О нем в последнее время говорили мало, мало и вспоминали (просто не такие, наверное, сейчас времена), но те, кто видел его постановки, кто, пусть хоть и едва, лично знал мэтра и хотя бы накоротке (этого бывало довольно) общался с ним, не говоря уж о тех, кто служил с Хейфецом на театральных подмостках, восприняли уход режиссера и с искренней болью и с глубокой печалью, что случается в мире кулис, признаемся, так редко. Совсем редко…
Дитя войны или В поисках истины
Про Леню Хейфеца можно было сказать: «дитя войны», он весь был родом оттуда, из военного времени, которое всю жизнь хорошо помнил (ибо то, что ты был в эвакуации вовсе, ведь, не означало, что ты где-то там, вне войны, где-то в другом измерении — нет!..) Война за линией фронта, быть может, ощущалась еще сильнее, еще явственнее и еще более страшно, чем на поле боя — потому что в эвакуационном гетто царствовала неизвестность, торжествовал «царь-голод» (от которого порой опухали, о чем позже в своих воспоминаниях писал Леонид Хейфец), а ужас получить похоронку был самым страшным ужасом на свете. В семью Хейфецов, что долгие 4 года без малого прожила в Казани, похоронка не пришла, но маленький Леня долго-долго не мог поверить в то, что его любимый папа пропал без вести. Вот так вот просто. Был — и пропал. Без вести. Совсем. А потом Хейфецы из Казани вернулись в Минск.
Там был дом. Там было голодно и сумрачно. И в жизнь юного и умного Лени Хейфеца всеми страшными событиям его тогда еще такой короткой, но уже и такой взрослой жизни ворвалось эсхатологическое чувство. Вначале неясное, оно требовало выхода, сублимации, творческого простора. И вот тогда-то и привела интуиция бывшего студента минского Политеха в Москву, прямо в ГИТИС, на режиссерский факультет, к Андрею Алексеевичу Попову и Марии Осиповне Кнебель. А это была уже не просто порода, это были уже не только утонченные интеллигенты, с максимально высоким градусом порядочности, но и выдающиеся мастера-новаторы и нравственные ориентиры, которые во все времена штучный товар и «на вес золота». Они-то, увидев перед собой редкий талант, заметили не только режиссера, и педагога, но и сформировали настоящую личность — и дали «путевку в жизнь» молодому дарованию. Ровно 60 лет тому назад.
Он — режиссер и педагог, или Нравственный театр маэстро Хейфеца
Знаменитая так называемая «хрущевская оттепель» была Леониду Хейфецу навстречу. Даже маленькие глотки свободы открывали зачастую совсем немалые возможности. Напечатали Солженицына, показали Хуциева, в Москве спел Ив Монтан и показал «от кутюр» Пьер Карден... Но то — небожители! Однако даже и приехавшему из белорусской провинции бедному еврею пришлось стажироваться вдали от Москвы — в рижском ТЮЗе — всего лишь полгода. И уже в 63-м Хейфец оказывается в Театре Советской армии, где в ту пору собралась замечательная труппа — Добржанская и Зельдин, Касаткина и Сагал, Сазонова и Пастухов… А еще был и тот самый Андрей Попов — теперь уже не только учитель Хейфеца, но и старший друг. Они дружили и даже доверяли друг другу сокровенные мысли. Потому хоть оттепель оттепелью, но подлинных конфидентов и доверительных собеседников было все равно раз два и обчелся. Так всегда в жизни… И Хейфец так одиноко чувствовал себя в этот огромном мегаполисе. Некий «пространственный» провинциализм остался в нем и до последнего дня его жизни. И это одиночество вступало в конфликт с «нервностью», с «благоприобретенной» страстностью, с невероятной, свойственной мастеру энергетикой, позволявшей Хейфецу творить буквальные чудеса на непременно ограниченном сценическом пространстве. Поставить «Смерть Иоанна Грозного» А. К. Толстого — драматический спектакль, в котором участвовало более 60-ти (!) персонажей, представлялось совершенно невозможным. Даже на гигантских подмостках ЦАТСА. Он смог. Поставил и был... изгнан из театра. И дело было тут даже не только в «5-ой графе», которую, кстати говоря, не отменила и пресловутая «оттепель», но это был ..ТЕАТР (привет Соммерсету Моэму), а он был — д р у г о й. Театр для Леонида Хейфеца был таинством, священнодействием, некой нравственной мистерией. Такому восприятию древнего искусства учил он и своих студентов — профессор «Щепки», «Щуки» и ГИТИСА. Учил полвека. И всякий из тех, кто у него учился, вспоминал о менторе с любовью. Невзирая на его жесткость, порой совсем недипломатическую, на его резкие и зачастую насмешливые реплики в адрес «племени младого, незнакомого», но...любимого им. И вот это, эта любовь, была у демиурга превыше всего на свете. Перфекционистом был Леонид Хейфец, что тут поделаешь... Но какой же перфекционизм без любви?..
Л. Хейфец с учениками (Фото: interviewrussia.ru)
Синтез Хейфеца, или Игра без «швов»
У Леонида Хейфеца не было своего театра, не было своей школы... Быть может, тому причиной был и трудный характер демиурга, и его неуживчивость, что родом была из трудного военного детства... Но, ведь, свое направление режиссер и педагог все же создал. Направление, в котором, казалось бы, сочеталось совершенно несочетаемое. Оставаясь в целом мастером традиционного театра, Хейфец сумел — органично и без часто случающихся даже и у именитых мэтров досадных «швов» — создать уникальное пространство синтеза классической строгости и психологической эксцентричности.
Спектакль «Пигмалион»
Его манеру приняли, как в самом «чопорном» в стране Малом театре (где Хейфец служил в 70-е-80-е и поставил - довольно минималистски — «Перед заходом солнца» и «Короля Лира»), как в более «свободном» Театре Маяковского (где 5 лет тому назад прошла последняя премьера выдающегося режиссера — «Пигмалион» Шоу — сочная, яркая, «по-английски» аутентичная, и по сей день самый аншлаговый спектакль труппы, которая играет еще 4 постановки Хейфеца), так, в конечном итоге, и в ЦАТСА, куда маэстро вернулся уже при Горбачеве поставить «Павла Первого» Мережковского — один из самых лучших своих спектаклей, главную роль в котором блистательно сыграл Олег Борисов. Спектакль с весьма натуралистичной сценой убийства императора шарфом и табакеркой прочитывалась более чем явно и современно. Но!
Режиссер Хейфец никогда и ничего не делал ко времени и в угоду ему. И всяческая конъюнктура была напрочь ему чужда. Он ж и л во Времени. И то, как он умел уловить его флюиды и передать его импульсы, сделало имя Леонида Хейфеца одним из самых ярких на рубеже веков.
