Януш Корчак родился в еврейской семье известного юриста Йозефа Гольдшмидта, и воспитывался в традициях еврейского просвещения – Хаскалы. Назвали юного Гольдшмидта в честь деда Гирша, но звали его все по-польски – Генрик. Это неудивительно, поскольку отца самого называли Юзефом. Да и остальным своим детям дед дал польские имена: Мария, Магдалена, Людвик, Якуб, Кароль.
Свои книги он подписывал псевдонимом «Януш Корчак», почерпнутым в одном из произведений писателя Юзефа Крашевского. Он не возражал, когда его называли Янушем, но не менял своего настоящего еврейского имени, и во врачебной практике именовался д-ром Гольдшмидтом.
В ассимилированной еврейской семье пробивались культурные влияния как просвещенного еврейства, так и польского католицизма. Так, несмотря на возражения матери, отец брал Януша на пьесы о Рождестве.
И хотя он вырос агностиком, он видел в обеих религиях культурный потенциал, необходимый для главного дела его жизни – воспитания детей. Один из наиболее влиятельных критиков Антоний Слонимский, чей отец-еврей обратился в христианство и женился на католичке, писал о его пьесе: «Очаровательный автор – Корчак…. Он много говорит о Боге, но никто не знает, что это за Бог – христианский, языческий или еврейский».
Универсализм Корчака не прошел ему даром. Впоследствии, руководя двумя приютами, еврейским и польским, он не только постоянно подвергался нападкам польских националистов-антисемитов, но и варшавской ультраортодоксальной общины. Некоторые из ультраортодоксов видели его еврейский приют «слишком польским» – хотя там соблюдался кашрут и праздновался Шаббат.
В задуманной им серии детских книг о библейских героях в списке числились Давид, Соломон, Иеремия и Иисус. Отвергая любой национализм, он в юности скептически относился к сионизму, созданию еврейского государства, в силу своего универсалистского подхода.
Будучи в Базеле в 1899 г., он навестил приятеля – делегата 3-его Сионистского конгресса и попал на его заседание. Найдя атмосферу Конгресса «буржуазной», он счел идею решить проблему восточно-европейского еврейства в ближневосточных пустынях «утопической».
«Напыщенные» речи депутатов вызвали у него острое неприятие, и он осознал, что единственный язык, интересующий его – это язык детей.
Потом он отказался участвовать в конференции Еврейского национального Фонда в 1925 году: его, человека «идущего своей одинокой дорогой» оскорбляла пропаганда устроителей конференции, хотя он и признал ее необходимой, а саму конференцию «чем-то очень великим, очень мужественным и очень трудным».
Но он подписал обращение Еврейского национального фонда с призывом пожертвовать однодневную зарплату, как выражение солидарности «с братьями, занятыми строительством еврейской земли». При этом он все же полагал, что «христиане и евреи дети одного Бога… Проблема Человека, его прошлого и будущего на Земле, перевешивает для меня проблему Еврея».
Потом его отношение к сионизму постепенно менялось, и он очень хотел попасть в Палестину. Он успел посетить ее дважды – в 1934 и 1936 годах. Его многое интересовало там, но фокус был один – воспитание детей.
В Варшаве его посещали многие кибуцники из Палестины с просьбами о консультациях, и он шутил, что Варшава стала пригородом Палестины. А его подопечных еврейских сирот порой били и унижали, когда они шли через христианские кварталы. В 1932 году он писал приятелю Йосефу Арнону, который эмигрировал в Палестину: «Если и есть страна, где ребенку честно дается шанс выразить свои страхи и мечты, его сомнения и стремления, – это могла бы быть Палестина. Там должен быть возведен памятник неизвестному сироте… Если судьба распорядится так, что я попаду в Палестину, то не к народу, а к мыслям, которые там родятся. Что мне скажет гора Синай? Или Иордан? Гробница Иисуса, университет, пещера Маккавеев, Галилея? Я буду проживать две тысячи лет европейской истории, польской истории, еврейских странствий.. Мир нуждается не в труде и апельсинах, а в новой вере. Вере в ребенка, который есть источник всех надежд».
В 1936 году Корчак провел в Палестине полтора месяца. Несмотря на предупреждения об опасности, он обошел весь Иерусалим, посетив как христианские святыни, особенно связанные с жизнью Иисуса, так и иудейские. С Библией в руке, он один день мог прогуливаться с монахами-францисканцами, пытаясь воссоздать мир Иисуса, а другой провести у Мусорных ворот и Стены плача, воссоздавая мир Давида.
Корчак планировал приехать в Палестину еще на четыре месяца в октябре 1939-го – его очень интересовала педагогика в кибуцах. Он попросил приятеля найти ему скоромное жилище в Иерусалиме, где он мог бы написать детскую Библию, включавшую рассказы о детстве Давида и Иисуса. Но 1 сентября немцы вторглись в Польшу. Ему и его ближайшей сподвижнице Стефании Вильчинской предлагали перебраться в Палестину – они отказались, не желая оставить детей. Потом была война, гетто. Он жил заботой о детях.
В каменных кварталах гетто были дети, которые уже не помнили, как выглядит дерево и цветок. В редких случаях, когда христианским друзьям Корчака удавалось послать гонцов, чтобы выяснить, в чем он нуждается, он просил растений: «Детям нужно во что-то погрузиться. Забота о герани или петунии поможет забыть им о бедах». Когда сироты вспоминали о добрых старых днях в летнем лагере, ему подумалось, что во дворе Церкви Всех святых, находившейся в пределах гетто, есть небольшой сад. Решив, что священник может отозваться на просьбу детей поиграть там, он помог маленькой воспитаннице Сами составить письмо: «Мы просим Ваше преподобие разрешить нам, если можно, приходить несколько раз в церковный сад утром по воскресеньям (6:30-10). Мы мечтаем немножко побыть на воздухе и среди зелени. Там, где мы находимся, очень душно и тесно. Мы хотим познакомиться и подружиться с природой. Мы не повредим растений. Пожалуйста, не откажите нам. Зигмус, Сами, Абраша, Ханка, Аронек».
Священник Марцелий Годлевский перед войной был открытым антисемитом. Однажды он сказал Корчаку: «Мы очень слабые. За стакан водки мы продадимся в еврейское рабство». Но после вторжения немцев он изменился – помогая как обращенным евреям в своей церкви, так и всем евреям, чем только мог. Что он ответил на письмо детей, осталось неизвестным.
В ноябре 1941 г. польке Марии Шкапской, известному историку и литератору, дружившей с Корчаком, удалось достать пропуск в гетто, чтобы навестить его. Они седили в маленькой комнате-кабинете. Корчак стал рассказывать о программе Хануки, которую готовили дети. Он собирался написать к празднику несколько молитв, так же как и несколько молитв к Рождеству – хотя нееврейский приют был уже делом прошлого. Поскольку ему надо было составить тексты для двух хоров, используя материал обеих религий, он попросил гостью прислать ему литанию Деве Марии. Корчак печально вспоминал предыдущие годы, когда он писал ханукальные пьесы для еврейских сирот и танцевал вокруг рождественской елки с сиротами-христианами.
Она его видела в последний раз.
«Жегота» (подпольный Совет помощи евреям – прим.ред.) предложила Корчаку убежище на «арийской стороне», но он дважды отказался, сказав, что не оставит детей. Предлагали спастись Стефании Вильчинской и другим сотрудникам приюта: все они также отказались оставить детей.
6 августа 1942 года немецкие солдаты собрали около 200 еврейских детей и с десяток сотрудников приюта, чтобы увезти их в Треблинку. Он сказал детям, что они могут радоваться, поскольку едут за город. Там они будут купаться, гулять в лесу, собирать грибы и ягоды. Дети, от 2 до 13 лет, были одеты в лучшую одежду и держали в руках любимые книжки и игрушки. Корчак шел впереди, держа за руку малыша, за ним десять сотрудников приюта и двести радостных детей, по двое, держась за руки.
Стефания Вильчинская вела старшую группу. Уже в последний момент перед отправкой в лагерь Корчаку снова предложили спастись: то ли его узнал офицер СС, любивший его детские книги, то ли немцы имели на него свои планы. Он отказался в третий раз. Их всех посадили на поезд в Треблинку, и там убили в газовой камере.
...А Дом сирот Корчака существует по сей день. В почти полностью разбомбленной старой Варшаве четырехэтажное здание сохранилось – немцы использовали его как общежитие Гитлерюгенда. Теперь здесь польский католический приют. В Польше до сих пор еврейско-католические отношения очень непростые, но приюта они не касаются. По словам 11-летнего Павла Адамского, «мы гордимся тем, что Корчак был евреем. К нам приезжают евреи из Израиля и других стран, хотя мы и католики. Для Корчака не было разницы – он заботился о всех детях».
