4 июля 1941 года Красная армия оставила бессарабский городок Фалешты. Часть евреев была уничтожена в первые дни румынской оккупации. Осенью 1941 г. румынские власти провели депортацию еврейского населения Фалешт за Днестр. Большую часть фалештских евреев, составлявших существенную часть населения города, депортировали. Евреев собирали в конвои под контролем румынских солдат и пешим ходом отправляли в Транснистрию. Те обречённые, кто не мог идти, подлежали расстрелу. Тела погибших сбрасывали в ямы. Фалешты были освобождены Красной Армией 27 марта 1944 года. Предлагаем вашему вниманию уникальное повествование человека что называется из первых уст. Он подробно расскажет, как он и его семья чудом спаслись от уничтожения в первые дни оккупации Фалешт румынскими войсками.
***
Я, Фидель Леонид Яковлевич, родился в местечке Фалешты (Бессарабия, тогда в составе Румынии) 03.10.1927 г. С приходом советской власти в Бессарабию 28 июня 1940 года и образованием Молдавской ССР, местечко Фалешты стало городом. Моя фамилия Фидель с идиша переводится как скрипка. Это потому, что мой папа и все наши родственники были музыкантами (клейзмерами).
Начало войны 22.06.1941 года наша семья встретила с большими переживаниями за отца, который накануне вместе с оркестром уехал в город Бельцы (примерно 25 км от наших Фалешт) для участия в олимпиаде школьников. Война же началась бомбежкой города Бельцы, а раскаты взрывов бомб доносились до нас. Музыканты, в том числе и мой папа, заявились аж вечером 22 июня. Шли они из Бельц пешком, по недостроенной дороге, под постоянным страхом.
Наш г. Фалешты расположен примерно в 18 километрах от реки Прут, где проходит граница с Румынией. Немецко-румынские войска либо не торопились, либо не могли форсировать реку. В городе слышны были орудийные раскаты с двух сторон: со стороны границы с Румынией и со стороны Бельц.
Фалешты при нас не бомбили. В больницу привозили раненых, и люди, в том числе мой папа и я, принимали участие в уходе за ними.
Во дворе, где жила наша семья, был глубокий погреб, облицованный кирпичом. В этот погреб с первого дня войны мы снесли наш скромный скарб. Вечерами сидели у входа в погреб и наблюдали за летевшими самолетами, прислушивались к пушечным выстрелам, не приближаются ли немцы? Спали по очереди. Таких погребов по городу было очень много. Так же, как мы, вели себя многие жители города, где евреев было около 50%.
Ведь мы были уверены, нам неоднократно говорили, что Красная армия всех сильней и она не будет отступать, а будет воевать на чужой территории.
Что придется бежать, мы скоро поняли. Мама испекла небольшие хлеба и печенье. Каждому приготовили мешок с лямками (в виде рюкзака), куда были вложены вещи первой необходимости. Начиная с 02.07.1941 года, с наступлением темноты, все ближе и ближе стали слышны разрывы. Были видны следы пуль. И мы решили бежать. Набросив на себя приготовленные мешки, двинулись в ту сторону, откуда не было слышно выстрелов. Идти в сторону ж/д станции было нельзя. Там уже шли бои. Мы побежали к железнодорожному переезду возле села Новые Фалешты, дальше — в сторону сел Кишкаренского района и далее — к еврейскому местечку Думбравица, где по мнению многих беженцев, можно было переждать. Думали, что сюда война навряд ли дойдет!
По пути мы видели наспех брошенное снаряжение, гранаты, ящики с патронами, даже пушку. Этой же ночью мы вышли к артиллерийской батарее, бойцы которой метались в поисках то ли места боя, то ли пути к отступлению.
В молдавских селах люди собирались группами и выжидали. Нас, беженцев, не трогали. Некоторые не прочь были обменять кусок хлеба на какую-то тряпку. Даже приглашали к себе в гости, уговаривая не бояться немцев и румын. В состав нашей семьи входили: отец, Фидель Яков Лейбович 1897 г.р., мать, Фидель Эстер Нахмовна 1894 г.р., старшая сестра Туба 1922 г.р., сестра Лиза 1923 г.р. и я, Леонид 1927 г.р.
В местечке Думбравица собралось довольно много людей. Здесь полным ходом работали магазины, пекарня, рынок и даже ресторан. Мы сюда дошли на третий день бегства из Фалешт.
К вечеру этого дня люди вокруг начали кричать: немцы, немцы! Мы остановились в доме, где уже жили беженцы. Услышав этот крик, мы, пацаны, несмотря на крики родителей, побежали смотреть на немцев.
Центральная улица местечка была недалеко, и я успел увидеть мотоцикл с коляской, к которому была прицеплена мелкокалиберная пушка. Мотоцикл двигался с небольшой скоростью к краю местечка, в сторону города Теленешты.
Вскоре мотоцикл с пушкой скрылся из вида, но через несколько минут мы услышали выстрелы, а еще через некоторое время мотоцикл вернулся, направляясь в противоположную сторону. Местечко затихло. На улицах — ни души. Трогаться в путь в светлое время, да еще на виду у немцев, было неразумно. У беженцев назрело решение бежать в сторону Теленешт, Оргеева и Резины, в надежде успеть перейти мост через Днестр, попасть в город Рыбница, а оттуда — поездом, куда Б-г даст.
Миф о том, что эта заваруха скоро закончится, развеялся, когда с наступлением темноты толпы молдаван грянули на местечко и начали взламывать и грабить дома и магазины, начались поджоги, и везде был слышен шум стрельбы и треск горевших крыш, гвалт и крики людей, полезших спасать свое добро. Причем грабители и ограбленные подчистую знали друг друга. Наступило время собраться в путь, надо было торопиться. Мы были готовы: сумки на плечи и бегом. Куда? Куда все бегут из этого ада, в ночь. Только выбежали за Думбравицу, пошел дождь. Дождь крупный, теплый, летний.
К утру зашли в Теленешты. Здесь перед глазами возникли дома, которые догорали. Еще немцев и румын не было, а мародёров уже было полно. Эти нелюди жгли и громили все подряд. Женщины и мужчины тащили на себе все, что можно было унести. Увидели мы и людей, одетых в фуфайки одного цвета, с винтовками, отстреливающих мародёров. Но грабители почти не обращали внимания на людей с винтовками, кричащих, а потом стреляющих по живым мишеням.
В центре города пожаров не было видно, но и людей тоже. Правда, во многих домах были выбиты стекла. Бомбили ли Теленешты — не знаю.
Из Теленешт до Оргеева шли долго, делая небольшие остановки для отдыха. В Оргееве была организована помощь беженцам. Это были пункты питания в столовых, ресторанах, где можно было покушать и получить кое-какие продукты на дальнейшую дорогу.
Мы быстро нашли один из этих пунктов, где поели хорошо и получили на руки по 1,5 кг. печенья. Спасибо людям, которые в такое тяжелое время думали о ближних, поддерживая тех, кто лишился крова и покоя.
Набрав воды в чайник, двинулись туда, куда беспрерывным потоком шли воинские части — пешком, на подводах, а также на автомобилях. Все шли к мосту на реке Днестр.
Авиация немцев не дремала, часто налетали самолеты и на бреющем полете стреляли из пулеметов, сбрасывали бомбы. При налетах люди разбегались или ложились на землю там, где стояли, думая, авось пронесет. Не всем везло. Гибли люди. Тут же впопыхах одни рыли ямы и закапывали трупы, другие грузили мертвых на подводы в надежде, что довезут до какого-то кладбища. Раненым оказывали помощь на месте, уступая им место на подводах, реже — на автомобилях, увозя туда, где можно будет оказать квалифицированную медицинскую помощь. Приятно указать, что все люди, в том числе и военнослужащие, действовали дружно.
За несколько дней мы добрались до г. Резина. Беженцев здесь было очень много. Мы расположились в саду на берегу Днестра, недалеко от моста. Для перехода через мост гражданским лицам военные установили очередь. По мосту из Резины в Рыбницу беспрерывно шли воинские части. При небольших перерывах глубокой ночью пропускали беженцев. На район, где был мост, налеты немецкой авиации учащались с каждым днем. К счастью, немцам при нас не удалось разбомбить мост. Но зенитки не дремали. Нам же, беженцам, оставалось только прижаться к земле и надеяться, что пронесет. Потом мы оказались в каком-то брошенном доме с садом, недалеко от железнодорожной станции Рыбница.
В городе работали продовольственные магазины, где можно было купить любые продукты. Сколько денег было у родителей я не помню, но у нас было все, что мы хотели. Папа делал все что мог, чтобы мы не голодали.
Задерживаться в Рыбнице нельзя было, фронт приближался. Шаря по путям станции, я заметил, что загружаются платформы каким-то оборудованием, и что к этим вагонам приглядываются многие из беженцев. Доложил папе. Он взял меня за руку, и мы пошли в разведку. Решено было уехать этим поездом. Собрали свои манатки, расположились поблизости и когда увидели, что прицепляют паровоз, мигом побросали свои мешки на платформу с какими-то станками, сами туда залезли и притаились. Так же поступили и другие беженцы. Так мы поехали в никуда, понимая, что раз везут станки, значит это эвакуируют завод. Куда? На восток.
Железнодорожные составы долго задерживались на станциях и у нас была возможность переходить из одного состава в другой. Последняя пересадка произошла недалеко от станции Армавир. Мы оказались в пассажирском поезде. Глядя на карту, я установил путь следования: Рыбница, Котовск, Первомайск, Кировоград, Днепродзержинск, Днепропетровск, Ростов-на-Дону, Тихорецк, Армавир. Здесь беженцев высаживали из поездов в организованном порядке. Армавир был глубоким тылом страны летом 1941 года. Нас собрали в каком-то зале, произвели регистрацию и спросили: «Кто куда желает ехать работать?». Так случилось, что нас вместе с другими беженцами повезли на автомобиле в колхоз им. Сталина, хутор Синюха, Хлебодаровского сельсовета, Лабинского района Краснодарского края.
Здесь нас ждали. В этих краях, как я понял, основное население не имело представления о евреях.
Возле правления колхоза, в тени сада, были расставлены столы со всякой снедью. Особенно запомнились тарелки с медом возле каждого прибывшего и большая алюминиевая ложка.
После обеда нас стали развозить по домам. Нашу семью определили к деду Ачмизу. Так звали человека двухметрового роста, в почтенном возрасте, женатого на сравнительно молодой женщине и имевшего маленькую дочку лет трех. Нас приняли радушно. Делились куском хлеба. Нас жалели, все соседи помогали нам.
Раздумывать было некогда. Была пора уборки урожая и мы все пошли работать. Мама с сестрами Тубой и Лизой получили серпы и отправились на уборку пшеницы. Папа — на конюшню, а я попал в бригаду дяди Коли. Вскоре нас в этом доме стало шестеро. Каким образом с нами оказался Мотл Левицкий — будущий муж моей сестры Тубы — не только я, но и она не помнит. В этом же колхозе оказался и мой дядя Аврум, брат отца. Он был сапожником. Работа нашлась и для Мотла: он был столяром. К сожалению, дядя Аврум и Мотл (Мордко Моисеевич Левицкий) умерли давно и похоронены на еврейском кладбище в Бельцах.
Через несколько дней мне, не без помощи отца, передали подводу с двумя лошадьми и направили в тракторную бригаду. Моей основной работой было подвозить горючее с нефтебазы станицы Лабинской (ныне г. Лабинск). Работал я с такими же пацанами, но ездили за горючим почти ежедневно на трех-четырех подводах. Ночами, а иногда и днем, мы подменяли прицепщиков на тракторах. Вся наша семья так отработала все лето 1941 года. Авансом за заработанные трудодни мы получили много пшеницы, подсолнуха, меда. Такого богатства мы никогда не имели.
С приближением зимы положение на фронтах ухудшилось. Немцы приближались к Ростову-на-Дону, т.е. к Северному Кавказу. Колхоз получил задание послать людей на рытье окопов и строительство противотанковых рвов в местах, где предполагалось наступление немцев. Нашей семье предложили поехать на эту работу, и папа согласился. Работы мы не боялись, а кормили нас за счет колхоза.
Папа пошел к представителю колхоза посоветоваться. Нам, евреям, больше всех надо было бояться немцев. О чем был разговор, я не знал, но папа вернулся с мешком продуктов: хлеб, сало, крупы. Также папа принес справку, о том, что мы, такие-то, были по заданию такого-то колхоза на выполнении спецзадания, там-то и там-то и едем обратно в колхоз. Справка была только со штампом. Решение уйти от этой каторжной работы во имя спасения жизни родители приняли давно. Они заранее сходили на разведку на ближайшую железнодорожную станцию Гулькевичи. Узнали расписание поездов в сторону Баку. Именно туда двигались все бежавшие от немцев. Было ли там спасение?
Попрощавшись и поблагодарив хозяев нашего приюта, взвалив на себя привычные мешки, отправились в путь. Это был конец 1941-го, а может — начало 1942 года.
Все задуманное у нас получилось. Добрались благополучно до станции, сели в поезд и поехали. Проехали Армавир. Почти успокоились, но тут проверка документов. Ссылаясь на то, что, выданная нам справка без печати и едем не в ту сторону, нас высадили. Мы оказались на станции Невинномысск. Мы сели на поезд и поехали в Армавир, а там рукой подать до хутора Синюха. Из Армавира мы пошли пешком (нам не привыкать) и к вечеру добрались до хутора. У деда Ачмиза изба была уже занята, т.к. к нему приехали родственники из-под Ростова, но он о нас позаботился. Договорился с соседкой, которая согласилась нас приютить. Но на третий день нам пришлось отправиться в село Кубань на рытье траншей и строительство противотанковых рвов. Поехали только впятером, без Мотла Левицкого, т.к. его забрали в армию.
Надолго здесь мы не задержались. Вскоре работы по строительству оборонительных сооружений прекратились, и мы уехали на колхозном транспорте «домой». Правление колхоза, увидев, что мы послушные граждане, решило послать всю семью на строительство водоканала в районе Лабинской. Деваться было некуда, поехали. В нашем распоряжении была подвода с лошадьми. Родители и я очень беспокоились за наших девушек, Тубу и Лею, глядя на поведение молодых людей, приехавших на строительство. Всю ночь мы с папой не сомкнули глаз, охраняя их. А на утро запрягли лошадей — и айда домой. Наши доводы не очень-то убедили председателя колхоза, но что с нас возьмешь?
Определившись с жильем на той квартире, о которой договорился дед Ачмиз, мы все пошли на работу. Была весна 1942 года. От Мотла Левицкого регулярно приходили письма. Он служил в понтонных частях. Мы все работали спокойно, на фронте дела улучшились, но ненадолго. Началось новое наступление немцев. Нам никто не препятствовал собираться в путь-дорожку. Правление колхоза помогло нам. Я получил задание вместе с другими возчиками, отвезти на Лабинский элеватор пшеницу, а потом на этой подводе уехать, куда нам удастся, чтобы спастись.
Папа, мама и девочки добирались на другой подводе, и мы договорились, что они будут меня ждать возле ж/д станции. Но случилось непредвиденное. Я долго ждал очереди на элеваторе. По станице беспрерывно двигалась воинская колонна с отступающими частями армии. Вместе с этой колонной шли люди со своей ношей на плечах. Сдав, наконец, зерно, с документом на руках, я стал выезжать с территории элеватора. Не успел я доехать до ворот, как меня остановили вооруженные люди. Не спрашивая ничего, приказали слезть с подводы и меня вывели за ворота. Даже кнут забрали. А мои ждали меня с подводой. Возле железнодорожной станции я их не нашел. Тут бесконечным потоком шли и ехали отступающие войска. Это было бегство.
Что случилось с моими близкими, я узнал позже, при встрече. А я остался один, не знал куда деваться. Ясно было, что надо бежать, куда бегут все. Но все же я решил зайти в так называемый колхозный двор, квартиру, где останавливались люди нашего колхоза в любое время суток. Я не раз там бывал и даже ночевал. Пошел туда, главным образом, чтобы покушать. Тут вышел из дома мой родной дядя Аврум, младший брат моего отца. Когда я увидел его, мне стало тепло на душе. Мы обнялись и расплакались. Мы поели и решили немедленно отправиться в путь. Кто знает, что еще произойдет до утра. Мы попрощались с хозяйкой и двинулись в путь. Туда, куда двигалась армейская громада и гражданская масса. Отошли от Лабинской на несколько километров, стемнело, и мы решили отдохнуть. Никто не мог знать, сколько дней и ночей мы будем путешествовать. На полях и огородах можно было набрать картошку, морковь, зеленый горох, помидоры, огурцы. Проснулись на восходе солнца, мокрые от росы. Шли налегке, влились в людскую массу. Иногда приходилось сторониться, пропуская подводы, машины же шли по центральной дороге. Надо отметить, что военные автомобили гражданских попутчиков не брали.
Вдруг дядя Аврум остановился и показал на противоположную сторону дороги, там прямо в поле паслись запряженные лошади, которых две женщины не могли направить на дорогу. Лошади, не обращая на них внимания, продолжали пастись. Кроме этих женщин на подводе было несколько детей. Плакали дети, плакали женщины от бессилия. Не выдержав этого зрелища, дядя Аврум осторожно перешел дорогу для оказания помощи этим людям. Он подошел к лошадям, набросил им на головы упавшие уздечки и взял в руки вожжи, повел лошадей. Женщины и дети пошли с нами.
Мы с дядей Аврумом держались рядом. На ночь останавливались в удобном месте, пасли лошадей по очереди. Остальной народ спал. Но по мере нашего подъема в горы, стало хуже с водой и с кормом для лошадей. Совсем редко стали попадаться населенные пункты, и дорога почти опустела. Редко обгоняли нас автомобили. Шли по дороге отдельные красноармейцы, которые по каким-либо причинам отбились от своих частей. Что совсем плохо — лошади от нехватки корма и воды ослабли, все чаще приходилось останавливаться, особенно перед большими подъемами. Мы с дядей и нашими спутниками остались одни.
Перед каким-то высоким подъемом пришлось остановится надолго. Кормить лошадей почти нечем было. Наступила ночь. В эту ночь за лошадьми смотрела хозяйка, а я спал. Проснувшись на рассвете, обнаружил исчезновение дяди Аврума. Заплакал от обиды. Запряг лошадей, и мы втроем подталкивали подводу, помогая лошадям взобраться наверх, но напрасно. Вышел я поближе к дороге, где можно было иногда встретить пешехода. Когда приблизились ко мне два красноармейца, я услышал их разговор. Они говорили по-молдавски, румын здесь не могло быть. Я обратился к ним за помощью.
С большим трудом, неся почти на себе подводу, не нагружая лошадей, мы сумели все же вырваться на вершину горы. Отдохнув, спустились вниз и перенесли багаж на себе. Мы были спасены. После отдыха, хозяйка вынула из сумки карманные золотые часы мужа и отдала с благодарностью красноармейцам. Накормила их, они ушли, а мы спустились немного с горы в небольшую долину, где зеленела сочная трава. Накормив и напоив лошадей, мы тронулись в путь. Лошади еле шли.
Увидев недалеко от дороги населенный пункт, мы решили туда заехать, нужны были продукты питания. Началась, насколько я помню, Кабардино-Балкария.
Хозяева, встреченные нами возле дома, приняли нас радушно. По-русски они говорили сносно. Запустили подводу во двор. Дали лошадям овса и сена. Нас же накормили и напоили молоком. Женщины с ребенком спали в доме, а я, умывшись под бочкой с нагретой водой с пристроенной душевой сеткой, заснул на устланной соломой подводе, где лошади с хрустом ели сено. Утром женщины с хозяином дома поехали в Нальчик на двуколке. У жен комсостава были воинские аттестаты. Они на них получали продукты и деньги. Докупили еще кое-какие продукты и вернулись. Не дожидаясь темноты, мы тронулись в путь. Мне женщины ничего не сказали, но было видно, что им подсказали торопиться.
Выехав на шоссейную дорогу, продолжали движение, переехали через реку Терек и попали на территорию Северной Осетии. После пребывания в очередном доме, у неравнодушных людей, попали на ж/д станцию.
Район станции был огорожен, здесь на большой площади, под открытым небом расположились те, кто бежал от немцев, ожидая своей очереди на поезд. Местных жителей сюда не пускали. У ворот военные проверяли документы. Как меня пропустили, не знаю. У меня никаких документов не было. Выгрузив скарб, мы отдали в руки красноармейца лошадей и подводу.
В первую очередь, хозяйка с дочерью пошли на вокзал, где купили билеты на поезд. Это была станция Беслан. Поезд, на котором мы должны были ехать, приходил вечером. Времени было достаточно, женщины, с которыми я все это время находился, пошли на рынок, накупили всякую всячину, жареную курицу.
Билет они купили и на меня. Сели мы в плацкартный вагон, но поезд долго не отправляли. Прошел слух, что немцы разбомбили г. Грозный, а потому ехать некуда. Ждали всю ночь. Многие спали, уснул и я, устал. На этой станции в вагоне мы прождали больше суток. Наконец, поехали. Поезд в Грозном не остановился, а проехал до Гудермеса. Здесь мы опять ждали часов восемь. И приехали в Махачкалу на рассвете. Почему-то поезд остановился в тупике, далеко от станции, но людей и здесь было полно. Слезли с поезда и нашли место для стоянки. Первым делом, нужна была вода. Вот я и пошел с чайником за кипятком. До станции было далеко. За кипятком всегда и везде была очередь. Еще не совсем светло было, и я не разглядел человека, за которым занял очередь. Сказал этому человеку: «я буду за вами», тот повернулся на мой голос и вскрикнул. Это был мой дядя Аврум. Вот как в жизни бывает. «Слава Богу, что я тебя нашел, а то, как я буду смотреть в глаза твоим родителям? Все! Я тебя больше никуда не отпущу», — сказал он. Я, конечно, обрадовался встрече и согласился с ним. Набрали кипяток, и мы с дядей пошли к моим женщинам. Они согласились с нашим решением. Все мы были почти у цели, хотя предстояло еще много, очень много дней и ночей пути. В любом случае, женщины были благодарны мне за помощь, но лишней обузы им не хотелось. Распрощались. Позже, в Баку, я их видел издалека, помахали друг другу, и я пошел по своим делам. Но до того времени надо было еще дожить.
Первейшая моя цель была — встретить папу, маму и сестренок, иначе не было смысла жить на этом свете. Дядя Аврум приехал в Махачкалу, по его словам, за пару дней до меня. Говорил, что не уехал дальше, ждал меня, а может просто не было оказии уехать. Но вообще факт нашей случайной встречи — это чудо и наше счастье. Сесть на поезд здесь, в Махачкале, было большой проблемой. Беженцев было столько, что нужны были десятки поездов. Люди стояли везде, где только можно было стоять: на подножках, на тормозных площадках — несмотря на сопротивление работников железной дороги.
Место обитания дяди Аврума находилось ближе к зданию вокзала. Редкие пассажирские поезда, которые проходили со стороны Минеральных Вод, строго охранялись. Во время стоянки двери не открывались, никто не выходил. Милиция оцепляла место стоянки пассажирских поездов, пропуская только тех, у кого были билеты. Билеты приобретали только те, у кого были военные аттестаты и талоны на бронь. У нас же таковых не было, и поэтому дожидались товарных поездов, но и на такие составы сесть было нелегко. Такие поезда отгоняли в тупики и никто не знал, когда и куда они отправятся. Единственная надежда — на «авось».
Как-то ночью мы решили попытать счастья. Только что остановился грузовой состав. Не раздумывая, кинулись, как и сотни других, к вагонам. Весь состав состоял из открытых полувагонов. Нам достался нагруженный железнодорожными рельсами. Рельсы были длиннее самого вагона, а потому ворота были открыты с двух сторон. Нас никто не гонял. Те, кто сумел взобраться на эти вагоны, был счастлив. Прождали недолго, видимо, где-то этот груз нужен был. Поезд тронулся, мы поехали. Первое время мы не были уверены, что едем куда надо. Не у кого было спросить. Но раз люди сели, значит, кто-то знал куда. Ночью не видно было, а как стало рассветать, увидели гладь моря, значит — все нормально. Едем параллельно Каспийскому морю.
Ночью было прохладно и сквозняком продувало насквозь. Утром я почувствовал, что у меня болит зуб. Бывали у меня зубные боли, но тогда были лекарства, а сейчас я был гол как сокол. Мучался от боли всю дорогу, пока на одной из станций нас не начали выгонять из вагонов. Это была станция Баладжары. До Баку оставалось 18 км.
Выгнали нас из вагонов потому, что здесь была организована всякая помощь беженцам, в том числе и медицинская. Дядя Аврум повел меня в медпункт, где дали направление к стоматологу. Люди подсказали, как туда добраться. Нашел поликлинику, дождался своей очереди, молодая врач предложила лечить заболевший зуб, но для этого нужно время, хотя бы неделю. Времени на это у меня не было, и я попросил врача вырвать зуб. Врач поняла мое положение. При флюсе зуб рвать не полагалось, но она все же помогла мне. Обезболивающих средств тогда еще не было, место, где был зуб, разболелось еще больше прежнего. Таблеток она мне все же дала и, наказав не есть два часа, отпустила. Через некоторое время боль утихла. За время моего отсутствия дядя Аврум нашел подходящее место на перроне станции. Еды он взял и на меня, но кушать я не стал, лег на пол и заснул крепко-крепко. Проснулся от того, что поднялся шум. Подали очередной состав пригородных вагонов, где под руководством милиционеров люди садились в вагоны, которые повезут беженцев в Баку, а там — на пароход через Каспийское море в Красноводск, а дальше опять кто куда сможет.
Дядя Аврум, видимо, решил, что на этот поезд мы не попадем. Пропускали по спискам, а мы только приехали. Болезнь моя отступила, дядя пригласил покушать. В это время я обнаружил, что мой карман, где лежал бумажник с 400 рублями, пуст. Я сказал об этом дяде и заплакал. Он начал на меня кричать: «Растяпа, я еще и кормить тебя должен. Уйди с моих глаз. Вот пришел поезд, иди и ищи своих». Заплакал я еще горше и пошел к подошедшему поезду. Поезд еще не остановился, но я с ходу заметил знакомый профиль отца. Да, это он, стоял на платформе вагона. Побежал вслед за поездом, а слезы лились рекой, из-за нанесенного мне оскорбления и одновременно — из-за нового чуда в моей жизни: я нашел самых близких мне людей!
Наконец поезд остановился, а я продолжал бежать, спотыкаясь, не видя ничего под ногами. Я добежал до платформы и убедился, что это мой папа. Он был ловок на выдумки, устроил из одеял убежище и укрытие от солнца, а также лежбище для отдыха всей семьи.
Я начал кричать: «Папа, папа!». Высунувшись из убежища, моя старшая сестра Туба сразу узнала меня и закричала: «Момэ, Лейболы из ду» (мама, Лейболе тут!). Слезы залили мои глаза совсем. Я ничего не видел. В это время папа помогал маме и девочкам слезать с платформы. Они все вместе обнимали меня и целовали, а я стоял как вкопанный, ничего не соображая. Прибежал и дядя Аврум. Первые мгновения эйфории от встречи прошли, наступили будни. Реальность вернула нас на землю, но ничто не могло затмить нашу радость, радость долгожданной, вымученной страданиями встречи самых близких людей. Меня мама и папа держали за руки, а девочки повисли на шее, не веря в чудо, которое только что произошло.
Улеглись отдыхать кто как смог. Утром в первую очередь пошли зарегистрироваться и получить продуктовый паек, а потом ждать очередь. Добрались до Баку, попали в морской порт и отправились в первый в жизни в морской поход. Итак, мы в Красноводске. Тысячи людей, как в Баку, так и в Красноводске. Люди устраивались, где могли. Были палатки, но в основном, это было вдоль заборов, зданий и обочин дорог. Шум, гвалт, вонь и жара. В Красноводске не было пресной воды. Этим пользовались люди, чтобы заработать. Ходили мужчины и дети с ведрами, воду продавали стаканами. Опреснительная станция работала, но воду не успевали охлаждать, отпускали в горячем виде. За ночь вода не охлаждалась и не утоляла жажду.
Несмотря на все эти беды, мы с девочками даже сходили в кино. Это был летний кинотеатр недалеко от нашего «табора». Впервые посмотрели фильм «Искатели счастья» — про евреев, направляющихся в Биробиджан и работающих там в созданных ими колхозах на землях, отвоеванных у тайги. Дядю Аврума мы потеряли из вида. Многие разъехались по колхозам Туркмении. Мы пока ждали. Появились вербовщики, которые набирали людей на работу на фабрики и заводы страны. Нам предложили работу на химическом заводе г. Березники Молотовской области (ныне Пермского края). Обещали рабочие продуктовые карточки, бесплатный проезд до места работы в оборудованных теплушках, а на месте — жилье в общежитиях или бараках. Мы посоветовались и решили, что это самый лучший выход. Завербовались. Паспорта забрали. Вместо них выдали напечатанные в типографии листочки. Получили продуктовые карточки и талоны на питание в пристанционных столовых по пути следования. Мы видели в этом наше спасение.
Спустя долгое время мы дождались нашего состава. Правда, грузиться никто не торопился. Люди не верили ни своим глазам, ни штабу по набору рабочих. Этого в договоре не было. Вместо теплушек, подали пассажирские вагоны с полками старого образца. Началась жизнь на колесах. Тронулись в путь на рассвете. Числа и даты не пишу, так как не помню.
Путь от Красноводска до Березников, как мы и предполагали, продлился довольно долго, даже несмотря на то, что наш состав шел как военный эшелон. Стоянки были для смены паровозов, для приема пищи и мытья в банях. Жизнь на колесах отличается от обычной жизни тем, что все твое тело находится постоянно в движении, даже когда спишь. Но все же двигались мы с надеждой на нормальную жизнь.
В Березники мы приехали под вечер. Уже было холодно. Все ждали выгрузки, но никакой команды не было. Женщины, а их среди завербованных было большинство, начали шуметь. Начальник станции ничего объяснить не мог. Дело дошло до митинга и громких выкриков. Пришло время обеда, а на этой станции пункта питания не было. В эшелоне было много маленьких детей. Началась настоящая паника. Видимо, руководство что-то решало. Для принятия мер нужно было время. Но пассажирам злополучного поезда никто ничего не объяснял. Наступил вечер. Люди устали возмущаться, а требовать что-либо не у кого было. На очередном митинге избрали делегацию, которая отправилась в город к властям. Что там решали — не знаю. Но к утру подали паровоз, и состав ожил. В вагонах появился свет, пришли проводники, которые предупредили пассажиров, что состав убывает с этой станции. Куда — никто не знал.
Ехали не более полутора часов, до конечной станции этой ветки — в Соликамск. Было утро, холодно, пошел снег. Повезли нас в город к большому дому культуры, где мы выгрузились. Пришло начальство. Собрали людей и предложили два варианта устройства: остаться в городе и устроится на каком-то предприятии или ехать в села, работать в колхозе. Посоветовавшись, мы решили, что едем в колхоз. Опыт работы у нас есть. Подошли к представителю колхоза. Обрадовавшись, он сказал: поехали. Паспорта не вернули, никто не знал где они. У папы болела рука, мы отпросились сходить с ним в медпункт. Врач осмотрел руку, намазал ихтиолкой и перевязал.
За домом культуры нас ждали сани, запряженные лошадью, и снова поехали. Остановились в одном доме, где должны были решить проблему папиной руки и моей чесотки. Хозяйка принесла сковородку жареной картошки и кувшин молока. Мы поужинали, впервые за несколько месяцев, уснули в доме, в тишине и в покое.
Не успели позавтракать, как началось паломничество селян. Щедрость этих людей нас привела в восторг. Приносили картошку, лук, морковь, свеклу, хлеб, кухонную утварь, кое-что из мебели и одежду. Пришла бригадир и предложила работу, сказав, что можно выходить уже завтра, на переборку и укладку картофеля на хранение.
После обеда мы пошли в сельсовет, чтобы зарегистрироваться. Паспортов у нас не было. Мои данные были записаны в справках мамы и папы. Так началась наша жизнь на новом месте, во второй эвакуации.
Из сельсовета мы пошли в правление колхоза. Председатель колхоза принял нас хорошо, предложил работу. Папа пошел работать конюхом, меня назначили ездовым и закрепили за мной лошадь с санями, наподобие нарт. Женщин направили в полевую бригаду, которая сейчас, зимой, занималась переборкой картофеля и др. Выписали нам в счет будущих трудодней десять кг ржаной муки и пять кг говяжьего мяса, по поллитра молока и по одному кг картофеля на человека в день. У папы все еще болела рука, но военкомат беспокоил его каждую неделю, ожидая, пока заживет рука. Было еще несколько человек, подлежащих мобилизации.
В начале декабря 1942 г. папу опять повезли на медицинскую комиссию, признали годным к нестроевой службе и взяли в трудовую армию, отправив в г. Кизел Молотовской области, где он работал проходчиком на шахте 7/8. Он нам писал письма, а мы отвечали. В начале 1944 г. я был у него, по командировке Соликамского райкома комсомола. Работа у папы была тяжелая и опасная. Без специального обучения он владел отбойным молотком, как своим тромбоном.
Шла зима 1943 г. Основная моя работа заключалась в том, что возил в Красновишерский район мешки с зерном в счет хлебопоставок государству от колхоза. А русский язык изучал по книгам.
В начале января 1944 г. меня назначили инструктором райкома комсомола, и я перебрался в Соликамск. Вскоре туда же перебрались и моя мама с сестрами. Мама не работала, а девочки устроились в швейной мастерской, так как умели шить женскую одежду. Я в основном разъезжал по району, организовывал работу комсомольских организаций, а карточку для питания в столовой оставил маме.
Вскоре приехал отец, причем на костылях: он получил травму на шахте и его отпустили «домой», где вскоре устроился сторожем на огородах. А мне нужно было идти в армию, ведь тогда призывали и 17-летних. Я попал во Владивосток, где меня направили в учебный отряд Тихоокеанского флота, который находился на острове Русский. Окончил учебный отряд с отличием по специальности «радиотелеграфист», попал во второй отряд торпедных катеров Тихоокеанского флота. В войне с Японией участвовал в освобождении Северной Кореи и Южного Сахалина. Награжден медалью «3а победу над Японией» и медалью Ушакова, корейской медалью «За освобождение Кореи». Отслужил на Тихоокеанском флоте семь лет.
Домой, в Фалешты, вернулся в конце ноября 1951 г., а родители с сестрами вернулись туда раньше, после моего ухода в армию, в конце 1944 года.
Эпилог. После возвращения домой Леонид Яковлевич Фидель работал телеграфистом на радиоузле в Фалештах. Много лет, до самой пенсии, являлся инженером по технике безопасности в строительной организации. Со своей будущей женой, Майей Фихман, он был знаком и ранее, так как молодые люди жили в Фалештах. Поженились Майя и Леонид 13.09.1952 г. У пары родилось двое детей: сын Исаак и дочь Ида. Леонид Яковлевич Фидель переехал в Израиль в сентябре 2000-го года, умер в 2017 г., похоронен в Беэр-Шеве.
Автор воспоминаний Леонид Фидель, фото из его личного архива
Подготовила к публикации Яна Любарская
Яна Любарская выражает благодарность Виктории Михайловне Энгель, исполнительному директору общественной организации «Лицом к лицу: содействие диалогу религий и культур», за неоценимую помощь в подготовке данного материала к публикации.
