Псало́м (греч. Ψαλμός) — пение под аккомпанемент
струнного щипкового инструмента, жанр и форма
лирической молитвословной поэзии.
90 лет назад случилась в семье киевского профессора политэкономии Наума Горенштейна радость! Родился сынок! 18 марта 1932 года мир стал богаче на одного писателя, но тогда, конечно, это не являлось очевидным.
Ребёнка назвали Фридрихом – в честь Энгельса.
Когда он, Фридрих Горенштейн, начнёт нанизывать слова рассказов, пьес, сценариев, романов на бумагу, ему будет, что рассказать. Вот только рассказы всё больше невесёлые – уж очень много доведётся пережить маленькому киевлянину, потомку бердичевских евреев.
Арест отца, на которого напишут донос коллеги: «тщится доказать экономическую несостоятельность колхозов, ведёт контрреволюционную агитацию, устраивает саботаж в сельском хозяйстве»! («Словно колхозы придумали для рентабельности, – говаривал впоследствии Фридрих Наумович, – наивный отец! Романтик!»)
Особой тройкой Наум Горенштейн будет приговорен к смерти, и через пару дней приговор приведут в исполнение. (Кстати, написавшие донос и надеявшиеся освободить место на кафедре, просчитались: и по ним хлопнули «ежёвой рукавицей»).
Потом он и мама играли в прятки с государством. Киевские бульвары, Днепр, парки остались в памяти, как и имя-фамилия. С лёгкой руки матери он на совершенно законных основаниях стал Феликсом Прилуцким, и оба вернулись к родне, в тихий Бердичев, где покой нарушался лишь нечастыми глупыми спорами по пьянке, да возникающими в следствие оных неопасными драками и криками «Ой, держите меня семеро»!
Это было до войны. А на первой декаде июля тишину убил грохот фашистских танков, шедших на Киев окраиной местечка. «На броне и в грузовиках – немцы. Веселые. Громко кричат: «”Юден капут!” и смеются», – вспоминал Феликс-Фридрих.
Каким-то чудом им с матерью удалось добраться до станции и впрыгнуть в последний эвакуационный эшелон.
Там и произошло самое страшное – дорогой его любимая мама, Энна Абрамовна Прилуцкая заболела и умерла. Вот так просто. Тело вынесли на станции, а мальчику – ехать дальше. Его ждёт детский дом, четыре года сиротства и военного неустроя, полиомиелит, оставивший лёгкую хромоту.
Потом его разыщут тетки – овдовевшая после войны Рахиль, у которой своих детей двое, и старая дева Злота. Они и вырастят того, о ком коллеги будут отзываться, как о новом Достоевском. А все, что Фридрих пережил, изольется из его сердца и памяти на бумагу: туда перекочует Бердичев, которого уже нет – с бульварами и домами в стиле рококо и барокко, со старьёвщиками, обещавшими детям: «Айн галош – а ферделе! Один галош – лошадочка»! Бердичев, с радостно гомонящей детворой, получающей за ржавый шпингалет свистульку в виде лошади или сахарного петушка на палочке.
Как у сына врага народа, у сироты не было большого выбора, где учиться.
Он поступил в Горный институт, и тетки гордились им: «Пусть ваши дети будут слесари, а мальчик станет большой человек, большой врач или профессор, как его отец. Люди ещё лопнут, глядя на него»!
Когда он стал писать? Работал в стол? Несомненно, юноша много читал, но над чем думал, как и когда стали возникать у него подобные строки:
«Удивительно красиво лицо человека мыслящего, читающего искренне про себя глубокую книгу. У человека не мыслящего, читающего искренне волнующую его книгу неразумно, согласно внешнему внушению, лицо, наоборот, теряет часто вовсе человеческие черты, и черты животного, всегда неприятные на человеческом, проступают в нем».
После окончания Горного института в 1955 году Горенштейн три года проработал инженером на шахте имени Розы Люксембург в Кривом Роге. Что было бы с ним, если бы не авария? Сутки в забое по колено в холодной воде!
«Чудом уцелев, я повредил ногу, и медкомиссия обязала начальство предоставить мне работу в конструкторском бюро или в управлении. Но начальство держало эти места для своих, мне предложили подать заявление об увольнении по собственному желанию. Так я оказался в Киеве с трудовой книжкой, но без работы».
И, следует добавить, без прописки!
Из киевских мытарств возник роман «Место», герой которого, не имея прописки, вынужден пробираться в общежитие тайно, ведя унизительную борьбу с вахтерами.
В начале 60-ых судьба Горенштейна совершила резкий поворот: ему удалось поступить на Высшие сценические курсы в качестве будущего сценариста. Везение и талант сыграли на его стороне: комиссия отбирала присланные работы вслепую. Потом начальник курсов, бывший полковник НКВД, сетовал, что в Киеве какие-то недотёпы по разнарядке прислали учиться липового украинца, оказавшегося на поверку евреем.
Одной из ранних работ Фридриха стал сценарий фильма «Первый учитель», над которым начинал трудиться, да не закончил, Чингиз Айтматов.
Диплом об окончании Горенштейн не получил – с курсов всё же отчислили! Однако учёба дала связи, возможность сотрудничать с разными киностудиями по всему Советскому Союзу и зарабатывать, оттачивая своё перо.
Все фильмы, где сценаристом выступал Фридрих Наумович, известны и любимы в стране, хотя и не везде его фамилия значилась в титрах. Ему довелось поработать с Тарковским («Солярис»), Кончаловским («Седьмая пуля»), Михалковым («Раба любви»)…
В 1964 году, на переломе, когда стала подсыхать оказавшаяся слякотью оттепель, удалось напечатать в журнале «Юность» единственное произведение – «Дом с башенкой». В нём – настоящая гофманиада, когда отчаявшийся ребёнок мечется по чужому городу в поисках увезённой в больницу матери, всё время возвращаясь на одну и ту же площадь, к одному и тому же зданию, но когда мать умирает, всё оказывается иным – и площадь не та, и домик не тот, и всё, как саваном, укрыто снегом…
Во время своих метаний мальчик встречает не только отчаяние, но и добро. Добро приходит от таких же измученных эвакуацией, войной, неизвестностью усталых людей – поэтому выглядит куцо, убого, но всё же это – добро!
«Плодоносит только добро, но оно порождает не только себе подобное, но и себе противное… Все злое вырастает из доброго, хоть и доброе из доброго растет»…
В конце 70-ых он решил уехать. Надоело. Власть не гнала его, но замалчивала, показательно не замечала. Работа была, сценарии заказывались, но на афишах часто сценаристом значился другой. Может, хуже всего – зависть некоторых собратьев по цеху, распускавших сплетни о его «дурных, местечковых манерах», грубости, неуживчивости - некоторым он отказался править их «эпохальные опусы». Участие в скандально известном альманахе «Метрополь» стало своего рода сжиганием мостов. Славу с оттенком фронды, известность на нём заработали и без того признанные уже мэтры – Аксенов, Вознесенский, Ахмадулина, Фазиль Искандер. А ему власти просто порекомендовали убраться прочь – держать не будем.
Кончаловский, за полезный труд «литературного негра», вывез в Финляндию его рукописи, в том числе и монументальный «Псалом», в котором писатель мастерски сплёл в неразрывную ткань повествования мистику Танаха и советскую действительность послевоенных лет.
Фридрих Горенштейн прибыл в Западный Берлин с женой и пятимесячным сыном 24 декабря 1980 года. В корзинке при нем была любимая кошка, которая жалобно мяукала. Он рассказывал потом, что первыми к ним подошла знаменитая супружеская пара: Галина Вишневская и Ростислав Растропович.
В Берлине Горенштейн провёл завершающую часть жизни. Его не облагодетельствовали премиями, стипендиями, должностями... Зато тут можно было писать. Он работал для нескольких русскоязычных журналов, «Немецкая волна» транслировала главы «Псалма», а затем свет увидели заждавшиеся публикации книги, которые в 90-ых добрались и до отеческой земли.
Скромная квартирка на Зекзишештрассе, маленький кабинет, стопка бумаги.
Пожилой человек, замирая, обдумывая что-то, рассеянно гладит улегшегося на рукопись кота. Потом снова берется за перо.
Он писал только ручкой – не признавал машинок и, тем более, компьютеров.
- Писательство – это таинство! – считал Горенштейн, – Только через прямую связь с листом можно вдохнуть в него жизнь!
Именно в Берлине начал он большую пьесу о Гитлере.
- Зачем? – спрашивали его, – зачем писать о таком персонаже?
- Непременно писать, – отвечал он, – Гитлер был исчадием ада, стало быть, я должен о нем написать. Так, чтобы уничтожить.
Одной из последних работ Горенштейна стала «Верёвочная книга», полная странных аллюзий, пересечений во времени и мистификаций. Так в особом предуведомлении сообщалось: предисловие написано господином Герценом для соратника Ф. Н. Горенштейна. Книга же рассматривает судьбу и жизнь Мартина Лютера. При работе над ней произошёл случай, почти напугавший писателя. Только собрался откупорить Фридрих Наумович новую склянку чернил, взялся за крышку, как некая сила буквально вырвала пузырёк из его пальцев и шваркнула об пол! На ковре, как на стене в келье Лютера, осталось пятно…
Для Горенштейна литература была не только любимым занятием, не только работой, приносящей доход, не только его личным видом молитвы и разговора с В-ним. Видимо, он полагал – осознано, нет ли, не ясно, – что, создавая текст, вкладывая в него, пережитое, передуманное, понятое, можно изменить прошлое, переделать его, тем самым изменяя свою судьбу и судьбы Мира.
Он как-то попросил знакомую художницу нарисовать его, шестилетнего, вместе с семьёй – с папой и мамой, – в киевском кафе «Континенталь» за столиком. Чтобы это было весной 1938 года (его отец уже лежал в Магаданской земле)!
И таких рисунков Фридрих придумал на целый альбом: они катаются на велосипедах, плавают с папой на лодке, играют в мяч). К каждому рисунку сочинялся текст, и создавалась жизнь, в которой нет места доносам, тюрьмам и войне…
Горенштейн творил, не переставая. Родные просили его трудиться поменьше и больше отдыхать.
- Вот закончу эту вещь, и больше ничего не буду писать пару месяцев, – обычно отвечал Фридрих Наумович, – Буду гулять по утрам.
Но уже трепыхалась в душе, в мыслях следующая книга, пьеса, статья.
Так и не выгадав время для беспечных прогулок, он угас, не дожив двух с небольшим недель до семидесятилетия.
После него осталось большое наследство – литература.
Например, такие строки:
«Если то, что ты делаешь и чему учишь, тяжело тебе, значит, ты делаешь Доброе и учишь Доброму. Если учение твое принимают легко и дела твои легки тебе, – значит, ты учишь Злому и делаешь Зло».
P.S.
При всей кажущейся серьезности, писатель обладал отменным чувством юмора.
Так, устав от постоянных расспросов новых своих сограждан «Откуда у вас такое немецкое имя?», наскучив объяснениями вроде «Назвали в честь Энгельса, поскольку отец был профессором политэкономии», он стал отвечать лаконично:
«Купил».
- Как купил? – удивлялись наивные собеседники.
- В России у меня было имя Исаак. Фамилия Бабель. «Фридрих» обошёлся в десять тысяч марок.
- Десять тысяч?!
После этого на него смотрели с большим уважением.
Доктор Лютер, живший в Виттенберге, что неподалеку от Берлина, переводил Библию на немецкий язык и увидел перед собой черта. Он запустил в него чернильницей, которая пролетела насквозь и ударилась о стену. На стене замка до сих пор сохранилось чернильное пятно от брошенной проповедником чернильницы, которое непременно показывают туристам.
