Уникальная фигура Юлия Исаевича Айхенвальда  — критика-эстета-имперессиониста — стоит совершенным особняком в истории русской словесности. А его популярности в начале прошлого столетия мог позавидовать даже и самый успешный литератор. 

Нонконформист 

Ришельевская гимназия, носившая имя дюка де Ришелье  — славного одесского градоначальника и потомка того самого кардинала  — была известна не только своим космополитизмом и абсолютно блестящим преподаванием французского языка, но и прежде всего своими именитыми выпускниками, среди которых, наряду с писателем Николаем Гариным-Михайловским и художником Михаилом Врубелем, был и Юлий Айхенвальд — сын раввина и потомственного почетного гражданина Одессы. 

В эпоху преклонения перед босяками, воспетыми, среди прочих, и знаменитым »буревестником» Максимом Горьким, Юлий Айхенвальд всю свою жизнь оставался чужд конформизму и всяческому соглашательству, создав при этом свой собственный критический метод, который очевидно может быть назван «имманентным» и в то же время вполне себе революционным по отношению к окружающей эпохе позитивизма и натурфилософии с их обстоятельствами. Айхенвальд смотрел на вещи изнутри, постигая природу связей между ними интуитивно (что сближало его эстетику со взглядами знаменитого современника, французского еврейского философа и основоположника интуитивизма Анри Бергсона) и ориентируясь на присутствие в мире высшего начала. 

С дипломом выпускника историко-филологического отделения Новороссийского университета Юлий Айхенвальд приехал в Москву, где тотчас же оказался в самом центре творческой жизни, тон в которой в ту пору задавало «племя племя младое, незнакомое» — молодые писатели, поэти и критики эпохи, что вошла в историю под именем «Серебряный век» или модерн — и молодой человек с юга занял в этом времени одно из самых видных мест.   

Модернист  

И это вовсе не удивительно. Эпоха наступающего декаданса, эпоха «модерн» была ориентирована прежде всего на Европу, к которой Айхенвальд принадлежал всеми фибрами своей души — по своему мироощущению, по своим  эстетическим и художественным взглядам.

Сама внешность элегантного, стильно одетого джентльмена выдавала в нем современного просвещенного европейца, который был увлечен не только литературой, но и философией, педагогикой и даже социологией, и который с удовольствием и за щедрую плату преподавал всем жаждущим. 

Айхенвальд буквально разрывался на части, чтобы успеть сделать все, что так хотелось сделать. Чтобы успеть все увидеть, услышать и рассказать… И все же главное — статьи и очерки, которые полемически заострены против позиций так называемых критиков — «демократов» — от Белинского до Писарева. Для Айхенвальда искусство важно само по себе, и он совершенно безжалостно жалит своими литературными стрелами предшественников-разночинцев и некоторых современников из пролетарской критики.

Искусство не может существовать вне непременной связи с общественной жизнью? Да ничуть не бывало! Литература должна служить «униженным и оскорбленным»? Да ни в коем случае! Вовсе не только им одним!! Литература и искусство прежде всего  и м м а н е н т н ы,   они существуют внутри себя и совершенно особенным образом... 

Айхенвальд решительно чужд всякому детерминизму, он противостоит творческой банальности и дешевому общественному пафосу и с настойчивой увлеченностью ищет художественный смысл, соперничая на ниве критической мысли с Корнеем Чуковским и сотрудничая с ведущими российскими изданиями.

Итогом айхенвальдовских поисков станет выход в свет «Силуэтов русских писателей». Они приобретут всероссийскую известность, будут переизданы несколько раз, им станут зачитываться все от мала до велика. А самого автора назовут «критиком-импрессионистом». И, пожалуй, это наиболее точное определение.    

Импрессионист 

«Силуэты русских писателей» вышли почти что шикарно, как сказали бы нынче, в «супере», и, зачитанные до дыр,  они переиздавались в отечестве неоднократно. Три увесистых тома, с модернистской вязью букв на «титуле», будут переизданы еще и в Берлине, уже в начале 20-х, ради особенного интереса и сугубой ностальгии русской эмиграции. Но до этого еще было долго, а пока … 

...115 лет тому назад Юлий Айхенвальд совершенно по-новому открыл русскому читателю его классиков. А также и тех, кто к тому времени классиком еще не стал, но обязательно стал заметен, случился явлением, провозгласил нечто новое. Психологические наблюдения Айхенвальда были лаконичны и точны, эстетические выводы индивидуальны и неожиданны. Он вовсе не боялся быть парадоксалистом, а порой даже и эдаким чудаком, но только, если в этом скрывалась хотя бы частица священного бытия. Он всегда был честен и неизменно правдив, и лишь порой его литературные фиоритуры становились украшательством ради самого искусства — все же он был прирожденным эстетом. За что и прозван стал современниками «импрессионистом». Ну а, впрочем, иные из его заключений поднимали Юлия Айхенвальда куда выше. Как, скажем, о Чехове: «Без конца — только смерть положила конец - он рисвал эти страшные образы и его глаза, раскрытые на  ужас, как будто сами не ужаснулись, только отуманились. Если видишь то, что видел Чехов, нельзя быть спокойным».  

Вот он и не был, избалованный популярностью, но не критикой, славой, но не друзьями. Так бывает. Эскапизм — alter ego творца...а, впрочем, тогда еще и слова-то этого еще не было…

Эскапист       

А потому Айхенвальд стал экспатом — поневоле — как и многие его собратья по духу творчества. Как и они, ровно сто лет тому назад, он погрузился на судно, прозванное «философским пароходом» или «кораблем дураков», и уплыл в ту романтическую страну, которой восхищался, как и многие его сверстники, в пору южнороссийского студенчества. Этой страной была Германия. К его прибытию в нее как никогда бедная, но полная культурного импульса, названного экспрессионизмом, в котором в то же время русскому эмигранту-импрессионисту места не было. Ведь и Рахманинов не написал ни одного романса вдали от родины. Тогда он стал эскапистом...  

Впрочем, деятельная натура все же не позволяла сидеть на месте и в Берлине, что в начале 20-х был главным центром русской эмигрантской жизни, а потому имя Юлия Айхенвальда то возникало в журнале «Новая русская книга», то появлялось в газете «Руль». Пока сын Александр, оставшийся в Советах, то и дело звал его вернуться. И Александр и другой сын Борис сгинут в ГУЛАГе...когда Юлия Айхенвальда уже давно не станет на этом свете. Но до 1928-го будут лекции, доклады, вечера с соотечественниками… После одного из них — у Набоковых — Айхенвальд попадет под трамвай. Случайно?..

Cпустя 70 лет «Силуэты» Юлия Айхенвальда были переизданы на родине с большим успехом. Тираж был распродан, и многие открыли для себя новое имя. Оно звучало также современно, как и в начале века. Sapienti sat!