Когда говорят о Холокосте на территории СССР во время Великой Отечественной войны, в первую очередь вспоминают о трагических событиях в западных районах. Но отметились кровавыми следами гитлеровцы и в других регионах Советского Союза, где шли боевые действия, в том числе — в Ленинградской области.
Еврейское население Ленинграда, поскольку северная столица не была взята гитлеровцами, массовый нацистский геноцид не затронул. Ленинградские евреи, как и другие блокадники, выносили всю тяжесть осадного положения города. Кому-то из них все-таки чудом удалось выжить, чего не скажешь о еврейском населении тех городов и населенных пунктов Ленинградской области, которые были оккупированы германскими войсками. Всего, под властью гитлеровцев осенью 1941 г. оказалось, частично или полностью, 25 районов Ленинградской области (следует учитывать, что область была значительно больше по размерам, чем сейчас).
Ефиму Иссеровичу Немчину, ныне активному члену Городского совета блокадников Ленинграда и еврейской общины Москвы, довелось вместе с остальными жителями героического города на Неве пережить самые страшные в его истории дни. Сегодня наш герой — весьма энергичен, постоянно куда-то спешит и всегда находится в самой гуще самых разнообразных культурных и религиозных событий, будь то встреча блокадников, Рош а-Шана или иное знаковое событие. Его невероятному жизнелюбию, эрудированности, огромному интересу ко всему происходящему и отличной физической форме могут позавидовать и более молодые люди…
Напомним, что Блокада Ленинграда немецкими и финскими войсками во время Великой Отечественной войны длилась с 8-го сентября 1941 года по 27 января 1944 года (блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года).
К началу Блокады в городе не имелось достаточных запасов продовольствия и топлива. Единственным путём сообщения с Ленинградом оставалось Ладожское озеро, находившееся в пределах досягаемости артиллерии и авиации осаждающих, на озере также действовала объединённая военно-морская флотилия противника.
Когда нашему герою исполнилось шесть лет, он со своей мамой Хьеной и младшей сестрой Розой оказался в блокадном Ленинграде. В итоге, от голодной смерти их с сестричкой спас детский дом, а их мама скончалась от голода, на глазах у своих малышей. Ветеран рассказал нашим читателям о том, как трудно жилось в те времена, как люди голодали, как страшно и мучительно было выходить на улицы.
- Уважаемый Ефим Иссерович, поведайте нам свою историю, пожалуйста.
- Родился в 1936 году. В начале войны мне шел шестой год. Голод, холод, бомбежки, обстрелы... Мы с мамой и с моей трехлетней сестрой Розой остались в блокадном городе. Отец сражался с врагом на фронте, полностью прошел всю войну: ушел в июле 1941-го, вернулся в 1946-м. Мама, повторюсь, оставалась с нами. Она перенесла до войны операцию из-за рака желудка и после оперативного вмешательства таким больным требовалось диетическое питание. Но о каком диетическом питании можно было в те годы говорить, когда нам с декабря давали лишь 125 граммов хлеба «на иждивенца»?! А мы считались иждивенцами. В конце концов мама слегла и почти уже не поднималась, а в 1942 году, в марте, умерла. Мы с сестрой остались совсем одни в своей комнате в коммунальной квартире, были сильно истощены, страдали от страшной дистрофии. В конце концов, соседи вызвали дружинниц: маму, очевидно, забрали в братскую могилу, а нас с сестрой в больницу, а потом — в детский дом.
- Кем ваша мама работала до этих страшных событий?
- Она трудилась в медицинской академии фармацевтом, пока не слегла с болезнью. Когда, с началом войны, она находилась на работе, мы с сестрой оставались дома.
- Почему вы все не уехали в эвакуацию?
- Мама боялась ехать одна с двумя детьми неизвестно куда, она наивно полагала, что дома нам всем будет безопаснее, ведь тогда поезда с беженцами часто бомбили, и люди там гибли. Поэтому мама боялась уезжать. Она скончалась прямо при нас с сестрой. Еще вечером была жива, а утром я почувствовал, что мама очень холодная и закричал. Пошел за соседями. Соседи вызвали санитарную команду. По квартирам ходили тогда специальные девушки и забирали умерших. Нашу маму тоже забрали. Мы до сих пор не знаем, точно где она похоронена. Скорее всего — на Пискаревском кладбище, в братской могиле. После смерти мамы в нашу комнату попала бомба, и меня ранило.
- А разве в городе не объявляли воздушную тревогу?
- Может и объявляли, но мы с сестрой ее не слышали, находясь под впечатлением от смерти мамы. У нас больше никого не осталось. Отец на фронте, мама умерла. Нас сначала повезли в детский госпиталь на Песочной улице, где немного подкормили и отправили в детский дом на Пушкарской, где мы пробыли несколько месяцев. В октябре 1942 года нас отправили на барже на «большую землю», в детский дом, через Ладожское озеро. Как сейчас помню, за окном стояла серая холодная сырая осень, Ладожское озеро штормило. Но мы все-таки проплыли свой путь, добрались до берега.
- Что было дальше?
- По железной дороге нас отправили в теплушках в Сибирь, в детский дом в Кемеровской области. Там мы с сестрой пробыли три года, там же я пошел в первый класс. Все это время, к счастью, нас с сестрой не разлучали. Она и сейчас живет в Санкт-Петербурге, ей 84 года. Мы до сих пор отчетливо помним глубочайшую детскую трагедию, через которую прошли. После трех лет в детском доме мы вернулись в Ленинград. Папа пришел с фронта в 1946 году и забрал нас домой, нам выделили комнату выше этажом.
- А что случилось с вашей прежней комнатой?
- Наша старая комната была разбомблена и разграблена. Как сейчас помню, по тем временам, нам выделили просто «царскую» новую площадь: целых 42 метра (смеется*)! В ней и поселилось восемь человек, умело пользуясь разными ширмами и перегородками. У меня же еще была тетя, сестра папы, с тремя детьми и мужем. До войны они жили в Стрельне. Стрельну заняли немцы, но моим родным удалось избежать гибели. В марте 1942 года им представилась возможность выехать из Ленинграда на грузовике. Все они тогда покинули блокадный город и попали в Среднюю Азию, в Самарканд. А потом вернулись обратно и жили у нас.
Вскоре папа снова женился, и мы переехали на тогдашнюю улицу Дзержинского. Я закончил электромеханический техникум, получил специальность техника-электрика, стал работать в трамвайном депо. Служил на Севере срочную службу, работал как на Севере, так и в Средней Азии, все тем же электриком. Далее я поступил на географический факультет МГУ. Примчался тогда на радостях в Ленинград, с гордостью сообщив папе, что стал студентом университета! К тому моменту, отец уже был совсем слепой. А я затем пять лет учился в МГУ, потом работал. Женился во второй раз. В первом браке у меня родилась дочка, во втором — сын. Зарплата была маленькая, а семью надо было кормить. Жена моя, как аспирант, тоже получала копейки: 105 рублей. И я часто уезжал на Север, где тогда можно было заработать неплохие деньги. Евреям в то время очень трудно было устраиваться на работу в больших городах, в той же Москве, а на Севере мне всегда удавалось заработать семье на кусок хлеба. Но наступили «голодные» 90-е годы, нам перестали платить зарплату даже в условиях холодного, сурового северного климата. Я уволился и в 2000 году вернулся в Москву, с тех пор нахожусь на пенсии.
- Как и при каких обстоятельствах вы впервые пришли в еврейскую общину?
- В 2000 году впервые пришел в еврейскую общину, потому что почувствовал интерес к иудаизму. Первой моей синагогой стала «Бейт-Йегудит», у метро Войковская. Это бывшее женское еврейское учебное заведение, при котором имелась небольшая мужская синагога, и в ней работал раввин Вайс. После «Бейт-Йегудит» я отправился в еврейский молельный дом в Марьиной роще, где учился в мужском колеле с 2001 года, провел там очень много лет. Нас учил раввин Борух Клейнберг. Потом я перешел в синагогу на Бронную и также стал наведываться в Хоральную синагогу, в учебный центр «Тора Ми-Цион» для пожилых людей, посещаю его и по сей день. В синагоге на Бронной я теперь габай и староста первого миньяна. В прошлом году я приехал на Суккот в общину «Шамир» в Перове, стал ныне завсегдатаем и там. Её раввин Берл Цисин пригласил меня ходить к ним в колель и на шаббаты.
- Какие чувства получаете от посещения еврейской общины?
- Здесь я получаю общение, постигаю основы иудаизма, учу иврит, постоянно узнаю что-то новое, служу Всевышнему, и это меня невероятно согревает. Также дружу со многими прихожанами, меня знает немалое количество столичных евреев.
- Вы считаетесь участником войны?
- Да. Я единственный участник войны среди моего окружения. 20 лет я добивался этого звания через государственные органы. В 1995 году вышел Закон о ветеранах, гласивший, что жители блокадного Ленинграда считаются не участниками, а ветеранами войны, а все льготы как раз идут участникам войны. Блокадникам, на самом деле, полагается очень мало льгот. Я также член Городского совета блокадников. Кстати, евреям-блокадникам Германия что-то выплачивает, в отличие от блокадников-неевреев. Сейчас, в связи с санкциями, эти сумму нашим евреям выдают в рублях.
- Чем сегодня занимается Городской совет блокадников?
- Мы помогаем тем из них, кто плохо себя чувствует, многие блокадники уже не выходят из дома, некоторые и вовсе прикованы к постели. Вместе мы отмечаем разные, важные, знаменательные для всех нас события. В Москве есть представительство Санкт-Петербурга, и они тоже празднуют с нами юбилейные даты. В Ленинграде к началу Блокады проживало 3,5 млн человек, а к концу войны осталось 1,5 млн. Из этих полутора миллионов сейчас живы 50-60 тысяч, основная их масса обитает в Ленинграде. В Москве осталось 1500 блокадников, которые тоже потихоньку от нас уходят.
- Что для вас в детстве было самым страшным?
- Постоянный голод: в шесть лет мне все время хотелось есть. До сих пор не могу переносить чувства голода, стараюсь не доходить до него. Мы с сестрой также очень-очень испугались, когда умерла наша мама. А пока она была жива, мы с Розой еще что-то ели: мама отдавала нам свой паёк хлеба. Потом мы иногда находили сушеные фрукты, груши, яблоки, сливы, оставшиеся еще с довоенного времени, и с жадностью расправлялись с ними.
- Чем бы вы хотели закончить нашу беседу?
- Завершить наш разговор я бы хотел на позитивной ноте, возможно, дающей надежду другим и заставляющей верить в чудеса. Вся семья моей мамы Хьены уехала в 20-х годах в Америку. У моей мамы была родная сестра Ханна, которую моя мама успела перед смертью попросить позаботиться о своих детях. И сын Ханны, мой двоюродный брат Хаим Лившиц, раввин из Иерусалима, искал нас 50 лет и в итоге обнаружил меня через представительство «Джойнта» в СНГ. Мы познакомились в 2000 году, когда мне было уже 64 года. После этого я не менее десяти раз был в Израиле, обрёл очень много родственников — не меньше 200 — как в еврейском государстве, так и в Америке, что также имеет для меня огромное значение.
