Для шведского композитора Якоба Мюльрада «заниматься музыкой — все равно что исповедовать религию». Действительно, его работы в значительной степени основаны на еврейских темах, лексике иврита и трагедии Холокоста.

Якоб Мюльрад был плохим учеником. Он страдал дислексией, ему было трудно читать и писать, а в школе говорили, что он не имеет способностей к обучению. Хотя он рос в еврейской семье среднего класса из богатого района Стокгольма, его считали проблемным ребенком. Одинокий мальчик в девять лет страдал от приступов паники и депрессии, беспокоил учителей и дрался на школьном дворе.

Сегодня Мюльрад в свои 30 — один из самых многообещающих молодых композиторов-классиков, самый молодой композитор, писавший для Шведской Королевской оперы. Он создает произведения для ведущих оркестров и хоров Швеции. Его музыка исполняется в концертных залах по всему миру, включая Карнеги-холл в Нью-Йорке, а Deutsche Grammophon выпустила его альбом.

В детстве Мюльрад не интересовался музыкой. Все изменилось, когда ему было 15. Триггером послужил французский мультсериал «Однажды в сказке». «Телевизор был включен, и внезапно я услышал музыку Баха», — вспоминает Мюльрад.

Он стал пытаться подбирать на слух, но это было особенно трудной задачей из-за его неспособности к обучению.

Учительница фортепиано сестры Якоба, Регина, услышала его импровизацию и сказала «то, что каждая еврейская мать хочет услышать, — что ее сын очень талантлив. Моя мама всегда меня поддерживала. Но я хотел узнать больше и учиться быстрее.

Регина пыталась научить меня читать ноты, но я сопротивлялся, потому что не хотел чувствовать себя глупым, как в школе».

Она познакомила Мюльрада со Стаффаном Шейей, одним из ведущих классических пианистов и музыкантов Швеции.

«Стаффан тоже посмеялся над моей техникой, — говорит Мюльрад. — Он сказал, что у меня анархистская аппликатура, и он скептически отнесся к моей неспособности учить ноты».

Когда он начал заниматься музыкой, то не понимал разницы между игрой и сочинением: когда он играл, то импровизировал. В 16 лет он сымпровизировал пьесу для фортепиано, которую назвал «Эмуна» («вера» на иврите): «Я понял, что должен учить ноты, но в 18 лет я не знал, каким будет мой путь в музыке. Но я знал, что люблю музыку и хочу посвятить ей свою жизнь».

А в 2009 году его пригласили играть на светском мероприятии. «Я должен был сыграть Liebesträume Листа, которую заучил. Я был готов, но впервые в жизни испугался сцены. Потому что услышал, что на вечеринке был самый известный шведский композитор современной классической музыки Свен-Давид Сандстрём. Я подошел, поздоровался и был очень впечатлен им», — вспоминает Мюльрад.

Но когда он начал играть, у него начался приступ паники. «Это было ужасно. Я внезапно стал самому себе врагом. Тогда я сказал, что вместо пьесы Листа сыграю что-нибудь другое, собственного сочинения. И я начал играть “Эмуну”. Когда я закончил, Свен-Давид подошел ко мне, дал свою визитку и сказал: “Позвони мне”».

Встреча с Сандстрёмом открыла Мюльраду дверь в композицию. Спустя несколько лет упорной работы он станет большой звездой на международной музыкальной сцене. Но чтобы понять его глубокую связь с музыкой, надо вернуться в его детство.

«Когда мне было шесть лет, я был очень религиозным. Я думал, что могу говорить с Богом, хотя родители не были очень религиозны, — говорит Мюльрад. — Я стал мальчиком в кипе и с пейсами. В девять я изучал псалмы, гимны, и там я был полной противоположностью тому, чем я был в своей школе.

Я ходил с папой в синагогу по субботам. Но хотел знать больше. Сначала изучал псалмы и иврит в еврейском центре в Стокгольме. Когда я получил Книгу Псалмов, то был так счастлив, что лег с ней в постель. Я учился этому, как другие дети ходят на футбол и хоккей после школы. Я поступил так же, как позже изучал фортепиано: не хотел идти шаг за шагом и сразу перешел к сложным вещам: мидраш, каббала, Мишна и Гемара. Моя мама поддерживала меня, хотя это было непросто: например, когда я решил, что буду есть только кошерное, или что по субботам нельзя ездить на машине в синагогу. Все это время она ходила со мной в синагогу пешком, и это занимало почти три часа в одну сторону».

В сверхсекулярной Швеции, где из 15–20 тысяч евреев очень небольшое меньшинство является религиозным, его история уникальна. «Я чувствовал присутствие Бога. Я знал, что он существует, и мне казалось, что я понимаю, чего он требует».

Потом был период сомнений и страхов: он узнал Кьеркегора и Ницше и разрывался между философией и религией.

«Когда я открыл для себя музыку, я больше не боялся потерять веру. Я утратил страх и начал верить — но верить в музыку. Я чувствовал, что Бог — в высоте звуков, в вибрациях музыки».

«И я написал пьесу для хора, а затем еще одну, «Аним змирот» (литургическая поэма «Песнь славы» из утренней субботней службы).

В 2012 году он вернулся в Стокгольм, в Шведскую королевскую музыкальную академию, усердно учился и сочинял музыку, провел семестр в Королевском музыкальном колледже в Лондоне и сотрудничал с хором Шведского радио, для которого написал пьесу «Нигун». По его словам, именно в этой работе он обрел свой «музыкальный голос».

После «Нигуна» хор Шведского радио заказал ему произведение «Время», вдохновленное библейской историей Вавилонской башни. Композиция для Карнеги-Холла называлась «Пан» (2016).

А в 2017 году он получил большую стипендию Микаэля Биндефельда, шведского еврея, поддерживающего лиц, пропагандирующих память о Холокосте в Швеции, и приступил к исполнению одного из своих самых важных произведений — «Кадиш» для хора a capella.

Снова вернемся к прошлому его семьи. Сапожник Михаэль Блиман жил в Безнике под Варшавой в 1905 году. От первой жены Феллы у него родились Ицхак, Натан и Малка. После начала войны они попали в гетто. Там родилось еще двое детей-близнецов, но через несколько дней после рождения малышей, в 1942 году, семья, скрывавшаяся на чердаке, была схвачена эсэсовцами. Эсэсовцы убили двух еще не нареченных именами младенцев на глазах у родителей, забрали Феллу и троих старших детей, погрузили в грузовик и увезли; мужа жестоко избили и отправили в Освенцим.

Потом он попал в Штутгоф, а оттуда в Берген-Бельзен. В Берген-Бельзене было настолько жутко, что годы спустя Блиман сказал, что скучал по Освенциму. В конце войны, пережив три марша смерти, освобожденный Блиман, весивший 40 кг, попал в Швецию. В Швеции он снова женился и опять имел пятерых детей.

Одной из пяти была Рози Блиман, мать Якоба. Сам Мюльрад помнит об истории своего деда, хотя был ребенком, когда Блиман умер. История семьи явным образом влияет на его творчество.

Четыре года назад Мюльрад при написании текста «Кадиша» использовал слова деда, фразы на иврите из траурной молитвы «кадиш» и имена членов семьи, убитых во время Холокоста.

Использование иврита не редкость в сочинениях Мюльрада. Другие его произведения также носят еврейские имена: «Магид», «Тфила» и «Шева», что означает «проповедник», «молитва» и «семь».

«Я использовал иврит как своего рода звуковую палитру. Один из моих любимых композиторов и мыслителей, Эдгар Варез, определил музыку как “организованный звук”. Для меня иврит — это прекрасные звуки, а писать для хора — значит, писать звуки для уст.

...Когда премьера «Кадиша» завершилась, раздались овации. И это казалось почти неправильным. В синагоге нет аплодисментов, и было странно получать аплодисменты за это».

Несмотря на свои достижения, Якоб Мюльрад только находится в начале своей музыкальной карьеры. Он уже очень далек от одинокого еврейского ребенка, которым он когда-то был, но фанатично верит в силу музыки, в ее истину и в ее необходимость для человеческого существования в мире.