С того времени, что существует Российская Федерация, я учусь и работаю в среде религиозных евреев. Я начал носить кипу еще раньше при Советском Союзе. Но тогда я носил не совсем кипу, а скорее кепку.

Я проходил предуниверситетскую практику в народном суде. Однажды председатель народного суда заболел на неделю. Выйдя на работу, он спросил меня, почему я в головном уборе. Я ответил, что мне жарко. Такой абсурдный ответ. Он его совершенно удовлетворил, больше вопросов я на эту тему не слышал.

Если говорить о современной России, я могу судить по опыту моего сына. Он учится в обычной школе и не испытывает по этому поводу никаких проблем. Это исключение из правил. Особенно если говорить о Москве.

К исключению относится как раз мальчик из МГУ. Многие не читали даже, что мальчик пошел к другому преподавателю и сдал экзамен. Деканат не согласился с безумным, на мой взгляд, профессором, который предъявил претензии. Такого рода проблемы надо считать проблемами личного свойства: если бы университет запретил ему сдавать экзамен — это можно было бы назвать системной проблемой. В данном случае университет сразу встал на сторону студента. Такая история на моей памяти первая за долгое время. 

Я прихожу иногда с выступлениями в МГУ и РГГУ. Среди этих студентов есть те, кто ходят в кипах. И я не слышал о таких проблемах. То, что произошло несколько дней назад — это впервые на нашей памяти.

В религиозных практиках сложно измерять на чаше весов важность традиции. Кипа не относится к заповедям, это традиция. С перспективы еврейской истории она довольно новая, чуть больше 10 веков. Однако, став традицией, кипа стала символом того, что человек соблюдает законы Торы. Снятие кипы воспринимается как символ отказа от этих законов. В этом общественно-традиционном понимании снятие кипы и любого другого головного убора (кипа — это не символ религиозности, должна быть просто покрытая голова, а тюрбаном, кепкой или банданой, не столь важно) — отказ от традиций вообще. Но неотъемлемой частью соблюдения заповедей кипа не является.

Источник: The Question