В этой части воспоминаний мне хотелось поделиться своими впечатлениями от встреч с немецкими ветеранами войны и рассказать об отношении к евреям в нынешней Германии.
Ссылки на предыдущие части публикации (Часть 1, Часть 2, Часть 3)
На следующее утро после переезда из лагеря под Ганновером на первую в Германии, частную, хоть пока и съёмную квартиру в Гёттингене, я отправился в сквер, гулять с собакой. Почти на каждой скамейке сидели очень пожилые люди, некоторые с бутылками пива в руках. Конечно же, они сразу обратили внимание на нового человека в их обществе. Разговорились. Мой акцент вызвал первый их вопрос: откуда я? Я каждому отвечал встречным вопросом: «А сколько лет вы провели в советском плену?» Уже тогда знал, что эсэсовцам, с которыми разговаривать не хотел, будь они трижды бывшими, давали 11 лет. Но, честно говоря, и с другими ветеранами войны беседовать было не в радость, несмотря на их восторги по поводу русской доброты. Почти каждый говорил: «Не могу пожаловаться, русские мне совершенно не мстили». А я думал: «Ещё бы, ты жаловался!»
В годы нацизма
Меня поразило, что эти старички, сытые, благополучные, не чувствовали за собой никакой вины. Охотно рассказывали о своих амурных, а то и интимных похождениях в СССР. Помимо трудовой пенсии, получали ещё и ветеранскую, пользовались в стране уважением и даже сочувствием, как жертвы гитлеровского режима, и, видимо, поэтому не могли себе представить, что я-то их уважать никак не могу, и их рассказы меня коробят. А ещё было обидно за советских ветеранов-победителей, условия жизни которых были несравнимо более тяжёлыми. Ведь неспроста же довольно значительное их число эмигрировало по еврейской линии в Германию!
Нашим солдатам, воевавшим в Афганистане, мы тоже сочувствуем. Все русские фильмы на эту тему рассказывают о жестокостях афганских партизан, о мужестве и страданиях наших ребят. Но, пересекаясь, скажем, на языковых курсах с беженцем из Афганистана, я не пытался с ним контактировать, хоть я на его земле и не воевал. Всё равно я, выходец из СССР, должен был быть ему неприятен. Впрочем, немцы, наверное, считают, что раз я эмигрировал в их страну, значит, должен принять их шкалу ценностей. Иногда, чтобы мне понравиться, кто-то из них затягивал полюбившуюся им советскую песню.
Многие из этих бывших воинов активно участвовали в развернувшейся в это время (начало 90-х годов) в Германии компании по сбору средств в поддержку России. По всей стране висели плакаты с надписью «Hilf Rußland!» («Помоги России!»), на которых был изображён мальчик в ушанке с измождённым лицом и огромными печальными глазами. Не стану лукавить — меня не посещала ностальгия, я, если и скучал, то только по определённым людям, и у меня ни разу не возникло желание вернуться. Но поскольку Москва, где я жил — не Россия, мне именно в Германии пришлось узнать многое о своей стране, и душа моя болела за неё. Находясь в Москве, я не оценивал экономические провалы перестройки настолько глубокими, чтобы Европа собирала для нас одежду, еду и лекарства. Стало, как говорится, «за державу обидно».
Что ж, России действительно часто приходилось нелегко, и всё же: разве можно себе представить, чтобы советские люди, побывавшие в Германии на принудительных работах или в плену, пели привезённые оттуда песни нацистского времени? Да ведь даже немцы-ветераны предпочитали наши песни! Фашизм, конечно, не мог создать такой огромной песенной культуры, как СССР. Потому, что при всём сходстве этих режимов нельзя сравнивать идеи, которые легли в основу двух гигантских образований. Нацистская идея отвратительна сама по себе. Коммунистическая идея опасна лишь своей утопичностью. Все попытки её осуществить заканчивались катастрофой. Но по своему посылу она прекрасна, потому, что в ней отразилось неизбывное в человечестве стремление к справедливости. И отсвет этого благородного стремления и отражала в своих лучших образцах советская песня.
Крёпке — центральная площадь Ганновера
Порою на концертах меня просят ответить на вопрос: «Была ли советская песня служанкой коммунистической идеологии?» Но ведь не на каждый вопрос можно дать однозначный ответ. Можно спросить: «Была ли музыка Баха служанкой религии?» Однозначный ответ был бы положительным, поскольку в музыке Баха слышится мощный религиозный темперамент. Но разве этим исчерпывается значение музыки Баха?
Настоящее искусство всегда перерастает социальный заказ, иначе немецкие ветераны войны не пели бы советских песен. При этом я никогда не верил советской пропаганде. Особенно несуразным был миф о некоем немецком реваншизме. И, находясь в Германии, я особенно остро почувствовал всю фантастичность этой инсинуации. За все мои 28 лет жизни здесь я всякого насмотрелся, но ни о каком реваншизме никогда не слыхал. Иногда, какой-нибудь приверженец немецкой идеи сверхчеловека, мог с пьяных глаз сказать, что Германия ещё будет владеть миром, но при этом обязательно добавлялось: «Только мы никогда больше не будем воевать. Это глупость. Мы всё купим». Это при полной зависимости от Америки? Нет, серьёзной тревоги такие опасения у меня никогда не вызывали.
Однако войдя в свободное информационное пространство, я понял, что не всё в советской пропаганде было ложью. Выяснилось, например, что Чан Кай Ши был действительно кровавым диктатором так же, как и кубинский Батиста, при котором страна была островом развлечения для богатых американцев. Но каковы бы ни были издержки социализма или перестройки, Россия мои мысли так и не отпустила.
Совершенно потрясла история пожилой женщины, которая организовала мой концерт в городе Вюрцбурге. Ей было шесть лет, когда в её родной город Тульчин вошли немцы и уничтожили всё еврейское население — около 2000 человек. Командующий расстрелом офицер приказал в целях экономии патронов детей и стариков закапывать живыми, поскольку у них не будет сил откопаться. Однако же героиня этого рассказа откопалась — видно небрежно закопали, и убежала. Её детство прошло по детдомам, она толком не помнит родных, и когда героиня моего рассказа, уже взрослая, поехала на Родину, то на обелиске, воздвигнутом на месте побоища, увидела своё имя в перечне убитых. Случай, конечно, чудовищный. Но как же больно за страну, из которой женщина такой судьбы эмигрирует в Германию!
На месте разрушенной синагоги
Впрочем, я давно уже заметил, что в первую очередь из СССР уезжали евреи, пережившие гетто, а то и более вопиющие гонения от фашистов. Один из них мне как-то раз так прямо и сказал: «С меня хватило Гитлера». И пусть речь шла просто об антисемитских происках какого-нибудь зарвавшегося службиста, — для бывшего, например, узника концлагеря и это было невыносимо, и он был готов бежать от этого куда угодно.
Есть ещё одна жертва нацизма, о которой почти не упоминается. После уничтожения большей части европейского еврейства, постепенно стал отмирать идиш — язык евреев в изгнании. Понятно, что в Израиле культивируется иврит, есть только один идишский театр. Большинство евреев в Германии приехали из Украины, там традиционно обитала многочисленная диаспора. Но оказалось, что даже там на идише говорят только считанные пожилые люди.
Правда, существует богатое разнообразие народных песен на этом языке, и они популяризируются, их любят в мире. На концерты клезмерской музыки в Германии невозможно попасть. Когда, только прибывши в страну, я подрабатывал в ресторане, хозяин, узнав о моём происхождении, очень обрадовался: играйте и пойте что-нибудь еврейское, у нас это очень любят! К своему стыду я тогда ничего еврейского не знал. А, как известно, кто платит, тот заказывает музыку. И я вышел из положения с помощью песни Дмитриева — кстати, абсолютного великоросса — «Будет жить любовь на свете!». Беззастенчиво пользуясь тем, что немцы не знают ни идиш, ни русский, я от души горланил: «Лишь бы день начинался и кончался тобой», благо мелодию было не отличить от еврейской. Потом я узнал, что любимая мною с детства песенка «Варенички» — тоже еврейская и называется в оригинале «Warnischkes». Это было существенным обогащением моего репертуара, но и эту песню я знал и пел по-русски. В своё время к родителям в гости часто приходили супруги-переводчики песен народов мира Болотин и Сикорская. Болотин прекрасно пел, аккомпанируя себе на гитаре. В том числе и «Варенички». Но только в Германии я узнал, что это еврейская песня.
Стало ясно, что надо делать клезмерские программы, и я начал искать по библиотекам соответствующие ноты. Позже, в концерты своих ансамблей с удовольствием включал уже подлинные идишские песни. Но особую радость доставили мне, артистам моих ансамблей и нашим многочисленным слушателям, одесские авторы - композитор Борис Мамин и поэт Алла Левит-Вайнгауз, создавшие специально для нас песню под названием «Наш идиш» — как раз на волнующую меня тему. Эта композиция имела в наших программах всегда наибольший успех и постепенно стала визитной карточкой обоих моих ансамблей. После первого же исполнения, за кулисы пришла делегация слушателей с предложением дополнительного куплета на идиш, который они же сами и написали! Значит, эта проблема волнует не одного меня. Может быть, придёт время, и, как поётся в «Нашем идише», «мы услышим милый говор наших пап и мам»…
Конечно же, я и сам много сочиняю для ансамблей, которыми руковожу. При этом, мною движет не только увлечение фольклором, но и желание поучаствовать в деле возрождения и развития еврейских традиций в Германии. Понятно, что до войны значимость еврейских общин была особенно весомой. В отличии от евангелических и католических, еврейские общины, кроме религиозной, несли на себе миссию сохранения нации. До сих пор находятся в мире люди, не понимающие, что еврей — это национальность. С возникновением государства Израиль, еврейские общины мало чем отличались бы от остальных, если бы не особое отношение немцев к евреям. Нашим общинам выделяются средства на кружки по изучению иврита и религиозного ритуала. Широко отмечаются печально известные даты, и на траурных митингах первые лица страны надевают кипу.
Создавая произведения еврейской тематики, я ставил перед собой не только эстетические, но и просветительские задачи. Мне было очень важно, что перед исполнением моей композиции «Великий Соломон» памяти Михоэлса, возникала возможность рассказать о великом артисте, о руководимом им театре, об еврейском антифашистском комитете, активным членом которого был этот выдающийся сын Сиона, о постигшей его трагедии, о разгроме театра. Я стараюсь пропагандировать композитора Льва Пульвера, который писал музыку ко всем без исключения спектаклям Михоэлса.
Профессиональная еврейская музыка - увы! - большая редкость. Симфоническую и оперную музыку создаёт не нация, а государство, как, например, и архитектуру. И вот, как ни странно, в СССР, в самое, что ни на есть сталинское время, возникает государственный еврейский театр, пусть не оперный, но необыкновенно музыкальный. Там всё было национальным — литература, язык, декорации (у истоков театра стоял Марк Шагал), и музыка Пульвера была в этом котле необыкновенно органичной потому, что он был взращён на мелодиях еврейских местечек.
Рассказ обо всём этом тоже был интересен немецкой аудитории не меньше, чем музыка. В моей кантате «Не тесни чужака», речь идёт о еврейском мальчике и его нелёгком пути к религии в реалиях сталинского режима. Волею судьбы, я оказался членом, наверное, самой музыкальной еврейской общины Германии. У нас очень хороший кантор — Андрей Ситнов. Он к тому же профессиональный кларнетист. Вообще, как и во всякой еврейской среде, среди эмигрантов Ганновера, много музыкантов, и дирижёр Наум Нусбаум — музыкант неуёмного энтузиазма — сумел сначала создать небольшой мужской вокальный коллектив, который сопровождает синагогальное богослужение. Это уже огромная редкость. Но постепенно, на базе этого профессионального ансамбля, образовалась довольно многочисленная вокально-инструментальная группа под названием «Шалом, хаверим!», которую содержит правление общины. Случай, по-моему, беспрецедентный. Свои самые значительные еврейские сочинения я написал именно для этого коллектива. Особенно часто они исполняли мою ораторию «Хрустальная ночь», на стихи австрийского поэта Виплингера.
Группа «Шалом, хаверим!»
Всё это не означает, что моя эмиграция обошлась без потерь. Так не бывает. Как бы я ни знал немецкий, всё равно морально тяжело говорить с любимой внучкой на чужом языке. Круг приятелей здесь уже не может быть так же широк, как на Родине. Есть и другие потери, причём порою неожиданные. Можно подготовиться к любым трудностям, но на то они и неожиданности, что их никак не учтёшь. А они в эмиграции — на каждом шагу.
И свои воспоминания я хочу закончить самым расхожим анекдотом в нашей среде на эту тему:
Человек впадает в кому и оказывается в благоухающем саду с обилием цветов и фруктов, с аллеями, по которым ходят прекрасные и доступные женщины. У одной из них он спрашивает, куда он попал. А она, озорница, отвечает, что в ад. Вскоре, наш герой выходит из комы, а через несколько лет умирает. И, оказавшись в чистилище, сам просит направить его в ад. Только ад на этот раз оказывается классическим — с поджариванием на медленном огне и стоянием по горло в нечистотах. Человек взывает к мучителям: «Когда я был в коме, то видел совсем другой ад!». А ему говорят: «Не надо путать туризм с эмиграцией!».
