В этом году исполняется 105 лет со дня рождения выдающегося певца и кантора Михаила Давидовича Александровича. По словам Кирилла Кондрашина, такие артисты, как Александрович, начиная с 1940 года определяли культурную жизнь в СССР. В 1971 году артиста принудили к эмиграции, и он в 57 лет начал карьеру заново. К 100-летию певца московское издательство «Весь мир» выпустило в свет первую монографию о певце «Шесть карьер Михаила Александровича. Жизнь тенора», которая получила первую премию АСКИ (ассоциации российских книгоиздателей) как «Лучшая книга года». Сегодня журналист Сергей Колмановский беседует с ее автором, живущим в Мюнхене журналистом и писателем Леонидом Махлисом, которого связывают с Александровичем 30 лет тесных отношений.

Как удалось такому «светскому» певцу, как М. Александрович, почувствовать природу канторского пения? Одного только еврейского происхождения здесь недостаточно. Были ли какие-то традиции в семье? Посещал ли Александрович до эмиграции синагогу? Может быть, делился своими впечатлениями о музыке еврейского богослужения?

Во-первых, мы имеем дело с бывшим вундеркиндом, которому нет аналога в истории вокала. Свой первый публичный концерт он дал в девять лет. Выступление состоялось в лучшем концертном зале Риги, родного города артиста, и сразу сделало мальчика европейской сенсацией. Миша пел взрослый репертуар на пяти языках, поразив слушателей далеко не детской интерпретацией. Пресса захлебнулась, критики заговорили о мистике. 

Репертуар вундеркинда уже тогда включал литургические композиции. Во-вторых, он получил полноценное еврейское воспитание, отец и дед водили его в синагогу. Уже тогда ребенок начал подражать канторской манере исполнения религиозных песнопений, научился вибрировать голосом, имитируя рыдания, а это интонационный фирменный знак еврейской музыки и еврейского бытия. Многие историки музыки по сей день считают, что этому невозможно научиться, что набор плачевых интонем, характерных не только для вокальной, но и для инструментальной музыки, хранится в генетической памяти еврейских музыкантов. Ивритом же Александрович овладел еще в начальной еврейской школе. Когда подули холодные ветры с Запада, возле залов, где выступал уже повзрослевший артист, доморощенные фашисты раздавали листовки с призывами бойкотировать еврейские культурные мероприятия. Александрович победил в конкурсе вокалистов, организованном Рижской оперой, но предложения об ангажементе не последовало. Придрались к акценту в латышском языке и маленькому росту. Последнее обстоятельство смущало и самого артиста. Мудрый отец Миши настоял, чтобы сын освоил канторскую технику и репертуар. Мол, по синагоге за ним точно никто не станет гоняться с аршином. В педагогах нехватки не было. И после первого же выступления в главной рижской синагоге с субботним богослужением ему предложили пост оберкантора в Центральной синагоге Манчестера в Англии. Так Александрович в 18 лет стал самым молодым оберкантором в истории. 

За Александровичем еще до войны закрепилась слава одного из величайших канторов первой половины ХХ века. В СССР ему выступать в этом качестве настрого запретили. И когда после 30 лет вынужденного молчания он снова к этой стезе вернулся — уже в Израиле, Канаде, Америке и Европе, этот статус был подтвержден и для второй половины века. В мае 1973 года проходил 26-й ежегодный съезд Американской канторской ассамблеи. Делегатам представили «русского кантора». Петь перед аудиторией, состоящей из 500 профессиональных канторов, Александровичу еще не приходилось. Один из присутствовавших в зале журналистов напишет: «В зале не было ни одной пары сухих глаз. Александрович — это певец для певцов».

Природные вокальные данные, техническое совершенство, достигнутое с помощью выдающихся педагогов (среди которых, кстати, был Беньямино Джильи), высочайшая исполнительская культура и талант перевоплощения сделали свое дело: вундеркинд Миша Александрович сохранил свой голос и стал камерным певцом и кантором первой величины. Что же касается «светскости», то ни Александрович, ни другие выдающиеся канторы не противопоставляли светский репертуар литургическим песнопениям, как бы ревниво ни относились к этому некоторые представители ортодоксального истеблишмента. Уникальность Александровича-кантора и в том, что своим мастерством артист доказал обоснованность догадок об «экстерриториальности» музыки, в том числе музыки с четко очерченными национальными границами. Он был, пожалуй, первым (если не единственным) кантором, выступавшим с еврейскими литургическими программами в католических и евангелистских храмах, собирая огромные аудитории. И эффект от этих выступлений был не ниже, чем у «аутентичной» аудитории. Те же слезы, тот же экстаз, те же стоячие овации.  

Как Александрович оказался в Германии? Наверное, еврею его поколения и судьбы нелегко было принять такое решение? Как он чувствовал себя в этой стране?

В 1990 году закончился контракт 76-летнего Александровича с синагогой в Голливуде (Флорида), и они с женой решили на пенсии поселиться возле жившей в Мюнхене дочери. Гетто и концлагеря поглотили старшего брата с семьей и всю семью его жены Раи. А Миша и Рая спаслись только волей случая, чтобы встретиться в СССР в 1941 году, когда Латвия была «освобождена» советами. Попав в ФРГ, они демонстративно отказались от щедрых репараций от правительства Германии. По утверждению адвокатов, которые предлагали им свои услуги, это был первый и последний случай отказа за всю историю этой практики. Материальная компенсация в любой форме за убитых людей им обоим казалась аморальной и оскорбительной. Я знаю, что и по сей день встречаются люди, которые искренне считают, что, живя в современной Германии, евреи, пережившие Катастрофу, чуть ли не оскверняют прах погибших. 

Это тягостное заблуждение. Александрович был достаточно трезвым человеком, чтобы понять, что этнические стереотипы — дурной советчик. Преодолеть прошлое можно, и не загоняя себя слишком глубоко в гетто злопамятства и окостенелости национального мышления. Послевоенные поколения немцев — это здоровое общество. Может быть, даже самое здоровое. Они больше страдают от «комплекса прошлого», чем некоторые евреи. Даже в Израиле народ не потчуют таким изобилием правдивой исторической информации, как в ФРГ: фильмы, телепередачи, публикации о преступлениях нацистов, о Катастрофе. И гнобить современных немцев за преступления их дедов — то же, что презирать современных евреев и итальянцев за распятие Христа. Ненависть, замешанная на подозрительности, разрушительна. Затяжная подозрительность — верный путь к паранойе. Я сам живу в Германии уже 46 лет. И мой путь преодоления подозрительности я вижу в своем журналистском ремесле. Приходилось контактировать и с людьми, служившими Рейху и, вместе с тем, спасавшими евреев, и с детьми отъявленных нацистов, и с детьми заговорщиков, расстрелянных за покушения на Гитлера. Михаил Давидович тоже решал проблему чрезмерной подозрительности с помощью ремесла. Своего ремесла.

Каким образом Александрович с его биографией не только выжил в сталинское время, но и пользовался поддержкой власти, вплоть до Сталинской премии? Верна ли молва о симпатии самого Сталина к вокальному таланту Александровича?

По части цинизма при манипуляции человеческими судьбами и непоследовательности при проведении своих «гигиенических мероприятий» Сталин и его соколы не сильно уступали своим берлинским антиподам. Вспомните хотя бы замечательного тенора Йозефа Шмидта, которому сам Геббельс сулил золотые горы, если он останется в Германии. Это же к Шмидту относились нашумевшие слова рейхсминистра: «За такое пение я готов назначить его почетным арийцем». Но порыв Геббельса не убедил Шмидта, и в том же году он перебрался в Вену.

Да, существуют авторитетные свидетельства того, что Сталин благоволил к нему лично (Александрович трижды выступал в присутствии вождя). Но абсолютно достоверно, что в нем души не чаял председатель Комитета по делам искусств Поликарп Иванович Лебедев. Действительно, в разгар борьбы с «безродными космополитами» и «агентами сионизма», жертвой которой пал цвет еврейской культуры, Сталин дает указание удостоить Александровича высших государственных почестей: звания «Заслуженный артист РСФСР» (1947) и премии своего имени (1948). При этом Александрович буквально просится в расстрельный список. Начиная с 1949 года идеологи станут намекать, что Александрович поет «с чужого голоса», что протаскивает чуждый советским людям репертуар и что вообще он «не наш». Но даже несмотря на дружбу с Михоэлсом и Маркишем, Александрович просочился сквозь сталинское сито. Можно было бы объяснить это тем, что в годы войны он поет на передовых позициях Советской армии, а его имя «светится» только в армейской, а не в центральной печати. Да и после войны он редко появляется в Москве: пластинки расходятся многомиллионными тиражами, но сам он до девяти месяцев в году гастролирует по стране. На высокие должности не претендует, даже отбивается от них, как может, хотя тот же Лебедев его буквально силком тащит в Большой театр и профессорствовать в консерваторию. Но выпадал ли певец таким образом из поля зрения органов? Дочь популярного в свое время певца Зиновия Шульмана в своих воспоминаниях со слов отца, арестованного в 1949 г. и приговоренного к 10 годам лагерей, пишет: «Следователи хотели создать “групповое дело”. Особенно настаивали на контактах с еврейским певцом М. Александровичем. З. Шульман говорил, что незнаком с ним и никогда не встречался, хотя на самом деле у них было несколько личных встреч. Он охотно делился с ним своим еврейским репертуаром». Игорю Нежному, главному администратору МХАТа, «повезло»: его арестовали в феврале 1953 года, за считаные недели до смерти Сталина. После освобождения, встретив в Доме актера ВТО Александровича, Нежный бросился в его объятия: «Меня уверяли на допросах, что ты тоже арестован и даешь показания, как нас с тобой сионисты завербовали. Ты меня не выдавай, но мне следователи рассказали, что ты со сцены передаешь в зал секретную информацию, зашифрованную в твоих неаполитанских песнях. Как тебе это удается?» Так что трудно сказать, что именно спасло Александровича от идеологического Бухенвальда. Помните у Галича: «культ — не культ, а чего не случается»?

Почему в СССР его «нишей» стали песни народов мира?

Во-первых, в герметично изолированном обществе был спрос на экзотику. Во всяком случае, больше, чем на песни о любви к партии и прочую казенщину. И Александрович делал это намного лучше других вокалистов. Да и партия это поощряла. К тому же он пел на двух дюжинах языков, свободно владел шестью. То есть он был для них почти что иностранец. Правда, я не считаю, что именно эти песни обеспечивали ему невиданную популярность. На фоне богатейшего русского и оперного репертуара они, наряду с еврейскими, играли роль экзотического десерта. Конечно, ему не было равных в исполнении т.н. неаполитанских песен. Удельный вес итальянских романсов в программах русских певцов всегда был невысок. Большинство исполнителей они привлекали только как возможность продемонстрировать свои вокальные способности. Александрович же глубоко чувствовал эмоциональную природу этих песен. В его репертуаре их было за 80. Замечу, что крупнейшие музыковеды сходятся во мнении о полной аутентичности всего, что бы Александрович ни пел — итальянские, еврейские, американские, немецкие или русские произведения.

Его «нишей», напротив, был беспрецедентный жанровый диапазон и разнообразие.

Расскажите немного о себе.

В прежней жизни коренной москвич. Журналист, филолог, закончил МГУ. В 1971 году с превеликой радостью покинул СССР. Сегодня я «свободный художник», ветеран холодной войны, поскольку четверть века проработал редактором и ведущим русской службы «Радио Свободная Европа/Радио Свобода». Уйдя в отставку в 1995 году, занимался переводческой работой для военных академий, редактировал три журнала по проблемам международной безопасности. Я почти всю жизнь занимался тем, что мне нравилось и во что я верил. Когда рухнул большевизм, я почувствовал себя счастливым человеком, достигшим фантастической цели.

Мы упомянули о вашей монографии о Михаиле Александровиче. Это объемный труд — 650 страниц большого формата, богато иллюстрированный, снабженный полной дискографией, библиографией, списком исполненных произведений и даже диском с песнями и ариями, которые никогда не издавались ни в СССР, ни за рубежом. Что же побудило вас сменить жанр и взяться за исторический, по сути, труд, который кажется неподъемным для одного человека?

Есть ли у Вас другие литературные произведения на ту же или на иную тему?

Известный литературовед, музыковед и телеведущий Святослав Бэлза, выступая на первой презентации, охарактеризовал книгу как «биографический роман, поскольку вся жизнь Александровича была романом». Действительно, судьба Александровича изобилует нестандартными поворотами и проблемами, трагедиями и курьезами, в которых и я усмотрел богатый драматургический материал. В прошлом году я сделал попытку оживить артиста в пьесе «Колыбель над бездной» и живу в ожидании её театральной судьбы.

Уверен, что наши читатели присоединятся ко мне в пожелании успеха вашей пьесе и вообще во всех ваших творческих начинаниях.