Близкий Фридриху Платтену (да-да, тому самому, что устраивал знаменитый вояж Ленина и Ко в опломбированном вагоне) в молодости и его соотечественнику Генриху Беллю в зрелые лета, он был едва ли не высмеян Александром Солженицыным в романе «В круге первом», а Владимиром Войновичем во второй части «Чонкина». Неуемно-деятельный, Лев Залманович (ставший Зиновьевичем — Залманович было как-то уж слишком экзотично) Копелев как-то легкостремительно двигался по жизни - долгой и противоречивой. И длинной — от дореволюционного шумного и сумбурного Киева с частыми еврейскими погромами до постмодернистского спокойного буржуазного Кельна с одноименной водой и собором. И со многими остановками...
Л.Копелев
От Бородянки до Москвы или Крутой маршрут до ботанической «шарашки»
Да-да, именно от той самой Бородянки, что нынче на слуху по обе стороны океана. Знал бы он... В крошечной тогда еще деревне отец будущего писателя и диссидента служил обыкновенным земским агрономом. А когда земство далеко не по собственной воле приказало долго жить, семья вернулась в Киев. О, в ту пору это был настоящий центр бывшей Российской империи. Через украинскую столицу в южные края дрейфовали Иван Бунин и Александр Вертинский, а в Консерватории обучались будущие мировые звезды Владимир Горовиц и Натан Мильштейн. Маленький Лев тем временем, с младых ногтей испытывая не по-детски тягу к знанию дома, причем получая образование у вполне себе старорежимных немецких педагогов — ну не в советскую же школу ходить! И потому уже тогда совсем еще юный еврей успел стать отчаянным германофилом. Редкий случай, что и говорить — и весьма. Правда, в качестве германофила и германолюба Лев Копелев пригодился значительно позже, когда перебрался в Москву и стал преподавать в МИФЛИ. Московский институт философии, литературы и истории считался на Боровицком холме заведением опасным и неблагонадежным, однако среди старой московской интеллигенции очень престижным. Тогда-то и случилось знакомство молодого восторженного коммуниста Копелева со старым коминтерновцем Платтеном, преподававшим в Институте иностранных языков. Было оно, увы, недолгим, ибо пришлось на самый пик борьбы Сталина с Коминтерном. Ликвидируя старых коммунистов, сатрап расправился и с Платтеном, причем 22-го апреля, в день рождения Ленина. Известие о жестокой расправе «кремлевского горца» с уже пожилым ветераном коммунистического движения застало Копелева на фронте и стало началом его отступления от «светлых» идеалов большевизма. Отступление, впрочем, оказалось весьма долгим, а маршрут, тем временем, становился все круче, дойдя и до марфинской «шарашки». На северо-востоке Москвы.
Прямиком в рай или В отсутствие партийного билета
Что лучше — быть коммунистом или быть в раю? Исключенный после войны из партии за пропаганду «буржуазного гуманизма», Лев Копелев угодил в ту самую спецтюрьму №16, которую звали еще и «арестантским раем» или попросту «шарашкой». Здесь, для удовлетворения государственных нужд и исполнения сверхсекретных работ собирали звезд научного и интеллектуально мира. И Льву Копелеву, как и Александру Солженицыну, тут было самое место. Первый переводил немецкие документы, второй руководил библиотекой. Спустя 20 лет они снова встретились на страницах двухтомного солженицынского романа «В круге первом» — как Рубин и Нержин. Спор двух героев — в центре увлекательного романа. У первого из них тогда-то и появилась та самая знаменитая борода, с которой его узнавали не только в бараке на Ботанической улице (где была «шарашка»), но и много позднее на столичной Красноармейской, где он купил «кооператив», а также в Германии, где его обласкали, как только могли, званиями, наградами и всякого рода почетными статусами.
Борода ль, моя бородушка, или Великие о великом
«А не “внутренняя” была борода?..» — деликатно спрашивает при этом Татьяна Цивьян — cтарейший российский филолог, которой приходилось встречаться с Львом Копелевым, когда последний стал тестем великого лингвиста Вяч. Вс. Иванова. Однако Олег Лекманов — автор монографии об Ирине Одоевцевой и известный исследователь литературы русской эмиграции выступает «адвокатом» Копелева.
Лев Копелев (справа) с Еленой Боннер, Андреем Сахаровым и Виктором Некрасовым. 1973г.
«Для меня он, в первую очередь, был героем. Героем войны, героем, спасавшим немецких женщин от насилия озверевшей офицерни, а потом героем сопротивления советскому маразму. Его книгу «Хранить вечно» я жадно прочел в конце 80-х и ее для меня не заслонили другие прекрасные воспоминания об эпохе, например, «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург. Солженицын, конечно, окарикатурил Копелева, когда вывел его в образе Рубина в романе «В круге первом», но...это — счеты «больших», нас в то время и в тех страшных местах не было, так что не нам и судить. И еще: Копелев для меня неотделим от своей жены, умнейшей Раисы Орловой».
В. Войнович
Правда, знаменитый писатель Владимир Войнович, получивший в свое время премию Копелева, отзывался о нем, как о человеке постоянно меняющихся взглядов и даже изобразил его в образе одного из своих героев — Шубкина — во второй книге о солдате Иване Чонкине.
А. Солженицын
В то время как Александр Солженицын и вовсе не мог простить своему некогда другу, а потом и противнику, его коммунистических идеалов. Оба властителя дум поссорились окончательно в 1985-ом году, после письма Копелева Солженицыну, в котором Лев Зиновьвич небезосновательно обвинил последнего в антисемитизме и черносотенстве.
Н-да, споры, ссоры и даже вражда в кругу русской эмиграции к тому времени стали делом более чем обыкновенным. А ведь, оба были в фаворе, оба — в зените славы… Оба дружили с Генрихом Беллем. И оба были ...с бородой. Солженицын, правда, позже.
Мы жили вместе или Дар Копелева
«Кто, по-вашему, этот мощный старик?» — вопрошал товарищ Бендер в небезызвестном романе. Доживи «великий комбинатор» до конца 20-го века, он непременно обратил бы эти слова к Льву Копелеву. Под стать которому была и Раиса Орлова — его жена: маленькая, она тоже выглядела какой-то мощной. И, невзирая на всю известную копелевскую любвеобильность (что даже и в «шарашке» было притчей во языцех) они прожили в счастливом браке 30 лет. Защищая диссидентов, протестуя, поддерживая жизнь творчеством. Биографическая трилогия Льва Копелева стала одним из самых ярких явлений конца 20-го века. А одну из книг они написали совместно. Хроника «Мы жили вместе» — четвертьвековая летопись Москвы (и не только) устами тех, кто ее в значительной степени творил. И о ком уж совершенно точно не забудут. Совсем еще недавняя история...
Р. Орлова и Л. Копелев
А потом их лишили советского гражданства, и Лев Копелев и Раиса Орлова стали жить в Кельне. Там теперь, кроме античных раритетов, есть еще и музей Льва Копелева, главная заслуга которого в том, что он сумел «видеть проявления человечности в условиях бесчеловечной системы», как написал Вольфганг Казак — известный немецкий исследователь русской литературы из Германии. Добавить, пожалуй, нечего.
