Бикель Мататова – талантливая актриса, заслуженная артистка ДАССР, прожила долгую и интересную жизнь.
Выступала на сцене 70 лет, скончалась в 2014 году в возрасте 86 лет. Актриса не была обделена вниманием – о ней много писали, посвящали ей стихи. Но оказывается, что Бикель Мататова оставила после себя и литературное наследие. Она писала воспоминания на родном языке джуури, которые были опубликованы в альманахе «Говлеи» в двух номерах – в 21 и 22, в 1994 и 1995 годах. Наверное, не все смогут прочитать эти воспоминания в оригинале, но они очень интересны. Я сделала их перевод на русский язык.
Почетная грамота, 1948 год
Альманах «Говлеи», № 21, 1994 год. Воспоминания Бикель Мататовой. Часть 1
Воспоминания о жизни моей мамы и моем детстве.
Я, Бикель Пейсаховна, родилась в августе 1928 году в Дербенте. Отец мой, Писах Едадиевич, родился в 1900 году в древнем Дербенте, умер в возрасте 33 лет. Мама родилась в 1908 году, умерла 6 июня 1975 года. Были у моих родителей и хорошие, и тяжелые дни. Я же с 14 лет выступала на сцене, стала актрисой.
1932 год
Мы жили в узком тесном квартале на улице Таги-Заде (Келе-куче) ниже синагоги. Комната, которую мы занимали, была совсем без удобств: полы были глиняные, небольшое стеклянное окно находилось на потолке. Вдоль одной из стен стояли две тахты: на одной была сложена постель – матрасы, одеяла, подушки, а на другой – стояла разная посуда. Перед тахтой висела цветная ситцевая занавеска. В другой стене была маленькая ниша (догъле), где почетное место занимала старинная стеклянная керосиновая лампа мамы, которую несли за ней в день ее свадьбы.
Стена, которая смотрела в сторону гор, принадлежала нашей бабушке Ругъо. С северной стороны комнаты была дверь и еще одно маленькое окошко. У двери стояли большой глиняный кувшин и большой медный таз, на котором стояла медная кружка. Глиняный пол в комнате покрывали цветные паласы, на которых было много матрасов и маленьких подушек. Посередине комнаты стоял низкий стол, накрытый скатертью. Отапливали комнату дровами и виноградной лозой, вязанки которых всегда лежали во дворе.
Один из теплых летних дней я запомнила надолго. Через окно в потолке проникал солнечный свет. Мне было тепло и уютно. К нам пришла высокая худощавая женщина по имени Овгоиль. Она была повитухой, и все дербентцы называли ее Овгоиль-мому.
У мамы начались роды, этим и объяснялся визит Овгоиль. У меня родился брат, он был четвертым маминым ребенком, а я была самой старшей. Овгоиль после рождения искупала моего родившегося братика. В тот день на ней были широкие штаны, длинная рубашка, распашной халат из атласной ткани – гъобо. Халат держался при помощи широкого серебряного пояса, в ушах были золотые сережки, а шею украшало золотое ожерелье. Волосы повитухи были тщательно закрыты головным убором – чутгъу, затем на лбу был завязан узлом небольшой шелковый платок, а поверх всего этого она надела келегъэи – большой платок с рисунком, напоминающим миндаль.
Овгоиль мне запомнилась веселой сердечной женщиной. Однажды она сказала маме: «Истире-Мельке, помнишь, как ты, когда была маленькой девочкой, пела песни и танцевала дома? Писаху – твоему мужу ты, наверное, этим и понравилась». Овгоиль и мне хлопала, когда я танцевала, рассказывала сказки, притчи.
Я хорошо запомнила один ее рассказ «Садангьо» («Черти»). Говорила Овгоиль громким звучным голосом. Вот ее рассказ: «Слушай, моя дорогая Бикель. Однажды чёрт постучался к нам в дом и говорит: «Повитуха, быстро собирайся. Невестка рожает». Ну, я быстренько собралась и пошла. Только сама не знала, куда иду. Добралась до одного холма – а там человек один меня узнал и говорит: «Вот, повитуха пришла». Вижу, доченька, все вокруг меня собрались, хлопают и при этом приговаривают: «Девочка родится – не жить тебе, повитуха. Мальчик родится – будешь жить!» А роженица кричит вовсю. В общем, родила она. В этот момент чёрт быстро подошел к ребенку и со словами «Мальчик, мальчик, будешь жить, повитуха!» быстро унес дитя. Затем другой чёрт вынес горсть золотых монет, положил их в узел моего головного платка и сказал: «Иди, повитуха, вон по той дороге».
Тут моя мама, Истире-Мельке, не удержалась и спросила: «Овгоиль, а что ты с монетами сделала?» «Ой, чтобы все твои враги умерли. Слушай, что дальше со мной приключилось: пока я шла, монеты стали по одной превращаться в шелуху чеснока. Ох и испугалась я! Подумала, а вдруг черти за мной гонятся! Сердце мое билось часто-часто, но я побежала домой. Чёрт с ними, с монетами. Главное, что до дома добралась и избавилась от чертей. Пусть и от вас уйдут все невзгоды. И твой ребеночек, Истире-Мельке, пусть вырастет и женихом станет. Доченька, запеленай мальчика, положи в люльку, а я пойду. Б-г вам в помощь, а я пойду, смотри за малышом».
***
Отец мой скончался в 1933 году. Мама решила идти на базар торговать, чтобы как-то прокормить нас, четверых детей. Об этом услышал наш дядя, мамин брат. Пришел он к нам домой и сказал: «Нечего тебе делать на базаре. Сейчас сезон рыбной ловли. Я тебя вместе с детьми заберу на рыбный промысел. А после сезона подыщу тебе работу».
Так мы оказались на рыбном промысле (ветегъэ). Мама наравне с мужчинами тянула из воды тяжелые сети с рыбой. И я там же, на берегу Каспийского моря, проводила свои дни: могла часами смотреть на прозрачные воды, есть свежеприготовленную рыбу. А мама, когда тащила рыбу, – песни пела. Вместе с ней трудились и актеры горско-еврейского театра: Юно Семенов, музыканты: Ищей – играл на бубне (тефчи), Юношкей – на кеманче (команчечи), Рифке – тарист (тарчи), Мухоил Фараджев – суфлер театра.
Артисты всегда и везде остаются артистами, поэтому они решили дать рабочим спектакль прямо на промысле. Они видели, как мама поет, предложили и ей участвовать. Она стала возражать, говорила, что не артистка и никогда этого не делала. Но дядя, который привел нас на промысел, разрешил маме выступить. И она начала учить роль. Конечно, артистам было трудно давать спектакль у моря: из досок соорудили сцену, для освещения собрали керосиновые лампы, потом позвали рыбаков.
Мама впервые сыграла роль в спектакле, это была роль Эфрис. Юно Семенов сыграл Мэхьсума. Спектакль был создан драматургом и актером Ю. Семеновым и тоже назывался «Мэхьсум». В постановке играли всего две женщины, а остальные женские роли исполняли мужчины. Я ловила каждое слово актеров, сидя на маленьком стульчике прямо у сцены. В конце спектакля занавес закрылся, но после аплодисментов его снова открыли, и актерам полетели букеты цветов.
Спектакль прошел с большим успехом, и для актеров после спектакля накрыли столы. А на следующий день двум женщинам-актрисам подарили отрезы на платье – по 6 метров крепдешина, 100 рублей денег и бочку с засоленным заломом (разновидность каспийской сельди). Так началась мамина карьера.
1936 год
В то время в Дербенте работал государственный драматический совместный азербайджанский и горско-еврейский театр. При театре был музыкальный коллектив, которым руководитель композитор Шумшун Ашуров. Однажды к нам пришел дядя Ищей и говорит маме:
— Знаешь что, Истире-Мельке…
— Что, дорогой?
— Я тебе работу нашел.
— Какую?
— Будешь певицей в театре
— Там нужно быть грамотной, уметь читать, писать. Какая из меня певица. Не смогу я!
— На рыбном промысле – смогла, а там труднее было. Пойди с начала в ансамбль, поучись пению. Меня Шумшун к тебе прислал.
— В ансамбль, может, и пойду…
После этого разговора дядя отвел маму в клуб горянок и сам написал за нее заявление на имя руководителя ансамбля Шумшуна Ашурова. Так мама стала учиться петь. По ходатайству Ашурова нам исполком квартиру выделил. В ансамбле мама проработала только полгода, а потом была вынуждена уйти, так как ее сбила машина.
В то время мы жили во дворе синагоги «Хивро» – синагоги ашкеназских евреев (сейчас ул. Таги-Заде, 56). Там же проживал режиссер театра Захарье Авшалумов. После того как мама выздоровела, Авшалумов позвал маму в театр работать актрисой. Мне уже было 8 лет, и меня отдали в школу им. Максима Горького. Обучение в школе велось на родном татском языке. Писали мы латинскими буквами. В те же годы я уже сделала свой выбор: я хотела стать актрисой театра. Вся моя дальнейшая жизнь была связана с театром. После занятий я бежала в театр, слушала все репетиции, знала наизусть все роли, сама пела и играла дома. Так прошли три года, с 1937 по 1939-й.
В театре тогда репетировали спектакль «Асли ве Керем». Мама играла главную роль – роль армянки Асли. Захарье Авшалумов исполнял роль Керема. До этого случая, когда я три года пропадала в театре, мама мне ничего не говорила. А в тот день она меня схватила за руку и сказала: «Хватит – теперь иди домой, делай свои уроки, ешь, спи – слышишь?» Я не могла понять, почему мама на меня кричит. Стала плакать навзрыд. Но мама была непреклонна: «Успокойся, я тебя не била, чтобы ты рыдала, не позорь меня».
Конечно, мама была права: я не делала уроки, все мои мысли были только о театре, во сне я часто видела, как выступаю на сцене. Маму я не послушалась, продолжала ходить на репетиции, но тайком от мамы. В один прекрасный день я забежала во двор театра, а актеры были не в зале, а во дворе. Мама, увидев меня, встала с места: «Опять пришла! Марш домой!» Теперь я уже заплакала тихо, но стояла на своем: «Я пойду домой с тобой». Актриса Гегей-Боди Дадашева пришла мне на помощь: «Истире-Мельке, зачем ребенка гонишь? Может, Бикель актрисой хочет стать. Я права?» – «Да, да, хочу!» – тут же ответила я. «Вот видишь, она хочет быть актрисой». Мама ничего не ответила. Мне было 11 лет. Гегей-Боди взяла меня за руку и отвела в комнату, где шли репетиции спектаклей. И я вновь заняла свое место слушателя.
