Когда-то мне подарили толстый том Шварца. Пятиклассница не могла, конечно, почувствовать всю глубину этих волшебных пьес. Это произошло позже, в конце 80-х, когда я прочла «Тень» и увидела «Дракона» в ташкентском диссидентском театре Марка Вайля.
Великий режиссер Марк Захаров считал, что Шварц спрогнозировал всё, что с нами будет. А великий режиссер Николай Акимов, поставивший в своем театре Комедии все пьесы Шварца, был уверен: у них «такая же судьба, как у цветов, морского прибоя и других даров природы: их любят все, независимо от возраста».
«Сказка о потерянном времени», «Золушка» и «Марья-искусница», «Снежная королева», «Обыкновенное чудо»... Мы произносим фразы и даже не вспоминаем, кто их автор: «Я не волшебник, я только учусь», «Детей надо баловать — тогда из них вырастают настоящие разбойники», «Связи связями, но надо же и совесть иметь», «Какое сказочное свинство!».
Давайте повспоминаем.
21 октября сказочнику, писателю, драматургу Евгению Львовичу Шварцу исполнилось бы 125 лет.
Происхождение его самое интеллигентно-разночинное. Родился в 1896 году в Казани. Родители — студент Казанского университета, а позже земский хирург Лев Борисович Шварц и курсистка-акушерка, дочь рязанского цирюльника Мария Фёдоровна Шелкова. Дед, Берка (Борис) Шварц, крещеный еврей из местечка Пяски Люблинской губернии, владел мебельным магазином, его жена Хая-Бейла Гершевна, вела дом. И у Шварцев, и у Шелковых было по семеро детей; все получили образование.
Мальчик постоянно писал дневники, по дням всё в них фиксируя.
«Отец — человек сильный и простой. Играл на скрипке. Пел. Рослый, стройный, красивый, он нравился женщинам и любил бывать на людях. Мать — много талантливее, сложная и замкнутая. Боюсь, что для простого и блестящего отца моего наш дом, сложный и невеселый, был тесен и тяжел».
Мальчика растили космополитом. В позднем дневнике Шварц вспоминал, как игнорировал антисемитские высказывания.
«Так как я себя евреем не считал, то не придавал сказанному ни малейшего значения. Просто пропускал мимо ушей».
Тем не менее еврейство очевидно как важный компонент его развития. Например, в 1914 году юный Шварц подал документы, чтобы поступить в военное училище. «Вдруг выяснилось, что я, рождённый русской женщиной, по всем документам русский, в военное училище поступить могу только с Высочайшего разрешения, так как отец у меня — еврей!».
Пришлось учиться на юридическом факультете Московского университета. Осенью 1916 года он был призван рядовым, но переведен в военное училище в Москву юнкером. В начале 1918 года вступил в Кубанскую армию генерала Покровского, принимал участие в боях против большевиков, затем присоединился к Добровольческой армии и участвовал в «Ледяном походе» Корнилова на Кубань, где от контузии получил страшный тремор рук и лишился передних зубов.
«Мне не хочется рассказывать о тех годах, куда меня несло, туда я и плыл, пока несчастья не привели меня в себя».
Он повторил судьбу многих творцов того времени, которых бросало «из строя в строй». Выписавшись из госпиталя, поступил в университет в Ростове-на-Дону, начал играть в труппе «Театральная мастерская», а в 1920 году, после занятия Ростова-на-Дону большевиками, зачисляется в политотдел Кавказского фронта РККА как актер.
После демобилизации Шварц с молодой женой, актрисой Гаянэ Халайджиевой, продолжали выступать с «Театральной мастерской». В голодной советской провинции это не приносило ничего, и в 1921 году по протекции Николая Гумилёва труппа переехала в Петроград. Они везли с собой твердую валюту — бидоны с подсолнечным маслом. Гумилёв уже был расстрелян ЧК. Шварц с женой остались в Петрограде, подрабатывая чем попало.
В это время он познакомился с литературной группой «Серапионовы братья», стал писать фельетоны под псевдонимами, потом работал секретарем у Корнея Чуковского, подружился с Николаем Олейниковым, через него сблизился с ОБЭРИУтами. Перешел в издательство детской литературы «Радуга» и одновременно — в детский отдел Госиздата под руководством Маршака.
В 1924 году в альманахе «Воробей» вышло первое детское произведение Шварца — «Рассказ старой балалайки». «Балалайку» заметил Маршак и похвалил Мандельштам, и за ней последовало довольно много детских рассказов.
Несмотря на демонстративный космополитизм, существует свидетельство, что в 1928 году Шварц для официального документа назвался «иудеем», а служащий написал «индей». Стихотворение Олейникова «Генриетте Давыдовне» (1928) написано по следам этого курьеза:
Я красив, я брезглив, я нахален,
Много есть во мне разных идей.
Не имею я в мыслях подпалин,
Как имеет их этот индей!
В 1930 году он оставил первую жену и вступил в брак с Екатериной Ивановной Зильбер.
«И я чудом ушел из дому. И стал строить новый. И новее всего для меня стало счастье в любви. Я спешил домой, не веря себе. До тех дней я боялся дома, а тут стал любить его. Убегать домой, а не из дому».
Второй жене Шварц впоследствии посвятил пьесу «Обыкновенное чудо». А Гаянэ стала прообразом мачехи из «Золушки»...
Еврейский бэкграунд порой прорывался открыто. В пьесе «Голый король» (1934 год) король выясняет у придворного ученого родословную Принцессы, ведущуюся «от Адама»:
Король. Какой ужас! Принцесса еврейка?
Ученый. Что вы, ваше величество!
Король. Но ведь Адам был еврей?
Ученый. Это спорный вопрос, ваше величество. У меня есть сведения, что он был караим.
Король. Ну то-то! Мне главное, чтобы принцесса была чистой крови».
(Караимов, секту, отделившуюся от иудаизма ещё в I тысячелетии, нацисты не тронули.)
Опасавшийся всего на свете Шварц отказался отречься от осужденного Николая Олейникова и помогал семье арестованного Николая Заболоцкого. На вопросы о литературной деятельности он обычно отвечал: «Пишу всё, кроме доносов».
...«Тень» была запрещена сразу после премьеры.
В блокадном Ленинграде они с женой дежурили на крыше писательского дома на канале Грибоедова: «Если убьют, так уж вместе». В конце 1941 года Шварцев эвакуировали. Лимит багажа составлял 10 кг на человека. Шварц взял с собой пишущую машинку. Дневники он сжег.
В эвакуации он начал работать над «Драконом».
В 1943 году в Сталинабад эвакуировали Ленинградский театр Комедии, Шварц стал в нем завлитом, а в 1944-м вместе с театром приехал в Москву. В августе там состоялась премьера «Дракона», которого немедленно запретили, и при жизни автора он так и не был больше поставлен.
После войны он снова начал вести дневники. Из этих записей составилась «Телефонная книжка»: почти 200 портретов современников.
«Я пишу о живых людях, которых рассматриваю по мере сил подробно и точно, словно явление природы. Мне страшно с недавних пор, что люди сложнейшего времени, под его давлением принимавшие или не принимавшие сложнейшие формы, менявшиеся незаметно для себя или упорно не замечавшие перемен вокруг — исчезнут...».
Отсылки к еврейским мотивам в дневниках Шварца со временем только усиливались, как с возрастом усиливались еврейские черты и в его внешности. А героев-евреев в «Телефонной книжке» очень много; в литературно-театральных и врачебных кругах обеих столиц они преобладали.
Илья Эренбург описал Шварца как «чудесного писателя, нежного к человеку». Вениамин Каверин называл его «личностью исключительной по иронии, уму, доброте и благородству». Леонид Пантелеев «вдруг увидел Шварца вплотную, заглянул ему поглубже в глаза и понял, что он не просто милый, обаятельный человек, не просто добрый малый, а человек огромного таланта, человек думающий и страдающий…»
Он долго и трудно шел к жанру, который дал бы ему возможность свободно говорить обо всем. Николай Чуковский писал: «Евгений Львович был писатель, очень поздно себя нашедший. Первые десять лет его жизни в литературе заполнены проблемами, попытками, мечтами, домашними стишками, редакционной работой. О том, что путь этот лежит через театр, он долго не догадывался. Он шел ощупью, искал, почти не пытаясь печататься, упорно и нервно, скрывая от всех свои поиски. У него была отличная защита своей внутренней жизни от посторонних взглядов – юмор. От всего, по-настоящему его волнующего, он всегда отшучивался. Он казался бодрым шутником, вполне довольным своей долей. А между тем у него была одна мечта – высказать себя в литературе. Ему хотелось передать людям свою радость, свою боль».
С детства он болезненно переживал трагические моменты книг и старался их пропускать, а в своих произведениях всегда давал надежду. Эмилия в «Обыкновенном чуде» восклицает: «Стыдно убивать героев для того, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных!»
Но когда один за другим случилось несколько инфарктов, он не мог сопротивляться. Мрачно шутил, что подписался на 30-томное собрание сочинений Диккенса и не знает, на каком томе «это случится».
Он умер 15 января 1958 года в Ленинграде. Последние его слова: «Катя, спаси меня!»
Я прожил жизнь свою неправо,
Уклончиво, едва дыша,
И вот – позорно моложава
Моя лукавая душа.
Ровесники окаменели,
И как не каменеть, когда
Живого места нет на теле,
Надежд на отдых нет следа.
А я все боли убегаю
Да лгу себе, что я в раю.
Я все на дудочке играю
Да тихо песенки пою.
Упрекам внемлю и не внемлю.
Все так. Но твердо знаю я:
Недаром послана на землю
Ты, легкая душа моя.
1946-1947
