Встречи с новыми необычными людьми, особенно в детстве, очень часто служат маяком в еще неизведанном, еще абсолютно безвестном мире будущего.
А что касается мира моего детства, то могу утверждать, что такие встречи действительно были сродни чуду. Почему? Постараюсь объяснить. Хотя теперь объяснить подобное — задача архисложная.
Да, уже трудно найти людей, у которых при процветающем СССР, в семидесятых годах прошлого века, детство прошло в глухих горных деревнях, где зимой, весной и осенью реки часто перекрывали связь с большой землей.
Помню, в то время зимы в наших краях снегами ох как были богаты! Помню, как осенью и весной небеса часто «баловали» нас долгими проливными дождями и как тут же наш Велвелечай принимался доказывать, что его неспроста велвелой величают. Ведь что примечательно, название «Велвелечай» как раз-таки и означает «страшно бурный» — к слову о непредсказуемости.
Как тут не вспомнить писателя-декабриста Бестужева-Марлинского, которого угораздило угодить в наш Велвелечай при его неистовом порыве? Из свирепых горных стремнин литератора спас не кто иной, как сам Молла-Нур! Мой знаменитый односельчанин, прославленный, кстати, по большей части именно благодаря перу Бестужева, гачаг (каратель, храбрец) Молла-Нур, о котором писатель был наслышан еще в Петербурге.
Бестужев-Марлинский, с присущим ему мастерством словесной живописи, описывает буйство Велвелечая: «Целые скалы, брошенные землетрясениями с вершин, нахмуренных над бездною, завалили низ трещины и стали дном быстрого потока. По ним, как по ступеням, катится он, гневный и шумный; злобно грызет волнами ложе свое, как бешеный зверь мечется на стены, хлещет пенною гривою, ревет громом и наконец, разбив грудью свою темницу, весело скачет по… долине, мелькает между деревьями леса, исчезает в холмах, не пойманный ни в одно колесо мельницы».
Наши родные, друзья и знакомые с «большой земли» в эти дни старались без особой надобности не посещать нас, так как это грозило им задержкой дольше задуманного, даже на несколько дней, пока вода не спадет.
Вспоминая те дни по истечении полувека, я думаю, что дядя Рашбиль лучше моих односельчан был знаком с капризами Велвелечая, что он лучше нас знал, когда и как река вновь покажет себя во всей своей красе. Ибо Велвелечай, кроме нашего села, отделял от внешнего мира еще семь-восемь крупных деревень, где в то время не было мостов и где дяде Рашбилю, ввиду служебной необходимости, также приходилось бывать, невзирая на погодные условия и их последствия.
Но это еще не все. В славном нашем крае Губе в подобных обстоятельствах регулярно оказывались не только мой родной Сабатляр и сельсовет Чичи. В пору половодья целому ряду горных деревень также преграждала путь другая, не менее грозная река нашего района, Гудялчай, бравшая свое начало в высокогорном селе Хыналыг.
Кстати, Красная Слобода, где родился, вырос и провел большую часть своей трагически короткой жизни Рашбиль Захарьяев, расположена не в полутора-двух километрах от реки, как Сабатляр, а на небольшой возвышенности, у самого правого берега. Стало быть, родные Рашбиля Захарьяева невольно становились свидетелями яростного буйства Гудялчая, чей все более и более усиливающийся грохот страшил своей всепоглощающей близостью.
Представляю, какие жуткие мысли посещали родных в подобных ситуациях, как мучительно долго тянулось время и каково было все это переживать при полном отсутствии связи с родным человеком, находившимся в этот момент на противоположном берегу Гудялчая или Велвелечая. А ведь рабочие и погодные обстоятельства часто заставляли дядю Рашбиля задерживаться, никак не оповещая близких, в глухих губинских деревнях иногда и на несколько дней!
Если кому-то и приходилось в эти дни гостить у нас дома — это был дядя Рашбиль. О его приезде сразу узнавали и говорили чуть ли не все: значит, про нас в газете напишут. Мюхбир (корреспондент, в переводе с азербайджанского), журналист приехал! Именно так, а не по имени, называли его мои односельчане. «Мюхбир, журналист» стало у нас именем нарицательным.
Мюхбир, журналист! О, как все еще мне невероятно трудно выразить сказочное волшебство этих двух слов из детства, оказавших на мою последующую жизнь столь существенное влияние!
С началом сезонных наводнений у нас часто для безопасности отключали электричество. После ужина, сидя у керосиновой лампы, они долго что-то обсуждали. Дядя Рашбиль писал, прерываясь временами и о чем-то спрашивая моего отца. Потом, читая про себя написанное, что-то вычеркивал, добавлял. Я всячески старался находить причины не уходить спать, пытался запомнить в подробностях их разговоры. А на следующий день при любой возможности тут же с гордостью рассказывал в деталях о предстоящей статье. А какова была моя радость увидеть потом услышанное в тот вечер в напечатанном виде!
Да, как я теперь понимаю, все это имело тогда для меня действительно планетарное значение.
Невольно спрашиваю себя: а смог бы Рашбиль Захарьяев, один из самых ярких и перспективных молодых журналистов семидесятых годов прошлого века, выбрать легкую стезю, гарантировавшую ему и высокий статус и соответствующий карьерный рост? Возьму на себя смелость, исходя из своих детских впечатлений, которые как правило, оказываются более верными, утверждать, что нет, не смог бы!
Во-первых, Рашбиль Захарьяев принадлежал к поколению детей войны — он сын фронтовика Хагая Захарьяева, прошедшего в рядах Советской Армии фронтовыми дорогами до самого Берлина. Безусловно, на формирование личности и мировоззрения дяди Рашбиля особое влияние оказали рассказы отца об однополчанах, освободивших ценой жизни Родину и всю Европу от оккупации Гитлера, решившего полностью стереть еврейский народ с лица земли.
Во-вторых, есть еще один немаловажный фактор, на который, в силу сложившихся обстоятельств, теперь мало кто обращает внимание. Помню, как мы, будучи губинскими школьниками уже третьего послевоенного десятилетия, а не первого, как поколение Рашбиля Хагаевича, гордились тем, что у нас районная газета «Шафаг» издается на печатном станке, присланном лично Владимиром Ильичом Лениным для тружеников нашего района.
Новые веяния военных и послевоенных лет в литературе и искусстве воспитывали человека нового времени, смело бросавшего вызов консервативным устоям прошлого. Человека, придерживавшегося иных, более прогрессивных ценностей. Человека с обостренным чувством социальной справедливости, социального равенства.
Естественно, веяния нового времени не могли обойти стороной и информационную сферу, ставившую во главу угла человека труда.
Вот почему сын фронтовика Рашбиль Захарьяев не смог бы предпочесть комфортную легкую жизнь с работой в теплых кабинетах довольно сложным, опасным поездкам. После таких поездок журналисты словно соревновались друг с другом в мастерстве подачи заданной темы, высокой художественной содержательности своих статей, очерков о тружениках села.
Жаль, что сегодня подобные герои абсолютно забыты медийной сферой. А если задуматься, то именно отсутствие таких журналистов, как Рашбиль Захарьяев, не понаслышке знающих о трудностях, проблемах сельской жизни, является одной из главных причин опустения отдаленных деревень, в которые нынче не наведываются не только корреспонденты районных информационных органов, но и прикрепленные к ним профильные чиновники.
По истечении уже более полувека мысленно возвращаясь к дням, когда я был подростком, поражаюсь невероятному, парадоксальному отличию того своего состояния от нынешнего. В те юношеские годы я дальше двух наших соседних сел еще никуда не выезжал. Даже в районном центре Губе побывал всего один раз, в дошкольном возрасте, и помнил из этой поездки разве что сладкий аромат ванили и различных специй. Мало того, наш дом был так расположен, что, как бы мы ни настраивали антенну, наш телевизор, наотрез отказался подключиться и к бакинским, и к московским каналам. Следовательно, с внешним миром меня соединяли только радио и газеты. Особенно газета «Шафаг», через которую, благодаря дяде Рашбилю, мы и соприкасались с этим внешним миром вживую.
А дядя Рашбиль так и остался единственным человеком, который посещал нас из внешнего мира в те дни, первым знакомым мне человеком с Большой земли.
Явуз Джалил
