Поговорим о Генрихе Гейне или, как говорят немцы, Хайнрихе Хайне. Но у него было много имён. В молодости его называли Гарри, потом он стал называть себя Генрихом, а затем его назвали Христианом Йоганом. Но при рождении он был наречён Хаим и фамилия Heine происходит от того же древнееврейского «Хайим» — жизнь. Родись поэт в России — быть бы ему Хаймóвичем. Но, наверное, великим русским поэтом он смог бы стать в 20-м веке, а вот в 19-м, когда в Германии торжествовали идеи Гаскалы, стал великим немецким. Таким великим и таким немецким, что даже юный Йозеф Геббельс увлекался его стихами. Когда же книги «не истинного арийца» стали сжигать, запретить его «Лорелею» нацисты тик и не смогли, пришлось называть «немецкой народной песней». Ну, не вешать же на стихи желтую звезду и не называть же «Лорелея Сара Гейне». Кстати, именно Гейне принадлежит пророческая фраза: «Там, где сжигают книги, потом сжигают и людей».
Но отошедший от веры отцов поэт так и не стал благоверным христианином и всю жизнь чувствовал себя евреем, не упуская случая напомнить об этом окружающим. Некий ученый, после путешествия вернувшийся на родину, в беседе заявил (отлично зная, что Гейне еврей): «На Гаити меня больше всего поразило то, что я там не встретил ни одного еврея и ни одного осла». Гейне прервал его: «А что бы вы сказали, если бы мы оказались там с вами вдвоем?». Биографы поэта пишут, что в студенческие годы он даже отвечал на антисемитские намёки вызовом на дуэль. «Я не скрываю своего еврейства, к которому я не вернулся, так как никогда его не оставлял», — признавался он. Но иудаизм, в котором мог вполне уместиться Хаим, был тесноват для Генриха. Выражаясь по-еврейски, он из шлимазла вырос в апикойрэса. Так называют серьезные иудеи шибко умных соплеменников, предпочитающих плотские и духовные соблазны послушному следованию раввинским наставлениям.
Лирик и сатирик, воспевавший вольность и фривольность, в своем творчестве все же отдал должное еврейской тематике. В молодые годы Генрих работал над произведением «Бахарахский раввин», в котором хотел изобразить мученика за веру в период гонений на евреев в конце Средневековья. Первоначальный замысел новеллы вскоре оказался слишком ограниченным, поэтому он уступил место трудоёмкой попытке создания исторического романа. «Работа продвигается медленно, над каждой строчкой приходится бороться, но я продолжаю неустрашимо, неся в себе сознание того, что только я могу написать эту книгу, и что ее написание — полезное дело, угодное Богу». Тяжело дававшийся труд постигла обидная участь: рукопись сгорела в 1833 году, во время пожара в доме матери поэта. Лишь в 1840 году Гейне, к тому времени уже «лютеранин», опубликовал три сохранившиеся главы. К этому его подвигли произошедшие в Дамаске во время Песаха еврейские погромы, вызванные «кровавым наветом». В роман включено стихотворение «К Эдому», описывающее архетип иудео-христианских отношений нашего праотца Яакова (еврейского народа) с братом Эдомом (Эсавом, народами окружающими европейских евреев): Яаков, терпящий от дикости и жестокости Эсава, постепенно перенимает эти его черты — так предвидел Гейне то, что впоследствии назовут ассимиляцией. В 1851 году, когда больной, погребённый, по его же метафоре, в «матрасной могиле», Гейне уже не выходил из дома, был опубликован его поэтический сборник «Романсеро». Название напоминает об испанских народных балладах, а раз Испания, то в сборнике обязательно появляются славные испанские сефарды. «Еврейские мелодии» — привет от Байрона! — так называется третья часть сборника. Но романтизм «Романсеро» переплетен с едкой иронией. В балладе «Донна Клара» галантный рыцарь, возлюбленный дочери алькальда, оказывается сыном талмудиста из Сарагосы. А в балладе «Принцесса Шабат» поэт с доброй усмешкой сравнивает субботний отдых с возвращением в человеческий облик принца, превращённого злыми ведьмами в собаку. Описываемый поэтом субботний ритуал нисколько не изменился за двести лет — балладу можно читать еврейским детям, чтобы в увлекательной форме познакомить их с обычаями субботы. Но Гейне был бы не Гейне, если бы сохранил благодушное отношение к духовным лицам любой религии — и той в которой был рождён, и той в которую был обращен. В его балладе «Диспут» достаётся и раввину, и капуцину, чей спор, имевший место столетия тому назад перед кастильским королём Педро Жестоким, явно выражал противоречивые внутренние искания автора, приводившие его к религиозному нигилизму. В итоге поэт понимал, что даже смерть не примирит его с религиозной обрядностью.
«Не прочтут унылый кадиш,
Не отслужат мессы чинной,
Ни читать, ни петь не будут
В поминальный день кончины».
(Перевод В. Левика)
Всё же, каковы были личные отношения Гейне с Всевышним? Судя по столь частым препирательствам поэта с религиозными канонами, он никогда о Творце не забывал. Когда умирающего поэта увещевали вернуться в лоно церкви, чтоб получить прощение свыше, он ответил: «Б-г меня простит. Это его профессия».
В России Гейне был очень популярен. Переводить его не трудно: немецкая система стихосложения идентична русской, а предметность и ясность образов Гейне позволяет легко находить эквиваленты в другом языке. Ирония, сменяющая романтику, была созвучна поколению поэтов-разночинцев середины 19 века, Гейне переводили все, кто умел рифмовать, правда, мало кому удавалось передать «еврейский акцент» оригинала. Одним из лучших переводчиков немецкого поэта в 19 веке считается Петр Вейнберг, тоже крещёный еврей, взявший себе иронический псевдоним «Гейне из Тамбова». В 20 веке очень неплохие переводы оставил Александр Гликберг — Саша Чёрный, тоже еврей и тоже крещёный, и, пожалуй, самый аналогичный Генриху Гейне русский иронический поэт. Репутацией «советского Гейне» пользовался Михаил Светлов, которого Маяковский назвал «гейнеобразным евреем». Светлов при этом немецкого поэта, увы, не переводил, а, наверное, мог бы совсем небезуспешно. Но в стихотворении «Ночные встречи», написанном в самом начале 30-х годов, обращался к Генриху Гейне. Он был уверен, что старый немецкий романтик поймет его — молодого советского революционного романтика:
Старого Гейне добрый взгляд
Уставился на меня…
Милый Генрих! Как я рад
Тебя наконец обнять!
На видение Гейне Светлову живо откликнулся знаменитый пародист того времени Александр Архангельский: «..Присядьте, прошу вас, на эту тахту, Стихи и поэмы сейчас вам прочту!.. — Гляжу я на гостя, — он бел, как стена, И с ужасом шепчет: — Спасибо, не на... — Да, Гейне воскликнул: — Товарищ Светлов! Не надо, не надо, не надо стихов!».
Не знаю, согласятся ли со мной ценители Иосифа Бродского, но он представляется мне в русской поэзии тоже неким «гейнеобразным» воплощением. Тоже еврей, тоже бунтарь, тоже эмигрант, тоже иронический романтик и то же «апикойрес» с запутанной конфессиональной ориентацией.
А нашему Хаиму Гейне исполняется 225 лет. Чем не повод поднять бокал ле Хаим?
