников. Февраль 1943 г. Фото Э. Евзерихина 206 перепуганные насмерть и молчат со страху. В одном городке мне недавно хозяйка квартиры рассказала, как живший у неё немецкий офицер навзрыд плакал целыми ночами. Плачет, потом напьётся и снова плачет. Ему было страшно на Востоке. А потом страх пришел и с Запада — наши союзники разбомбили его город и из дому ему пришло письмо, что какое-то его там заведение или мастерскую разбомбило. Немец в эту ночь уже не плакал, а выл. А под утро он застрелился… Вот она, какая теперь немчура! Дружище! Даже в разгаре боёв я выкроил минутку, чтоб порадовать тебя открыткой. Тронулось! Мы идём вперёд и вперёд. Знаешь, я никогда не был на Украине, но мне кажется, что я всегда жил здесь. Это ведь — Родина и какая радость сражаться за неё. Я понял: если есть счастье на земле, то это — идти вперёд! Напутствуй же нас в пути частыми добрыми письмами с Кавказа. Помните фронтовиков! Учтите, родные, что каждая сводка с фронта, приносящая вам столько радости, добывается ценой крови — и крови не малой. И самое радостное в наших лишениях — это письма из дому. Манувах
P.S. Уважаемые читатели! Если в вашей семье сохранились письма, дневники, фотографии, рисунки, документы времен войны, воспоминания, обязательно пришлите их по мейлу: Леонид Терушкин <arch-holofond@mail.ru>
В данной статье использованы фрагменты из книги «Сохрани мои письма…» // Сборник писем и дневников евреев периода Великой Отечественной войны. Вып.3. / Составители: И. А. Альтман, Л. А. Тёрушкин, Е. В. Тестова. // Под ред. и с предисловием И. А. Альтмана. — М.: Центр «Холокост», 2013 — 288 с. ISBN 5-88832-024-2
