С 5-го по 8-е ноября образовательный проект «Эшколот» при поддержке фонда «Genesis Philanthropy Group» совершал культурологическую экспедицию под названием «Еврейские долины Дагестана». Участники экспедиции побывали в Дербенте и Буйнакске, а также посетили старые еврейские кладбища в Карчаге, Оглоби и Аба-Саве. Стелла Прюдон рассказывает об увиденном и услышанном.

Театр начинается с вешалки, а наша экспедиция началась с аэропорта. С высоты птичьего полета были видны рассеянные по широкому периметру одноэтажные и двухэтажные домики, горные массивы и желтоватые водоемы. Смена ландшафта с серой туманной Москвы на окрашенную коричневым Махачкалу было первым ярким впечатлением. За ним последовали другие.

— Махачкала, желающие, Махачкала, — зазывал голосистый водила в каракулевой папахе. — Дербент, кому, Дербент?

— Каспийск! Буйнакск! Кизляр! — выкрикивал бородач без папахи. — Парень, Махачкала не желаешь? Дешевле чем Яндекс будет. — Девушка, ты куда поедешь?

Поеду в Дербент, хотела сказать я, но не успела, потому что нас уже ждал микроавтобус. Наш водитель оказался горячим парнем. Он обсуждал с кем-то животрепещущие темы по телефону, то и дело выкрикивая: «бараны!» и: «вы где права купили?» — и в очередной раз шел на обгон. Он торопился доставить нас в Дербент вовремя.

Мы проехали цепочку гор и разбросанных на больших пространствах зданий, дом торжеств «Аризона» и банкетный зал «Istanbul», дом свадебной моды «Мадонна» и «Табасаранское чуду».

— Что такое чуду? - спрашивает участница экспедиции своего соседа.

— Это такой круглый жирный пирог. С разными начинками.

Дербент уже возвышался над нами крепостью, каменными стенами, магалами и уличным шумом, и, едва въехав, мы оказались в историческом пространстве ханов и беков.

Промчавшись по улице Ленина, мы завернули на Таги-Заде и остановились у здания большой дербентской синагоги «Келе-Нумаз», где для нас гостеприимными хозяевами был накрыт стол: борщ, чуду, салаты, долма, лепешки, морс из фейхоа. Первая дегустация блюд состоялась, а про себя я отметила, что проба блюд сама по себе ничего не даёт исследователю, если к ней не добавляется «чего-то еще». И мне вдруг померещилось, что где-то там, во дворе моего детства, стоит моя бабушка с измазанными мукой руками, обтирает руки о фартук, разжигает огонь в куьруьке, тонко раскатывает тесто, дает попробовать мне фарш из парного мяса (достаточно ли соли?), а я делаю вид, что не распробовала и прошу еще. Я очень любила помогать бабушке, хотя сейчас понимаю, что помощница из меня была никудышная, что я больше путалась под ногами, чем помогала, но бабушка исправно делала вид, что без меня не справится. Слепив очередное чуду, она разрешала мне смазать его смесью из яйца и воды, а в самом конце сооружала из остатков теста маленьких хлебных человечков. Ничего вкуснее я в жизни не пробовала. День, когда у нас дома пекли чуду, всегда означал праздник. Чуду — это не просто пирог, это еще и веселье, музыка, танцы. И часто за праздником следовало какое-нибудь сватовство, но об этом сейчас не будем… Замечтавшись, я и не заметила, как стол опустел: все ушли на первую лекцию. Программа нашей экспедиции была очень плотной и включала в себя лекции, экскурсии и полевые семинары.

В подвальчике синагоги уже собрались слушатели. Обычно там проводятся занятия еврейского детского сада, но в этот день дети великодушно уступили место нам; там же, в подвальчике, размещена занимательная экспозиция о горско-еврейской жизни в Дербенте, созданная усилиями неравнодушных женщин, в числе которых и краевед Ирина Михайлова. Позже она проведет для нас экскурсию по музею. На стене перед залом висит календарь с портретами горско-еврейских раввинов. Он немного похож на школьный альбом и состоит из калейдоскопа разных лиц. Присмотревшись, я вижу знакомый с детства портрет моего прадеда Беньями, стоявшего у истоков пятигорской еврейской общины. Меня переполняет гордость и желание поделиться этой новостью со всем миром. Но пора спешить на лекцию.

Наш лектор — Валерий Аронович Дымшиц, профессор из Санкт-Петербурга, человек феноменальной эрудиции, химик и переводчик с идиша, фольклорист, составивший антологию еврейских сказок, перевод которой на французский мне однажды встретился в парижском книжном; и, наконец, он исследователь истории и культуры горских евреев. Похожие люди, наверное, были нормой в эпоху Возрождения, но сегодня человек с таким интеллектуальным бэкграундом абсолютно немыслим. Но он есть, и он уже сидит напротив нас, на фоне детсадовского лозунга «Наше будущее», и вот-вот начнет свой рассказ. «Я, вообще-то, не кавказовед и джуури не знаю, но раз уж никого лучше не нашли, пригласили меня». Простая академическая предосторожность, которую можно счесть лишней, если знать, что Дымшиц уже много лет серьезно изучает тему горских евреев и даже написал книгу (она есть в библиотеке фонда СТМЭГИ); что он многократно бывал с научными экспедициями в Дагестане и Азербайджане, что он взял десятки, если не сотни, интервью у носителей джуури, посвященных жизни и быту горских евреев. Зал притих, превратившись в одно большое ухо. Как евреи появились на Кавказе? Евреи ли это вообще? А кто такие таты? Эти и другие вопросы были затронуты в лекции, которая длилась полтора часа, а прошла в один миг. Но пересказывать лекции Валерия Дымшица я не буду. Во-первых, они будут выложены на сайте «Эшколота» в открытый доступ и посмотреть их сможет любой желающий; а во-вторых, разве возможно поверить гармонию алгеброй? Замечу лишь одно: слушая лекции о горских евреях, рассказанные не-горским-евреем, я окуналась в это странное щекочущее чувство: изнутри многие вещи не осознаются. Наверное, похожее чувство бывает у москвича, которому киевлянин показывает Москву.

После лекции у нас образовался час свободного времени, и я пошла посмотреть на знаменитый рынок Дербента, пока он не закрылся. Я ходила вдоль прилавков, как по музею: смотрела, боясь прикоснуться. Ко мне то и дело выбегали продавцы, буквально впихивая мне в руки «музейные экспонаты». «Инжир бери — он слаще меда». «Девочка, иди сюда, я тебе такой специй покажу, ты домой привезешь, муж с ума сойдет!» В какой-то момент я поняла, что мне ни в коем случае нельзя встречаться с продавцами взглядом, иначе я уйду отсюда с миллионом авосек. И я шла, рассматривая пол, но на выходе с рынка не удержалась: посмотрела на прилавок с папахами. Черные, белые, коричневые, строгие или пушистые, они были такими невообразимыми, что я не могла отвести взгляда. Ко мне тут же подбежала женщина с большими руками и принялась папахи мять, перекручивать, подносить к моей голове и цокать языком, мол, мне идет. «Бери папаху, чистый баран», — сказала она. И я взяла.

Купив папаху, я поспешила в синагогу на Таги-Заде, где вот-вот должна была начаться пятничная молитва. Я прибежала за минуту до начала. Слушая голосистого раввина, я радовалась тому, что сижу сейчас здесь, в женском отсеке этой прекрасной синагоги; а ведь еще во времена моей бабушки никаких отсеков для женщин в горских синагогах не существовало, и если они хотели приобщиться к высокому, то должны были стоять где-то за дверью. А теперь — почти равноправие, потому что через ширму женского отсека хорошо слышны слова молитвы, и даже при желании можно всматриваться во вдохновенные лица мужчин — ашкеназов и горских — взывающих о том, чтобы всем евреям мира, вне зависимости от их общинной принадлежности, было хорошо. После молитвы раввин приступил к пересказу недельной главы. Выражаясь современным сленгом, разбирал кейс первородства, случай с рождением близнецов Исава и Иакова. Согласно писанию, Исав держал Иакова за пятку и вышел из лона матери одновременно с ним. Наш раввин рассказал, что его так поразил этот факт, что он даже позвонил знакомому гинекологу, чтобы уточнить, бывает ли такое в природе. Гинеколог ответил, что такое совершенно невозможно: между двумя детьми должно пройти какое-то время, хотя бы одна минута. Попытка раввина отыскать достоверность бесконечно очаровала меня.

После молитвы учеба продолжилась. Вместе с ученым-иранистом Евгенией Никитенко, преподающей персидскую литературу в «Вышке», мы имели возможность прикоснуться к прекрасному, медленно читая отрывки из эпических сочинений «Ардаширнаме» и «Мусанаме» жившего в 14 веке основоположника еврейско-персидской литературы Шахина Ширази. Евгения Никитенко впервые перевела эти отрывки на русский, и мы могли убедиться в том, что ранние классики еврейско-персидской литературы, жившие в Иране, писали замечательные лирические поэмы. Вот, например, отрывок из поэмы «Ардаширнаме», повествующий о том, как истосковавшемуся по любви шаху его советник нахваливал еврейскую красавицу: «Понял, каков шах/ Ему нужна добрая подруга/ Он выждал подходящего момента, чтобы посетить шаха/ Ночью, в покоях, и однажды ночью вдруг, словно лев, отправился к шаху/ И поведал ему тайну Истир/ Он сказал: «[Это –] кумир: она столь же прелестна. Такая же знающая, красивая и горделивая/ Ты не увидишь в мире равных ей/ Даже если выберешь райскую гурию/ Если ночью во сне увидишь ее лицо/ То с тех пор и смотреть не станешь на лунный свет». Поэма «Мусанаме» пересказывает библейский сюжет о том, как дочь фараона нашла корзину с Моисеем (Мусой). Шахин Ширази весьма вольно обращался с писанием, используя в своей поэзии то иудейский, то исламский канон трактования библейских событий. Вероятно, это было связано с желанием найти отклик не столько среди еврейского, сколько среди нееврейского читателя. Сейчас бы это назвали «погоней за массовым читателем».

После завершения лекционной части и ужина в синагоге (плов, долма, фюльфюль, зелень) мы разошлись по гостиницам: после тяжелого дня всем хотелось спать.

На следующее утро мы отправились осматривать знаменитую крепость Дербента. Мы поднимались и поднимались по крутым старинным лестницам, ведущим к крепости, а мои мышцы вспоминали родной Пятигорск и ежедневные прогулки на Машук. Местные жители с большим интересом наблюдали за странной толпой в ярких куртках и с наушниками. Это мы слушали экскурсию, разбредшись по разным уголкам старины. Когда экскурсия по крепости была в самом разгаре и наша группа оказалась у смотровой площадки, туда же вихрем ворвалась дагестанская молодежь (преимущественно девушки) с мамами. Они сделали несколько селфи и побежали дальше. Одна из женщин (с прекрасной золотозубой улыбкой) с таким положением дел была не согласна и стала прислушиваться к нашему гиду. Особый интерес у неё вызвала подземная тюрьма-зиндан, сесть в которую означало фактически смертную казнь, и она увлечённо слушала, пока её не окликнула другая женщина. Она попыталась отмахнуться, но зов её спутницы становился все настойчивее, поэтому она ушла, напоследок воскликнув:

— Ээээ, прошлись-прошлись, даже не послушать, ни-че-го…

Но потом, оказавшись вместе с нами в средневековой бане, наша спутница, наконец, смогла послушать важную информацию о том, что женщины, заходя париться раз в неделю, обматывались простыней по плечи, а мужчины ограничивались набедренной повязкой.

Наблюдать за этими женщинами было не менее увлекательно, чем узнавать о крепости.

Экскурсии чередовались с лекциями Валерия Дымшица и семинарами Евгении Никитенко. Мы слушали увлекательные рассказы, читали потрясающие тексты и гуляли по старинному городу в сопровождении Ирины Михайловой. Наш гид водила нас по улицам, которые ещё недавно считались еврейскими, но сейчас от евреев остались только дома бывшей горско-еврейской знати (Ханукаевы, Дадашевы, Даниловы, Семеновы и др.)  с надписями на иврите и с мегендавидами. Эти отличительные символы — последнее, что осталось от «еврейскости» этих домов. За редким исключением дома уже не принадлежат евреям, и можно считать большой удачей, если дом внесут в список памятников архитектуры. Ирина Михайлова знает город, как свои пять пальцев, а о еврейских домах Дербента она знает всё. Несколько лет назад я уже прочла её замечательную книгу «О чем молчат дома», и мне было очень интересно увидеть все описанные в книге здания воочию. Остановившись на одном пятачке на пересечении улиц, она ностальгически вспоминает: «А здесь раньше еврейские женщины собирались, грызли семечки и обсуждали последние новости. Не то что сейчас. Сейчас все новости в чатах».

Вечером нас ждала культурная программа. В Музее истории религий для нас сыграли азербайджанский мугам. Эти завораживающие и гипнотизирующие мелодии снимали усталость лучше любого кофе. И хоть мы не понимали ни слова, было ясно, что эти произведения содержат в себе три основных сюжета: любовь к женщине, любовь к родине и любовь к родителям. Ох уж эта вездесущая любовь, ни одна песня без нее не обходится, даже если это песня про яблоневый сад.

На третий день я поняла: всё, что происходило с нами до этого, было лишь вступлением, экспозицией, а суть — самое ценное, то, ради чего всё и затевалось — нам собиралось открыться лишь на третий день. Третий день поездки был самым важным. По крайней мере — для меня. На одной из лекций Валерий Дымшиц сказал, что установить, когда именно евреи поселились в Дагестане, невозможно, но по косвенным признакам можно сделать вывод, что «евреи жили здесь примерно всегда». Но какое оно — это «всегда»? Как давно оно началось? Мозг человека имеет ограничения, он ищет такие зацепки в пространстве и времени, которые способен осмыслить, переработать и применить к себе. Поскольку Гутенберг и вместе с ним книгопечатание появились лишь в 15 веке, а информация о еврейских поселениях на территории современного Дагестана начала появляться еще позже, мы можем восстановить приблизительную географию их расселения, лишь имея материальные, фактические, доказательства. Доказательства — это следы жизни этих людей на земле. Например, надгробные памятники, на которых высечены имена. И за этими доказательствами мы — участники экспедиции по еврейским местам Дагестана — сюда и приехали. Забегая вперед, скажу, что никогда не думала, что поход на кладбище может быть настолько увлекательным. Ничего общего со скукой при посещении археологического музея.

Утро третьего дня выдалось на удивление солнечным. В восемь утра нас уже ждали автобусы, готовые везти нас к первой цели — бывшему еврейскому поселению в Карчаге. Нас интересовало кладбище в горах, часть которого еще сохранилась. Через оставшиеся (но, к сожалению, неуклонно исчезающие) надгробные памятники можно прикоснуться к материальному прошлому. Добрый водитель включил нам какое-то старое кино, чтобы мы не скучали. Вообще-то я собиралась поспать, но кадры из фильма врезались в меня помимо воли. И вот я уже не в автобусе, огибающем горные просторы, а сижу в нашем старом доме на Кузнечной, бабушка приносит мне пиалу с пловом, утверждая, что от плова память улучшается, включает телевизор, садится рядом. И тут я замечаю, что моя бабушка плачет. Не плачь, бабушка, я доем всё до последней рисинки. Но потом я вглядываюсь в неё и понимаю, что дело не во мне, её никто не обидел, она здорова и полна сил, пьет чай с сахаром вприкуску. Просто по телевизору ЖИЗНЬ показывают. Война, хорошие красные и плохие буржуи. Жестокое время, героические мужчины и мужественные женщины. И любовь, которая является не всем, а лишь тем, кто её заслуживает. Бабушка плакала редко, но, смотря этот фильм, — всегда. И я помню это кино, кадр за кадром, будто вчера видела, помню, чем заканчивается, хоть и смотрела его вечность назад. «Как фильм называется?» — спрашиваю водителя. «Свадьба в Малиновке», — отвечает автобус хором. Кто-то добавляет: «Молодежь!» Теперь-то я не забуду, теперь я знаю, где найти эту «мадленку Пруста» — надо просто включить «Свадьбу в Малиновке».

Полтора часа прошли, как один миг, и вот мы уже в Карчаге. Выходим и оказываемся посреди огромной горной пустоши. Великолепно и страшно. Наш гид Михаил Васильев, историк и специалист по еврейской этнографии, уже начал рассказывать, что горские евреи селились не только в крупных городах. Карчаг — лезгинское село, и евреи проживали совместно с лезгинами, образуя еврейский квартал. Первые поселения появились недалеко от Маджадиса, в Кюринском ханстве, в 16-17 вв.

Гида то и дело перебивают шумные гуси и кудахтающие чёрные куры, вышедшие посмотреть, что там такое происходит, из единственного здесь крестьянского хозяйства.

Вдыхаю полную грудь воздуха, не могу надышаться. Запах другой. Поначалу кажется, что не пахнет ничем. Ни дыма, ни гари, ничего. Горный воздух вдали от цивилизации — это как внезапная тишина, которая возникает, когда тарахтящий в кухне холодильник вдруг замолкает. Лает собака, распространяя гулкое эхо. Михаил Васильев рассказывает, что в аулах жили десятки, а не сотни семей. Это были совсем маленькие поселения, далекие от той многолюдности штетлов, в которой привыкли жить евреи Восточной Европы. Но, тем не менее, евреи и здесь не могли найти постоянного убежища. Не было в их жизни ничего более постоянного, чем набеги ханов, вынуждавшие оставлять насиженные места и бросаться на поиски новых, более безопасных. В 20-х гг. 19 в. евреи стали уезжать из Карчага, но восстановить географию расселения горских евреев в селениях на десяток семей невозможно. Единственным признаком того, что здесь жили евреи, остаются кладбища. «Город мертвых» всегда обустраивался высоко в горах, в непригодных для земледелия местах. Поэтому идти нам предстояло далеко — и забираться высоко. Впрочем, мы были предупреждены и взяли с собой подходящую обувь. У нас под ногами трава, желтоватая земля и колючки. Появляются первые запахи — навоза и полыни. Где-то вдалеке пасутся коровы, лошади и овцы. Солнце печет так, что кажется, мы не в ноябре, а в июле. Я отстаю от группы, чтобы скинуть с себя лишнюю одежду. По горной тропе гуляет ветер. На несколько минут я задерживаюсь, осознаю, что, возможно, по этой же дорожке лет двести тому назад ходил какой-нибудь мой пра-пра-прадедушка. Вдали проявляются очертания кладбища: по довольно большому периметру тут и там хаотично разбросаны каменные стелы. Не на всех надгробиях надписи сохранились, кое-где они стерлись дождем, многие памятники ушли в Лету. Но те, что сохранились, производят неизгладимое впечатление. Не потому, что смерть — какое-то экстраординарное событие, и не потому, что обнаружение этих могил свидетельствует о каком-то археологическом прорыве. Просто горские евреи вынуждены были жить в мире, в котором очень часто менялась власть, в мире феодальной раздробленности, как сказали бы в советское время, а поскольку каждая новая метла мела по-своему, евреям приходилось заново писать свою историю каждые сто лет. А тут вдруг надгробие 17-го века! Разве не чудо?

Я дотрагиваюсь до желтоватой шершавой поверхности мацевы 1678 года и мысленно представляю, как это было 343 года назад, в «день, когда был востребован» какой-нибудь Илиизир, сын Эвэдиё. Не «умер», а всего лишь был «призван в небесную ешиву»; жизнь продолжается, только в другом месте. Когда мы спускаемся с гор, слышим веселое зазывание нашего ангела-хранителя Семена Парижского к столу: «Мандарын, хурьма, пырожьок!». Близость смерти возбуждает острое желание жить. Кажется, еще никогда еда не казалась мне такой вкусной.

Поначалу мы собирались продолжить наш путь через Нюгди — там некогда было крупное еврейское поселение на 300 семей и сохранилось свыше 200 надгробий, но до Нюгди мы не доезжаем из-за недостатка времени, а вместо этого посещаем кладбище в Оглоби. В отличие от Карчага, здесь течет бурная река жизни. Река в прямом смысле: с кладбища видно, как она бурлит и пенится, и в переносном: за оградой кладбища живут люди. К сожалению, среди них не осталось ни одного еврея. Пока мы пытаемся прочитать написанные на надгробиях имена, а Михаил Васильев и Валерий Дымшиц объясняют, что Цви у горских евреев превращался в Севи, а Авшалом в Овшолума, к нам подходят две женщины из местных. Они интересуются, что это за странные люди пришли навестить их места, разлетелись по их тихому селу, словно пчелы, и ходят-бродят, что-то выискивают. Не опасны ли? Мы с готовностью принимаемся рассказывать им про «культурологическую этнографическую экспедицию». Женщины смотрят на нас с ухмылкой. «А вы сами кто будете, какой национальности?» — спрашиваю я, забывая о политкорректности. «Мы — азербайджанки», — с готовностью отвечают женщины. «Моя бабушка знала азербайджанский. Она в Махачкале жила». И тут я понимаю, что рассказ о бабушке резко сокращает дистанцию между мной и этими женщинами. Они начинают улыбаться во весь рот, оголяя золото, и кивают. «А у нас здесь до недавнего времени Истир жила, такая хорошая женщина. Мы с ней как сестры были — вот так дружно мы жили! Как одна семья! Не то что сейчас. Раньше было — каждый друг-другу помогал, а сейчас каждый сам по себе». Женщина в черном халате в красно-белый горошек держит в одной руке мешок сахара, а другой хватает меня за локоть и шепчет: «Идем я тебе кое-что покажу». Она уводит меня далеко от остальной группы и показывает стоящее вплотную к забору надгробие, надпись которой спрятана от глаз, потому что смотрит в забор. «Вот к этой могиле ходила Истир, а сейчас уже лет тридцать никто не навещает. Мы Истир просили: не уезжай, куда тебе ехать, а она плачет, — женщина бьет себя по груди, показывая, как плачет Истир, — сердце болит, говорит, дети же мои там, в Израиле. Вот и уехала. И больше никто её родственника проведывать не приезжает. Ты когда уезжаешь? Приходи на чай, я тебе ещё больше расскажу!» К сожалению, остаться на чай я не смогла, времени было в обрез, но воспоминание о гостеприимстве этих милых женщин с удовольствием сохраню, как фотографию. Позвать путников на чай — норма для этих мест, а не исключение.

Потом было еще одно старое кладбище, в Абу-Саве, самое труднодоступное. Мы пробирались через кусты терновника, одновременно наслаждаясь великолепными видами на виноградники и срывая по пути плоды с гранатовых деревьев. Агата Парижская, самая юная участница, здорово помогала исследователям читать надписи, выделяя их контуры голубыми мелками. Валерий Дымшиц воскликнул, увидев одно из хорошо сохранившихся информативных, надгробий: «Такое отлично бы смотрелось и где-нибудь в Вильно». На обратном пути мы спешили, нам надо было успеть покинуть чернеющие на глазах горы до захода солнца. Колючки безжалостно цеплялись к одежде, превращая её в лохмотья. Мне понадобились все мои навыки хождения по Пиренеям и большая палка, чтобы раздвигать терновники, но на равнину я все равно вышла исцарапанная. О том, что красота горных ландшафтов потрясла не только меня, я узнала, когда пролистала ленту в Фейсбуке. Действительно, это были сногсшибательные снимки дикой, необузданной, природы, и самое главное, увиденной своими глазами.

Завершался наш самый сложный, но и самый интересный, день встречей с кулинаром Хаяной Сафановой, которая приготовила для нас пирог с тыквой и яблоками, но совершенно не была готова к тому, что участники экспедиции забросают её миллионом вопросов о «типично-горско-еврейских блюдах». От неожиданности она растерялась, но ей на помощь то и дело приходили то Ирина Михайлова, то Валерий Дымшиц, задавая наводящие вопросы, и она стала рассказывать о чуду и адесе, о тара и ингар-поле, о лейкахе и руры.

— Какое у вас хобби?» — неожиданно спросил кто-то из участников.

— Хобби? — не поняла она.

— Моё хобби — это мои два сына и еда. Чем это не хобби?

Часть зала на эту реплику ехидно захихикала («ну да, ну да, вот она — женская участь, дети и готовка»), а другая половина зааплодировала. На мой взгляд, Хаяна выглядела абсолютно счастливой — и реализованной.

Наше путешествие близилось к концу, оставался лишь Буйнакск. Попав в заброшенную, некогда полную жизни, молитв и надежд, синагогу Буйнакска, которая не используется уже 25 лет, увидев слои пыли, лежащие на еврейских книгах и журналах, потрепанные, ветхие, лавки, скрипучую лестницу на женскую галерею, старый сервант и заколоченные окна, я представила себе, что мы погрузились на океанские глубины, чтобы на дне обнаружить затонувшую Атлантиду, горско-еврейский мир Дагестана. «Раньше ведь здесь было много евреев, а сейчас здесь евреев нет», — говорит директор музея истории Буйнакска, пришедший с ключами от синагоги. Вернуть всё, как было, уже совершенно невозможно, да и не нужно, наверное: ведь нельзя заставить горских евреев — теперь уже в большинстве своем израильтян — покинуть свою новообретенную родину, чтобы снова поселиться в гостях, на дагестанской малой родине, несмотря на мягкий климат и потрясающие ландшафты. И это осознание — первый шаг к стремлению сохранить, законсервировать, уберечь от вымирания то, что ценно и по-настоящему важно: язык, единственный проводник в культуру, обычаи и традиции горских евреев. И этот интерес, наблюдаемый в последние годы, вовсе не случаен: горские евреи и их язык, наконец, стали объектом исследования и изучения. Лет через пятьдесят, когда все горские евреи растворятся в большом еврейско-израильском мире, джуури можно будет изучить на университетской скамье, где-нибудь на кафедре иранистики. Или на отделении редких еврейских языков, как уже сейчас происходит в Оксфорде. «Если так пойдет и дальше, джуури скоро догонит идиш» - подытожил Валерий Дымшиц.

Наш заключительный обед в кафе с примечательным названием «Родина» состоял из блюд итальянской кухни, которая так не похожа на пищу горцев. Семен Парижский подвел итоги. Наша экспедиция окончена.

Фото Николая Бусыгина