Нехама Дробер живет в небольшой квартире в Кирьят-Ата – городе-спутнике Хайфы. А 80 лет назад она жила в Кёнигсберге, где стала свидетельницей «Хрустальной ночи».
История жизни Нехамы – это захватывающий сюжет с неожиданными поворотами, драматическими кульминациями и отнюдь еще не завершенный. В своем возрасте (ей 91 год) Нехама сохраняет редкую ясность ума: она точно знает нынешние названия улиц Калининграда и их прежние кёнигсбергские названия, помнит подробности событий той трагической ночи. Она много раз бывала в Калининграде, обычно приезжала в сопровождении сына Эдуарда, у которого как раз 9 ноября был день рождения. Но этим летом Эдуард Дробер умер после тяжелой болезни. И вот, не вполне оправившись от горя, Нехама нашла в себе силы приехать в родной город на открытие отстроенной через 80 лет синагоги.
– Я очень рада, что меня пригласили. Мне было нелегко отправиться в дорогу, но все же я поехала.
– Вы видели, что происходило в ту ночь 80 лет назад?
– Мы жили неподалеку, на Вайдендам, сейчас это улица Октябрьская. Тут стояла и теперь вновь стоит синагога. Вдруг пришли соседи и сказали, что синагога горит. Мы побежали к окну, с нашего третьего этажа было все видно. Там, в синагоге, располагалась наша еврейская школа. Потом старший по дому пришел в нашу квартиру с людьми из СА. Они увели папу, он три недели был под арестом. Я видела, как из стоящего рядом сиротского дома бежали дети, их выгнали в одних ночных рубашках на улицу в эту холодную ноябрьскую ночь. Наутро мы побежали к синагоге. Она еще горела, нам было страшно: это же наша школа, где же мы теперь будем учиться?.. Итак, я видела, как синагога горела. Теперь вижу, что ее опять построили. Я дожила до этого, и это хорошо.
– Вы родились в Кёнигсберге?
– Да, 17 августа 1927 г. Мои родители – Пауль и Марта Марковски. У меня были два младших брата. Один – Ханс-Георг – умер в 1936 г. от дифтерита, а другой – Денни – в 1945-м от голода. Старшая сестра Рита (Рива) живет со мной в Израиле, в том же доме, что и я. Ей 93 года, она не может ходить, но все время сидит в Интернете.
– Да, я постоянно получаю от нее «лайки» на мои посты в Facebook… Скажите, а как вам возрожденная синагога?
– Очень понравилась.
– Она похожа на ту, прежнюю?
– Похожа, хотя не совсем.
– А ведь в Кёнигсберге были и другие синагоги?
– Были. Я помню, на праздник Симхат-Тора все танцевали, а детей угощали конфетами. И вот когда конфеты в большой синагоге кончились, мы побежали в другую синагогу – на Фойергассе. Это была хасидская молельня, там конфеты еще были.
– Так это же был вездесущий «Хабад»! Скажите, а с кем-то из друзей детства вы общаетесь?
– Иногда говорю по телефону с Амели Бер, она живет в Америке. Там был еще Фред Флатов, но он мне давно не отвечал. Михаэль Вик живет в Штутгарте; он болел, но поправился, давно мне не звонил... Я думала, что он сейчас приедет… У нас у всех, к сожалению, не то здоровье, и сами понимаете, какой возраст...
– А что произошло со зданием синагоги после пожара в «Хрустальную ночь»? Как она была разрушена?
– Через несколько месяцев ее взорвали. Потом нас, остававшихся в городе евреев, заставили своими руками расчистить площадку, где затем были построены бараки, в которые привозили из концлагерей ремесленников и специалистов, чтобы они работали на гестапо. Гестапо разместилось в сиротском доме, который уцелел и был конфискован у общины.
– Почему вы не уехали?
– Чтобы уехать, были нужны деньги. Мы хотели уехать, и папа отправился в Гамбург за билетами на пароход. Но все билеты в третий класс были распроданы, а на второй у папы не хватило денег. После 1939 г. уже уехать нельзя было. Мы даже хотели нелегально перейти границу.
– Вы избежали депортации в концлагерь потому, что, с точки зрения нацистов, ваша семья считалась смешанной?
– Да, моя мама была немкой-христианкой. Но, выходя замуж за папу, она конвертировалась в еврейскую веру, окуналась в микву.
– Я хочу понять, как все-таки в условиях нацистской диктатуры жила еврейская община? Что-то происходило? Вот, например, Михаэль Вик описывает в книге «Закат Кёнигсберга» свою бар-мицву, состоявшуюся летом 1941 г. в синагоге «Адас Исроэл». Это была маленькая синагога, плотно окруженная «арийскими» строениями, поэтому ее не сожгли в «Хрустальную ночь»…
– До лета 1942 г. работала еврейская школа, а потом все закрыли, учителей отправили в концлагерь. Мы – молодежь, остававшаяся в городе, – продолжали общаться, собирались по очереди на квартирах друг у друга. В июле 1944 г., проходя Вайдендамский мост, мой отец увидел баржи с людьми. Евреев переправляли из Вильнюсского гетто, чтобы их не освободила Советская армия. Мы с сестрой тут же побежали в еврейскую общину и рассказали про баржи. Ганс Вайнберг, который раньше был учителем физкультуры в нашей школе, в последние годы в Кёнигсберге работал в еврейской общине, имел доступ в гестапо и спасал многих. Он сразу пошел в гестапо и добился разрешения покормить людей. Наша молодежь – те, кому мы успели сообщить, – собирали продукты не только в еврейских семьях, но и в немецких. Мы собрали большую повозку с едой. Это была тяжелая работа, но мы хоть как-то помогли несчастным.
– Получается, что еврейская община функционировала в Кёнигсберге до прихода Советской армии? А что стало с Вайнбергом?
– В городе оставалось несколько десятков евреев, уцелевших по разным причинам. А Вайнберг… Он имел какие-то заслуги и, кажется, даже «выходил из еврейства» – крестился. Это защищало его от депортации. Рассказывали, что в 1945 г., когда в Кёнигсберг пришла Красная армия, его, не разобравшись, расстреляли. Зимой 1945 г. он ездил в Берлин к бывшей жене, и она уговаривала его остаться, а он ответил: «Я не могу бросить моих евреев». Он был очень хороший человек.
– Евреям, пережившим в Кёнигсберге нацистскую власть, тоже пришлось несладко после прихода Красной армии?
– Нам не верили, что мы евреи. Говорили: «Гитлер всех убил». Однажды нас остановила группа солдат, поставили нас к стене и хотели расстрелять. Мы показывали наши желтые звезды, но нам не верили. На наше счастье подошли офицер и солдат – оба евреи, они спасли нас от смерти. Папа сказал, что Б-г послал их. Солдата звали Миша Браверман, он даже несколько раз кормил нас. Потом папу отправили в Сибирь, мама и братик умерли от голода. Я осталась с Ритой, она тоже была больна, опухала. Зима 1945–1946 гг. была ужасно холодной. Топить было нечем, я искала дрова среди развалин: брала топор и откалывала щепки от дверей, где они еще были.
– Как получилось, что вы остались в СССР? Ведь все немецкое население бывшей Восточной Пруссии в 1948 г. было депортировано в Германию.
– Весной 1946 г. мы ушли из Кёнигсберга – города нашего детства. После разных злоключений оказались в Каунасе. Там в еврейской общине нам тоже не верили, ведь немецкие евреи не говорили на идише. Мы вспомнили случай с баржами, и среди людей, окружавших нас, оказался мужчина, который там был. Он подтвердил наш рассказ и добавил, что немногие из тех людей остались живы. Мы были рады, что хоть кто-то спасся. Нам дали еврейский сидур. Иврит мы учили в школе и могли читать. После этого нам поверили и помогли. Рита была старше меня, но выглядела как 12-летняя девочка, ее устроили в еврейский детдом на улице Дауканто. Меня взяли домработницей в еврейскую семью, тоже пострадавшую во время войны. За то, что я говорила по-немецки, мальчик Максим обзывал меня «фашисткой». Я понимала, что люди так страдали от немцев, что не хотели даже слышать немецкую речь. Много раз я спрашивала себя, почему жизнь так жестоко с нами обошлась. Мы ведь столько страдали от нацистов, и нам посчастливилось остаться в живых, чтобы страдать от наших освободителей, не поверивших, что мы евреи. Потом община оформила в детдом и меня. Нам поменяли документы, чтобы никто не знал, что мы из Германии, ведь нас могли отправить в Сибирь. В Каунасе я познакомилась со Шмуэлем. Он родился в Кишиневе. У Шмуэля тоже было трудное детство: отец пропал без вести, мать умерла. Шмуэль был один, и у меня, кроме Риты, никого не было. Мы поехали в 1949 г. жить в Кишинев, там и расписались. Рита тоже приехала в Кишинев. Я всем говорила, что мы из Литвы. В 1949 г. папа нашел нас через еврейскую общину Каунаса. Он был болен и звал нас к себе. Мы получали от него письма, отвечали, но писать обо всем боялись – письма проверяли. Папа так и не узнал, что с новыми документами мы не можем вернуться в Германию. Он умер в Гамбурге в 1958 г. Лишь в 1989 г. мы впервые побывали на его могиле.
В конце 1980-х Нехама хотела с семьей переехать в Германию, но германское консульство почему-то не признало ее документы. Тогда было решено уехать в Израиль. В 1989 г. вышла в свет книга одноклассника Нехамы Михаэля Вика «Закат Кёнигсберга», благодаря которой почти все ученики еврейской школы и многие евреи Кёнигсберга нашли друг друга. Так Нехаме удалось доказать, что она – Хелла Марковски из Кёнигсберга, и получить германский паспорт. Отверженная «арийским» обществом и «награжденная» в юности желтой звездой, прожившая жизнь скромной советской работницы, а потом – скромной израильской пенсионерки, она с середины 2000-х гг. становится участницей различных форумов и церемоний, посвященных памяти жертв Катастрофы, ее награждают германским орденом «За заслуги». На немецком и на русском языках вышла книга ее воспоминаний «Теперь меня зовут Нехама». Послы ФРГ в разных странах извиняются перед ней и за преследования нацистов, и за невнимательность консулов. Ее приветствовал президент ФРГ. Нынче на открытии калининградской синагоги она опять была собеседницей высоких чиновников МИДа Германии.
– Мы надеемся летом провести в Калининграде фестиваль еврейской культуры и знаний. Пригла-сим бывших кёнигсбергских евреев и их потомков. Надеемся, Михаэль Вик приедет. Приезжайте и вы!
– Надо дожить.
– Мы на вас надеемся.
– Я тоже надеюсь.
