«Не бывает плохих народов – бывают плохие и хорошие люди», – эти слова произносит персонаж пьесы «Али баба и сорок разбойников», которую написала заслуженная артистка РСФСР Екатерина Николаевна Бабаева. Пьеса отличается от народной сказки, которую многие читали в детстве. Так, например, 40 разбойников в конце сказки исправляются, раскаиваются в содеянном и остаются в живых.

Кто, живя на земле, не грешил? – отвечай.

Ну, а кто не грешил – разве жил? – отвечай.

Чем я лучше тебя, раз тебе в наказанье

Я ответное зло совершу? – отвечай.

Екатерина Бабаева – очень добрый и талантливый человек, поэтому и сказки у нее добрые. А еще она всю свою жизнь проработала актрисой в кукольном театре. Но не только: она прекрасно рисует, сама создает кукол. Екатерина Николаевна также снималась во многих фильмах, как в анимационных, так и в художественных, в последнее время снималась в популярных сериалах.

В 1949 году в Ташкенте в семье Николая и Любови Бабаевых родилась дочка. Третья в семье. Акушерки опасались сообщать эту новость отцу, уроженцу Кавказа, который был на сто процентов уверен, что на сей раз у него обязательно родится сын, но мать новорожденной была уверена, что отец все равно будет рад ребенку, поэтому сказала: «Идите, скажите, кто родился».

Как же удивились женщины, когда отец девочки на радостях стал танцевать «Лезгинку»!

Так в семье появилась белокурая и синеглазая красавица Екатерина, не похожая цветом синих глаз ни на маму, ни на папу. За 14 лет до Кати, в 1935 году, родилась Лора, а в августе 1941-го – Лиля. Когда родилась вторая дочь, ее отец защищал Родину от фашистов. Любовь Бабаева выжила в Ташкенте с двумя детьми благодаря «аттестату» (документ, который давал право покупать продукты без денег, выдавался женам военнослужащих).

Сейчас Екатерина Николаевна живет в Москве. Она согласилась рассказать читателям о себе, своей семье и том, как она стала актрисой, и не только об этом.

— Родители мои: мама – Любовь Эдуардовна Железняк, папа – Николай Дмитриевич Бабаев. Папа родился в Буйнакске, в Дагестане. Мама из Краснодарского края, она кубанская казачка. Папа был военным, но мы не знаем, как и где он познакомился с мамой. Старшая сестра родилась в Питере, в Гатчине, в 1936 году. Там была какая-то танковая школа. Я и племянник до сих пор голову ломаем, как папа встретился с мамой. Почему в их судьбе фигурирует город Мары. В общем, два человека, кубанская казачка и горский еврей, поженились, а как он там оказался, мы уже, наверное, никогда не узнаем.

Папа оказался в Ташкенте по службе, наверное. А мама с бабушкой оказались в Ташкенте, потому что старшая сестра мамы поступила в Сельскохозяйственный институт. Отец папы не приветствовал эту женитьбу, они рассорились. Ну, когда родилась Лора в 1936 году, дедушка разрешил приехать. У дедушки Данке случился инсульт в 1943 году, когда пришла похоронка на папиного брата Эвнила Бабаева. Он сгорел в танке в 19 лет.

Когда мне было 11 лет, мы всей семьей приехали Буйнакск. Мне хорошо запомнился город в горах, крепость Шамиля. Больше всего меня поразило то, что у бабушки Марушке были порваны уши. Когда я стала спрашивать, мне объяснили, что детей в семье было много, они тянули бабушку за серьги, поэтому мочки ушей порвались.

Когда папа умер, меня не было в Ташкенте, я была в Киеве на гастролях. Мой племянник, сын средней сестры Лили, рассказывал, что папа перед смертью кричал: «Марушкей, Марушкей», так он звал свою маму. Его отца звали Данке, но у отца в документах было Данилович. Мама моя была очень красивая, совершенная еврейка: огромные карие глаза, длинный нос, роскошные волосы. 

Есть фотография, где они вдвоем с папой: она прикрылась белым длинным платком. Мама была учительницей младших классов, но отец не разрешал ей работать. Когда я родилась, детских садов хороших не было, моим воспитанием занималась мама. Мы жили бедно, но счастливо: в доме царила любовь. Соседи все шутили, что у прораба дом не отштукатурен. 

Папа говорил: «Я всегда так составлял смету, чтоб не у себя в кармане остались деньги, а чтобы заплатить побольше рабочим». Он строил много сооружений – в Дагестанском Кизляре, в казахстанских степях тоже строил. Помню, как мы с мамой ездили в Жилга: там только степь была. А дома мы папу редко видели. Мои родители похоронены в Ташкенте. Много лет спустя я поехала в Израиль, привезла оттуда камни и хотела их положить на могилу отца. Мне долго не удавалось попасть в Ташкент. А однажды мы были на гастролях в Бишкеке. 

Я говорю: «Ребята, поезжайте». И директору говорю: «Дайте мне три дня». Он согласился. Они уехали в Москву из Бишкека, я в Ташкент поехала. И вот пришла на кладбище к отцу, положила эти камни, совершенно интуитивно прочла начало молитвы «Барух ата, Адо-най…». Я никогда в жизни не молилась. Но в детстве, когда папа сажал меня на колени, он повторял эти слова, и вот так, совершенно неожиданно для себя, я их вспомнила.

— С детства я мечтала стать режиссером и однажды рассказала об этом в школе, на что одноклассники мне сказали: «А, это тот, который перед оркестром руками машет?». Они имели в виду дирижера, а кто такой режиссер – не знали. 

Актрисой я уже потом захотела стать. Помните стихотворение? «Мы вышли со двора. — Я поведу тебя в музей! — Сказала мне сестра...». Приблизительно так, но только не в музей, а в театр в воскресный день привела меня сестра Лиля. Она на 8 лет меня старше. Она видела, что ребенок я неординарный. А в это время в Ташкент приехал известный в те годы чтец Аксёнов. Билетов не было, мы сидели на ступеньках. Заиграла музыка, они стали читать. 

И вдруг, как будто кто-то меня по голове стукнул, я поняла, что больше ничего не хочу. Я хочу быть режиссером в Ташкенте. Когда мне было 15 лет, мне сказали, что в Доме культуры «Текстильщики» есть студия, которая называется «Человек». Я пришла туда и познакомилась с невероятно талантливым руководителем Женей (Евгением) Мурахвером. 

Это был второй Вахтангов: он не учил нас, как быть артистом, он воспитывал личность, советовал нам, что почитать, о чем нам нужно задуматься. У меня, например, нет высшего образования – так получилось, но я получила колоссальный опыт, лучшее театральное образование от встреч с людьми. Я закончила школу в 17 лет, и мы с мамой поехали в Москву – поступать в Щукинское театральное училище. 

Я была очень самоуверенная, но, когда зашла и увидела кандидатов (наверное, 1000 человек на место), у меня возникла одна мысль одна в голове: «И что, они все хуже меня?» И я не стала поступать вообще. Мама меня поняла, мы оставшееся время ходили по театрам Москвы. Решила, что буду поступать в Ташкенте. Но народу у нас в городе было немного, и курс набирался раз в два года. 

Так вот его набрали накануне. Что мне делать? Ждать два года? Прохожу мимо Театра кукол в центре Ташкента и вижу, что висит объявление: «Набор в театральную студию». Я решила, что туда и пойду. Пришла, прочитала, рассказала, спела. Взяли. Зашли ко мне и сказали: «Этого человека в кино снимать надо!» Вы помните Голду Меир? Выходит такая же женщина – Ананьева Раиса Львовна, о ней можно отдельную книгу написать. Зовет меня к себе и говорит: «Деточка, вы нам очень понравились, нам нужна такая артистка». 

А я говорю: «А я совмещать могу учебу и работу?» Отвечают: «Нет, будут гастроли, выступления и т.д.» У меня там подруга работала, она мне говорит: «Соглашайся: стипендия 40 рублей, а зарплата 70». Я думаю: «И учиться не надо». Поступила на работу, но поначалу я рыдала. Этот театр располагался в здании церкви, в центре города. Я спускалась по лестнице в подвал и плакала, потому что я мечтала играть на сцене. 

Я думала, что буду Марией Стюарт. А мне дали роль лягушки в «Теремке». Разве я могла знать, что это станет моей любимой профессией? В спектакле «По щучьему велению» я играла сначала Царевну-несмеяну. Когда появляется царевна, при словах «Смейся, царевна!» моментально нужно разразиться хохотом. В институте, может, этому несколько месяцев учат. 

Но меня мой партнер Владимир Грушенков быстро научил: «Набери воздуха и короткими порциями выдыхай». У Владимира был физический недостаток. За ширму прятались те актеры, которые не могли на сцену выйти. Потом я замахнулась на роль Глашатая, потом и Щуку играла. В одном спектакле я сыграла несколько ролей одновременно. Характер, который мы играли, зависел от лица куклы.

Для молодежи театр кажется рутиной, мол, там ничего нового не происходит. Но это не так, в театре всегда кипят страсти. Мне повезло: меня все время окружали талантливые люди. Как можно было не впитывать все, как губка! Я страдала, что не поступила в институт. 

Я подумала: буду работать, а через 2 года поступлю. Потом пришло письмо из Москвы с информацией о том, что проводится конкурс для работы в театре. Это был 1969-й год. В 20 лет я уехала в Москву. Мама меня благословила. Наш директор Раиса Львовна стала делать гадости. Написала в областное министерство культуры, что переманивают кадры. Но это не помогло. 

Я все равно оставила Ташкентский театр кукол. Уехала в Москву моя наставница, потрясающая актриса, заслуженная артистка, на 13 лет старше меня, и главный режиссер нашего театра Галина Сергеевна Радайкина. Мы, я и Наталья Гребенникова, приехали, прошли конкурс. Нас приняли в Московский областной театр кукол. Наталья сейчас живет в Детройте, носит фамилию Хусид.

Юлий Калишер, потрясающий режиссер-мультипликатор, на тот момент стал режиссером Московского областного театра кукол. Ситуация в театре была непростой. Труппа разделилась: одна часть поддерживала директора, другая – режиссера. Сторонники директора обвиняли режиссера в привлечении большого количества людей со своего прошлого места работы.

Юлий Калишер сказал нам: «Уезжайте, сейчас будет объявлен новый конкурс, вы его не пройдете». Но мы решили не уезжать. Организовали новый конкурс: пригласили Бориса Поюровского, очень крупного критика, Элеонору Густавовну Шпед, основателя театра. Мы прошли и этот конкурс на отлично. 

Я, кроме конкурсной программы, прочитала стихотворение Бориса Пастернака «Снег идет» при полной тишине в зале. Стала работать. Потом меня заметили товарищи из театра С.В. Образцова. Попасть в этот театр было нереально. Во-первых, у меня не было московской прописки, а иногородних туда просто не брали. Мои друзья задались целью показать моё выступление Сергею Владимировичу. Им это удалось: я выступила перед ним, даже спела вне программы цыганский романс, и в 24 года меня взяли в театр Образцова, в котором я проработала 42 года.

— На тот момент мне было 45 или 46 лет.

— Нет, но один раз оно мне помогло. В нашем доме в шахте лифта оказалась вода. Не знаю, как она туда попала, может, вандалы, может, из квартиры какой-то. В ЖЭКе сказали, что ремонт затянется на год. Я жила на 10 этаже и, сами понимаете, что целый год подниматься и спускаться без лифта очень тяжело. Я позвонила в мэрию, представилась. Сказали, что устранят в ближайшее время. Лифт починили за неделю!

— У меня один сын. Он художник.