Глухое Полесье. Киевская губерния. Деревня с говорящим названием — «Кабаны». Впрочем, кабанов в окрестных лесах давно нет: обходит зверь место стороной — не хочет стать пищей голодного люда. Первое воспоминание — теснота и уют «степки», маленькой сараюшки для хранения овощей, которую родители наняли, да и переделали в жильё. Кроме него мать родила ещё 12 детей. Пять сыновей и дочь выжили, по остальным читали кадиш. Мог ли кто из соседей тогда подумать, что Лейзар, сын Мошки, бегавший босиком с остальной деревенской ребятнёй, уминавший в гостях у приятелей «картоплю з салом», будет когда-нибудь на самом верху — ворочать огромными деньжищами, управлять государством?
Однако так и вышло: немыслимое стало возможным. Старший брат Михаил, после многих разговоров и объяснений, привёл его, подростка 16 лет, в большевистскую организацию.
— В девятьсот девятом году, когда я приехал в Киев, он меня связал с группой большевиков-рабочих, и сразу я окунулся… — вспоминал Лазарь Моисеевич, — И когда я начал работать и организовал забастовку, один из большевиков сказал: «Слушайте, он же нас обгонит»!
Потом он возглавлял профсоюз сапожников в Екатеринославе, в октябре 1917 руководил восстанием в Гомеле, в гражданскую мотался по всей стране от столицы до Туркестана, исполняя, по сути, обязанности комиссара на разных уровнях: город губерния, республика...
Он восстанавливал промышленность Украины, где его люто невзлюбили поборники украинизации. С 30-ых Лазарь прочно обосновался в группе, сплотившейся вокруг Сталина. Жёсткими методами он проводил сельхозполитику партии на Черноземье и Северном Кавказе, добиваясь выполнения норм хлебосдачи. Он возглавлял комиссию партийного контроля и Транспортную комиссию при Центральном Комитете партии.
«У каждой аварии есть имя, фамилия и должность» — знаменитая фраза Кагановича.
В середине 30-ых на Лазаря взвалили руководство разработкой генерального плана реконструкции Москвы и строительства метрополитена. В предвоенные годы начались наркомовские должности: нарком тяжёлой, затем топливной, и, наконец, нефтяной промышленности. Организация небывалой по масштабам эвакуации предприятий и гражданского населения в безопасные районы во время Великой отечественной — несомненная заслуга Кагановича:
— Как НКПС, железные дороги, четыре года войны не получая ни одной тонны рельсов, не получая мостовых ферм, металла, цемента, шпал, мог прожить? — риторически спрашивал Каганович, — Мы накопили резерв! Я его во как держал! На меня наступали: «Дай! Дай!» Я не давал ничего. А когда эвакуация была, мы вывезли заводы, вдоль фронта, вдоль границы выхватили это, жили за счет ремонта, жили за счет накоплений.
По поручению Ставки Лазарь участвовал в организации обороны Кавказа. 4 октября 1942 года командный пункт Черноморской группы войск под Туапсе, на котором находился Каганович, разбомбили. Нарком отделался осколочным ранением в руку. После войны Каганович был избран в состав расширенного Президиума ЦК и даже в Бюро ЦК, но не вошёл в отобранную лично Сталиным «пятёрку» наиболее доверенных руководителей партии.
После смерти Сталина, «воцарения» Хрущёва и устранения Лаврентия Берии, номенклатурные игры привели Лазаря в состав антипартийной группы: «Маленков — Каганович — Молотов и примкнувший к ним Шепилов». Хрущёва этой группе переиграть не удалось: схарчил их хитрец-волюнтарист, и не поморщился! Лазаря истребляли с особым смаком: выгнали со всех постов, исключили из партии и подвергли политическому забвению: никаких упоминаний в новых книгах и статьях. Только лишь: «входил в антипартийную группу» — и всё. Вмиг с кремлёвского Олимпа рухнул нарком Каганович — не в Сибирь, правда, — в московскую квартиру на Фрунзенской набережной, имея персональную пенсию, и более ничего.
Видно, тогда и стали расти, множится слухи о нём: судить да рядить про опального еврея было безопасно. И жизнь Лазаря Моисеевича Кагановича, занимавшего наиглавнейшие должности в СССР, обросла легендами, выдумками, а то и просто — сплетнями!
— Да он из богатой семьи, сынок еврейского прасола! Купчина первой гильдии. Только разорился потом.
— Он храм Христа-Спасителя снёс и всю Москву развалил!
— А в ЦК всех подсиживал! Даже брата своего не пожалел!
— Антисемит, даром что из иудеев!
— Нет, он тайный сионист!
На многие из этих обвинений Каганович ответил в книге «Памятные записки». А Феликсу Чуеву, поэту и публицисту, довелось вести откровенные беседы с постаревшим Лазарем Моисеевичем в последние годы его жизни. Из тех заметок родилась замечательная своей документальностью работа «Так говорил Каганович».
Выдумка про богача-родителя отпадает сразу: не мог сынок купца первой гильдии жить в полесской «степке». И выдумать тонкости быта бедноты из «Кабанов» было бы ему не по силам.
И про уничтожение Москвы тоже много нагородили неправды.
— Нами, Московским комитетом партии, было предложено, — рассказывал Каганович, — улицы расширять, сносить те дома, которые мешают движению, но вовсе не разрушать такие ценности, как, например, храм Василия Блаженного. Я ночами ходил по Москве, выбирал то, что нужно сохранить…
Брата не пожалел, спасать не стал — тяжкое обвинение...
Как и многое в те годы, история Михаила Кагановича замалчивалась.
Михаил был замом у Орджоникидзе ряд лет, потом стал наркомом оборонной промышленности, — объяснял Лазарь Моисеевич, — Я сказал Сталину, что мой брат большевик настоящий, член ЦК, преданный партии человек, это вранье все.
Михаила обвинили в том, что он вместе со своим замом, Ванниковым в заговоре: в шпионской организации! Что будто бы они с немцами договорились, и что Гитлер хотел сделать Михаила Кагановича главой правительства!
— А ведь мой брат заложил основы авиационной промышленности. Ездил в Америку, изучал там дело. — вспоминает Лазарь Каганович, — Заводы построены при нем.
Когда произошла трагедия с Михаилом, уже во всю громыхала война.
— Брата надо защищать, если ты убежден, что он прав, — горячился Каганович, — А я был убежден, что он прав, и я его защищал!
Он пришёл к Сталину и заявил, что обвинения брата — сплошная ложь и потребовал для Михаила очной ставки с обвинителем. А показания-то дал зам Михаила, Ванников!
Допрос вели Берия и Маленков — ведь Михаил был членом ЦК Партии. Ванников путался, запинался и нёс околесицу: его терзали стыд и страх из-за присутствия Михаила. Кагановича попросили выйти:
— Ты подожди, в коридоре, а мы еще раз поговорим с этим.
— А Миша горячий человек был, — сетует Лазарь Моисеевич, — Он, видно, решил: раз просят выйти, значит не верят, и застрелился...
Впрочем, история со слухами началась давно.
Ещё в 30-ых американцы запустили сплетню, что после смерти Надежды Аллилуевой «дядюшка Джо» тайно женился на сестре Кагановича.
— А у меня единственная сестра старше меня, — возмущается Каганович, — она в двадцать четвертом году умерла! Литвинов это опровергал в их газетах. А потом ещё придумали что Иосиф и с дочерью моей ребёнка прижил!
Обвиняли Кагановича в неприкрытом антисемитизме, рассказывая при том истории, которые не проверишь. Мол, не раз замечали — не терпит евреев. Не берёт их замами. А одну несчастную переводчицу, фильм переводившую на даче Кагановича, изгнал за небольшой местечковый акцент.
— Никогда у меня таких переводчиков не было, никогда не было кино на даче. Выдумал доктор истории! — сердито произнёс Каганович, — А насчёт замов, так это ещё ленинский принцип: «Если у вас начальник — еврей, то зам непременно должен быть русским! И наоборот»!
Обвиняли Лазаря Моисеевича и в тайном сионизме. В 70-ых гуляла по кухням и курилкам байка о том, что Каганович был чуть ли не законспирированным бухгалтером международного еврейства. Дескать, нашёлся присланный ему в Гомель в 1914 году, за полтора месяца до начала мировой войны, общий список доходов Всемирной сионистской организации за год прошлый.
—Две строчки в брошюрке некоего Иванова «Осторожно, сионизм». Л. Каганович! — возмущался Лазарь Моисеевич, — отчества нет. Только «Л». И потом 1914 год! А я в тогда был в Екатеринославе и состоял председателем районной партийной организации.
В начале 60-ых Кагановичу, перед тем как выгнать его из партии, устроили предварительный разнос в Московском Комитете. Возникло и обвинение в грубости:
— Вам ничего не стоило плюнуть в лицо своему подчиненному, швырнуть стул в него, когда вы вели заседание, — наседали на старика, — Вы грубиян, который не уважает людей!
— Когда мне докладывали, что крушение, так я доходил до ужаса. Когда мне докладывали, что «Запорожсталь» погрузили в поезд, и поезд не отправляют, я приходил в ужас, в состояние трепета — вот какой я был… — говорил Чуеву в своё оправдание Каганович, — Я резкий! Я мог на человека накричать, а через полчаса сам жалею и прошу у него извинения.
Лазаря Моисеевича обвиняли во многом, но только не в воровстве. Не было в большевике Кагановиче сребролюбия.
Небогатая квартира. Старая изношенная мебель, напоминающая казенную. Дачи нет. Машины тоже нет. Последние годы редко выходил из дома. Жену схоронил. Приёмный сын Юра, военный, умер очень рано — в сорок четыре года. Дочь, Майя, навещала часто. Страна, которую строил Лазарь с соратниками, необратимо менялась. Впору заплакать.
— Я вообще никогда в жизни не плакал, а плакал только когда Сталин умер. И когда отец и мать умерли — только.
Старый, больной, но не сломленный большевик часто оставался один на один со своими мыслями и воспоминаниями.
— Я читать не могу, ослеп, слушаю телевизор, до трех ночи. Не сплю, Мучаюсь. Меня мучает одно: чтобы наша партия не потеряла опору, не раскололась на дискутирующие группки. А опора одна — рабочий класс.
Много размышлял Лазарь Моисеевич на досуге. Держался за былое? Провидел будущее?
— Если была бы реставрация капитализма, опять вопрос: а когда-нибудь это кончилось бы? Социализм был бы? Через время, через муки — да.
Он умер внезапно, сидя на привычном месте — у стены, за вращающимся столиком. Второй инфаркт. Ничто не предвещало. Успел поговорить по телефону с дочерью. По телевизору шёл новостной сюжет с Горбачёвым и Ельциным, и домработница якобы услышала предсмертные слова Кагановича «Это катастрофа»!
Лазарь Моисеевич не оставил ни завещания, ни сберегательной книжки. Золотая звезда Героя Социалистического Труда за номером пятьдесят шесть, шесть орденов и шесть медалей.
P.S.
Ирония судьбы: Хрущёва выдвинул на руководство именно Каганович:
— Верно. Я его выдвигал. Я считал его способным. Но он был троцкист.
Сын старшего брата, Арона Кагановича, перевёз семью в Израиль. Дяде даже на прямой вопрос не смог ответить «Да, уезжаем». Скрыл свою алию от «железного наркома».
Каганович хотел, чтоб на памятном камне были выбиты два слова: «Большевик-ленинец». Не выбили.
