Фильм «Фокстрот» режиссера Шмуэля Маоза – самая обсуждаемая лента последнего времени. И не только потому, что получила спецприз жюри Венецианского кинофестиваля.
«Фокстрот» снял автор картины «Ливан» (Золотая пальмовая ветвь в той же Венеции в 2009 году), которая вызвала негодование у израильской публики, ориентированной вправо. Маоза определили в левые, ненавистники Израиля и в общем враги народа. Так и запомнили внутри страны. Снаружи же заподозрили, что Маоз — режиссер одного фильма, потому что следующего пришлось ждать восемь лет. «Фокстрот» вышел в 2017-м, сразу поехал в Венецию и получил там награду. А внутри Израиля стал очередным триггером для вечного спора о «левой» культурной элите, которую надо бы научить правильно родину любить. Министр культуры Мири Регев, даже не посмотрев фильм, заявила, что снимать кино на госсредства следует исключительно патриотическое. А все та же ориентированная вправо публика выработала не новый для русского уха аргумент: «Я этого левого режиссера смотреть не пойду». То самое «не читал, но осуждаю». Тем не менее, билеты на единственный показ «Фокстрота» в рамках Хайфского кинофестиваля в кассе закончились за две недели до сеанса.
Я не знаю, как смотрелся фильм в Венеции. Там другая публика, другой зал, для венецианской аудитории звонок в дверь оповестителей ЦАХАЛа такая же абстракция, как подъезжающий к подъезду московского дома черный воронок. Здесь этот звонок не абстрактный символ, а либо страшные воспоминания, либо постоянная тревога прямо сейчас, либо отдаленное, но не менее пугающее. Моему сыну два года, но я уже сегодня боюсь.
«Госпожа Фельдман», — им не нужно ничего говорить. Дафна (Сара Адлер) теряет сознание, оповестители делают ей укол, она засыпает на четыре часа. А ее остекленевший муж Михаэль (Лиор Ашкенази) остается с этим крушением один на один. Сплетение тонких черных квадратов на картинах, квадраты черной плитки, квадраты окон и скрип когтей собаки. Фокстрот крушения. Между мгновением до и часами после физически ощущаемая граница. Между жизнью внутри дома и уличным шумом расстояние в миллионы световых лет. Остекленение. Квадрат, замкнутое поле отчаяния, туалет, по которому мечется Михаэль, спасаясь от рыдающих родственников. Маоз великолепен не только в выстраивании геометрии кадра, он оглушает то тишиной, то звучанием. Бодрая мелодия в динамиках — Михаэль приходит в дом престарелых к матери, которая танцует фокстрот. Каждая пара в прямоугольнике окна. Рыдание сестры Дафны, громко, на разрыв, невыносимо, душно. Разговоры, голоса, хлопоты вокруг похорон и остекленевшие глаза Михаэля, который мечется по квадрату своей тоски. Не вырваться, не прорвать. И не хочет, не может пустить внутрь него никого.
Это начало, первая часть, первый акт фильма «Фокстрот». Маоз отыгрывает ее так, словно это и есть кульминация, развязка, высшая точка повествования. Он так обманет еще не раз, столкнет зрителя с укоренившимися в его сознании клише, ожиданиями, стандартами, чтобы следующим кадром — не посмеяться, нет — предложить сценарий, который жизнь разыгрывает гораздо чаще, чем наши вокруг нее фантазии. Или отчаянные мечты.
Вроде бы вот же оно — внезапная счастливая развязка, которая могла бы превратить «Фокстрот» в одноактную драму. Оповестители ошиблись, сын Дафны и Михаэля жив и где-то на краю мира (такое сообщение записывает Йонатан (Йонатан Ширай) на свой автоответчик) охраняет блокпост с позывными «Фокстрот». Блокпост, состоящий из прожектора, старого шлагбаума и полуразрушенной вышки.
«Знаешь, есть такой танец — фокстрот, там особый шаг», — говорит приятель Йонатану и принимается танцевать. Не фокстрот вовсе, а что-то комическое, нервное, смешное, обнимая винтовку, разбивая трагический квадрат, который так тщательно выписывал в первом акте режиссер. Через блокпост, затерянный in the middle of nowhere, и не ездит почти никто. Гнетущая скука, размытая дождями глина, в которую постепенно погружается трейлер, где ночует четверка солдат. Старый шлагбаум поднимется, подергиваясь в конвульсиях, — из темноты выступает верблюд и безразлично шагает мимо скучающих охранников. Иногда проезжают машины, сгущая воздух вокруг блокпоста, превращая скуку в нерв. Зритель ждет теракта. Конечно, ждет. Мы все здесь постоянно его ждем — теракта, горестной гибели милых мальчишек, танцующих посреди пустыни странный фокстрот. Но это просто машины. Напряженная пара средних лет жмурится в свете прожектора. Красавчик в пижонском костюме и его дама в вечернем туалете — предвкушение веселого вечера, просто жизнь, остановленная блокпостом, проверкой документов, разрушающим все дождем. Просто пара. И снова шагающий из темноты в темноту верблюд. И двое веселых парней с девчонками тоже могли бы забыться, просто уехать из кадра. Моаз снова обманывает зрителя. Того самого, который ждет от него политического заявления и определенности «левого» режиссера. Но для режиссера Шмуэля Маоза эта война — бессмыслица, изнурительное, тоскливое ожидание смерти с обеих сторон. А трагедия и фарс — соседние страницы одного комикса.
Поэтому главную мифологему своей ленты, объяснение причин и следствий, он представляет через мультик, комикс. Это не третий акт — это надстройка, легенда, внезапное укрупнение смысла. Выход за пределы квадрата, чтобы его проявить.
«Знаешь, есть такой танец — фокстрот, — говорит Михаэль в третьем акте. Акте, который снова все объясняет, снова обманывает и замыкает круг. — Два шага вперед, шаг в сторону, шаг назад, и снова в исходную точку. Все время возвращаешься в исходную точку». Режиссер водит зрителя по квадрату, возвращая его в исходную точку его ожиданий. И снова сталкивает его с ошибкой. В «Фокстроте» все про ошибку. Вместо символа веры — ошибка мальчишки, вместо смерти — ошибка оповестителей, вместо теракта — трагическая ошибка измученных скукой и напряжением солдат. Вместо ожидаемой романтической истории о гибели солдата — то ли расплата, то ли дурная случайность. Прозаическая, банальная смерть. Такая, с которой не поспоришь и за которую не получишь медаль. Цепь дурацких ошибок, мутных, неверных квадратов, нанизанных друг на друга. Как на картине в комнате Михаэля. Как каждый день, каждый вечер, каждый следующий час. Таких, из которых сплетается жизнь, идеальный квадрат фокстрота. И которые отменяет смерть, разрушая гармонию и оставляя пустые комнаты. В третьем акте «Фокстрота» нет ни геометрии, ни фарса, ни драмы. Остается будничная, тягучая, опустошенная жизнь.
Шмуэлю Маозу понадобилось восемь лет, чтобы снять «Фокстрот». На то, чтобы попасть в ритм его фильма, достаточно нескольких кадров. Но чтобы принять все вроде бы несложные па, внеполитические и внежанровые, ходить по квадрату их смыслов придется опять и опять.
Источник: Shakshuka.ru
