Сергей Эдуардович Колмановский (творческий псевдоним Томин) — известный российский композитор, член Союза композиторов СССР с 1970 года, автор сочинений самых разных жанров — от песен и мюзиклов до квартетов и ораторий. С 1990 года живёт в Германии. В эмиграции стал выступать с концертами как пианист, шансонье и дирижёр, а также с музыковедческими лекциями. Активно печатается как журналист, в том числе и на сайте Stmegi.com. Сегодня Сергей Эдуардович — собеседник нашего портала.

- Сергей Эдуардович, одна из главных проблем эмиграции – это изучение языка. Как вы решали ее?

- Мне изначально было ясно, насколько безупречное знание языка необходимо человеку моей профессии. Ведь найти аргументы в споре, скажем, с режиссёром или дирижёром, даже на русском языке бывает безумно трудно. Я очень долго и упорно учил немецкий язык и скажу без ложной скромности, что теперь могу по-немецки вести концерты, выступать с докладами, принимать участие в дискуссии на любую тему. Но не сбылась моя мечта насладиться чтением моих любимых немецких поэтов в оригинале. В России традиционно (а в Советском Союзе особенно) мастерство литературного перевода находилась на необыкновенно высоком уровне. Этим видом творчества порою занимались и великие поэты, придавленные властью, вплоть до Пастернака. И когда я теперь читаю стихи, скажем, Рильке, они мне кажутся весьма средним переводом с русского. Конечно, я понимаю, о чём там речь, но обаяние стиха для меня теряется. На это жалуются и соотечественники, эмигрировавшие в Великобританию, Америку или Австралию. Они говорят, что в оригинале стихи Роберта Бёрнса не идут ни в какое сравнение с тем, что мы знаем в переводе Маршака. Я стал искать стихи, русский перевод которых не мешал бы мне насладиться немецким оригиналом и увлёкся одним из главных направлений немецкой поэзии — абсурдизмом. Я не знаю, переводились ли эти стихи на русский язык. Во всяком случае, я их по-русски не читал. Насколько я чувствую, абсурдизм, распространённый даже в немецкой народной поэзии, — это одна из форм противовеса немецкому стремлению к порядку и пунктуальности. Нет слов, своим трудолюбием и организованностью немцы многого добились, но ведь верно говорится, что человек может обойтись без самого необходимого, но нельзя обойтись без лишнего. Значительный процент немцев после выхода на пенсию переезжает жить в Италию или Испанию, и мне представляется, что они едут не только за солнцем и морем, но и за этим самым лишним, за расслаблением. Я написал цикл из десяти романсов на стихи Курта Швиттерса под общим названием «Нет розы без шипов». Швиттерс — «римский папа» немецкого абсурдизма и мой земляк — житель Ганновера. Эти романсы поют многие исполнители: Эдгар Шефер, Ольга Гразер, Наталья Гонохова. Поскольку я советский человек, и с этим уже ничего не сделаешь, а, как известно, «у советских собственная гордость», то я стал искать советских поэтов-абсурдистов.

- Хармса и других «ОБЭРИУТов?

- Нет, я нашёл очень интересную поэтессу — Ренату Муху. На её стихи я написал четыре «коротышки», которые пока исполнятся только с моим участием. У нас в Ганновере есть очень хорошая певица, Мария Народович, которая их поёт в моих концертах.

- Кроме сочинения и концертов вы ещё занимаетесь музыковедческой и журналисткой деятельностью. Почему вы решили расширить свой творческий диапазон?

- Эмиграция — это шаг отчаянный, связанный с сильнейшей ломкой жизни, со стрессом. Часто этот вираж является импульсом пробуждения ранее дремавших потребностей и способностей. Кроме того, разносторонняя деятельность очень удобна. Приятно думать, что для журналиста я пою и играю на рояле совсем неплохо, а для дирижёра — неплохо конферирую на двух языках. Но, говоря серьёзно, мой первый очерк, «Химеры эмиграции», который неоднократно звучал в эфире радиостанции «Свобода», был связан с побуждением, которое советскими людьми формулировалось, как «Не могу молчать!». Я жил тогда ещё в лагере для перемещённых лиц и совершенно не переносил эмигрантского нытья, против которого и решил выступить публично. Второй взволновавшей меня темой был еврейский вопрос, который в результате перестройки перестал замалчиваться, а, наоборот, стал активно дискутироваться. Только гласность стала пониматься многими как возможность самых безответственных заявлений. Антисемитизм — страшное явление, как и советская власть, но это не значит, что по этому поводу можно так беззастенчиво врать! Например, стал общим местом абсурдный постулат о том, что антисемитизм в Россию появился вместе с советской властью. Это беспардонная ложь, против которой я выступал и в печати, и с докладами уже перед немецкой аудиторией. Впоследствии круг тем, интересовавших меня как журналиста, значительно расширился. Я стал писать очерки о композиторах, поэтах и певцах, освоил жанр интервью и даже написал рассказ «Честь мундира», который был не однажды опубликован. В последнее время я всё больше склоняюсь к воспоминаниям, видно, сказывается возраст. Опубликовал даже мемуарную книгу («Пока я помню....» – книга воспоминаний об отце, известном композиторе Эдуарде Колмановском и его друзьях и соавторах — певцах, актёрах, режиссёрах, поэтах).

- Расскажите, пожалуйста, о еврейской теме в вашем творчестве. Интересовались ли вы этой проблематикой на родине? Судя по всему в вашей семье не соблюдались еврейские традиции?

- В моей семье не культивировались еврейские традиции, и они меня совершенно не интересовали, и я даже сейчас не знаю, кто из моих московских друзей — еврей, а кто — нет. И уехал я не от антисемитизма, который меня, честно говоря, почти и не касался, а просто за лучшими условиями для жизни и особенно для творчества. Ведь ясно, что еврей с ярко выраженным национальным самосознанием не эмигрирует в Германию, а едет в Израиль или Америку. Но Германия не только приняла меня именно по причине еврейского происхождения, но и предоставила возможность сотрудничать с любыми СМИ только на том основании, что я еврей из СССР. Нас на заре моей эмиграции было здесь очень мало, и мы были в центре внимания общественности. Поэтому я счёл своим долгом проявить своё еврейство доступным мне путём, проще говоря, сочинить какое-то произведение, связанное с еврейской темой. Но постепенно я так увлёкся еврейской народной музыкой, что чувство надолго отступило в тень. Я обработал большое количество народных мелодий, которые стали основой репертуара двух созданных и руководимых мною музыкальных коллективов: «Арпеджиато» и «Клезмер-трио». Для этих коллективов мною написано также достаточно собственных сочинений.

- Насколько мне известно, ваше наиболее часто исполняемое сочинение еврейской тематики — оратория «Хрустальная ночь» — написано не для собственного ансамбля. Чем это можно объяснить?

- Это сочинение было написано к 75-летию Хрустальной ночи, которое отмечалось в 2013 году по инициативе руководителя ансамбля «Шалом, хаверим!» при еврейской ортодоксальной общине Наума Нусбаума. Для этой группы оратория, естественно, и предназначалась. В поиске литературного материала я познакомился с поэзией известного австрийского литератора Петера Пауля Виплингера. У него было несколько разрозненных стихов на нужную мне тему, но композицию из них я составил сам, и, слава Богу!, поэт остался ею вполне доволен — вот уж где мне пригодилось знание языка! В качестве солиста выступил кантор нашей синагоги Андрей Ситнов — и как певец, и как кларнетист. Его полноценное музыкальное образование было очень важно для меня, поскольку канторы, владеющие определённой манерой, очень нужной в этом опусе, обычно учат свою партию со слуха. У них как правило бывают проблемы с нотной грамотой. Это, конечно, ограничило бы возможности композитора.