В конце 19 в., с быстрым промышленным ростом Европы, стало резко увеличиваться население городов, особенно крупных, куда стекались разорившиеся крестьяне и иной деклассированный элемент в поисках работы и лучших условий жизни.
Евреи также массово начали переселяться из местечек и мелких городишек в Варшаву, и к началу 20 в. они составляли около трети ее населения. Стремились сюда и многочисленные хасидские лидеры-цадики вместе со своими последователями, привлекаемые соблазнами городской жизни. К началу Первой мировой войны в Варшаве поселились не меньше 50 хасидских ребе со своими дворами — тысячами и тысячами хасидов.
Сосуществовать различным хасидским течениям было нелегко. Они яростно препирались по самым разным поводам: когда начинать молитву, какие использовать нигуним (мелодии), какой кугель и когда есть по субботам. Некоторые диспуты длились годами и порой превращались в открытые столкновения, чуть ли не войны — и подчас никто не мог вспомнить, с чего все началось. Одна такая междоусобица запечатлена в очерках жизни варшавского еврейства той эпохи.
Два хасидских двора, возглавляемых Порисовским ребе Йехошуа Ошером Гурвицем-Штернфельдом и Каливерским ребе Ури Йегошуа Ошером Эльхананом Ашкенази, враждовали многие годы, хотя причины разногласий уже никто не помнил.
В начале 1925 г. Порисовский ребе, овдовев, снова женился. Через год у него родился сын, и ему пришло в голову, что пора воспользоваться хорошей возможностью и прекратить многолетнюю войну с каливерами. Он пригласил Каливерского ребе на обрезание новорожденного. Мало того, он вознамерился сделать Каливерского ребе сандаком — восприемником младенца.
Этот великодушный жест был с удовлетворением принят Каливерским ребе, и все, вероятно, было бы хорошо, если бы не одна деталь: Порисовский ребе не известил своих хасидов, что собрался мириться с каливерами. А порисовцы, много лет выслушивавшие гневные проповеди своего ребе насчет козней каливеров, теперь пребывали в полном изумлении от его благодушия. Они не очень понимали, как следует реагировать, увидев такой торжественный прием вожака своих презренных врагов.
Торжество по случаю бриса было грандиозным. Раввины и их свиты до отказа заполнили большую квартиру реббе — здесь собрался весь хасидский цвет Варшавы. Вино лилось рекой; скоро порисовцы напились и стали буянить. В знак протеста против примирения с прежним архиврагом, они открыто проигнорировали призыв своего ребе присоединиться к вступительной молитве на брис.
Повисла неловкая тишина, и Порисовский ребе пригласил Каливерского прочитать благословение: «Рабойсай, мир велн бенчн» (Господа, произнесем благословение), что привело в еще большую ярость порисовских хасидов. Этого они уже не могли стерпеть и встретили призыв помолиться дружным истеричным смехом. Хамство порисовцев впечатлило присутствующих, но с учетом большого количества народа и производимого шума, скандал до поры до времени не грянул и торжество продолжалось.
Наконец, один из порисовцев присоединился к молитве и был поддержан единоверцами. Но еще один гость, сын Зволенского ребе, решил не оставлять оскорбительное поведение порисовцев без внимания и заметил: «Смеха достойно скорее твое пение, чем Каливера».
Но порисовцы уже и так были на пределе, и не замедлили среагировать. Один из них, пьяный в драбадан Аврамель Грицер, повернулся к сыну Зволенского ребе и посоветовал ему заткнуться, предварительно обозвав его «сопляком» и «главным злодеем Израиля».
Увидев, что его сын подвергается оскорблениям пьяного хасида, Зволенский ребе ухватил Грицера за лапсердак и предупредил: если тот не перестанет, то получит, причем вдвойне. Грицер бросил в ответ: «Да? А ты получишь вчетверне».
После этих слов сын Зволенского ребе двумя ударами кулака сбил Грицера с ног. Распаленная толпа порисовцев набросилась на Зволенского ребе с сыном и стала яростно их избивать, как гласит идишская воровская пословица, удачно взяв их «в кредит», «аройснемен a машканте»: одни держали отца с сыном, а другие их лупцевали. В итоге ребе с сыном были сильно избиты.
На нечеловеческие вопли Зволинеров примчались соседи. Они ворвались в квартиру ребе и обнаружили Зволинеров лежащими недвижно на полу и громко стонавшими; одежда их была изодрана в клочья.
Порисовцы вытащили Зволинеров из здания и бросили на улице. Только с помощью двух прохожих их удалось погрузить на дрожки и отвезти домой. Праздник же продолжался, словно ничего не произошло. Брис состоялся, гости веселились и плясали.
Вскоре, однако, в квартиру ворвалась дочь Зволенского ребе вместе с полицейским. Офицер потребовал, чтобы к нему вышел хозяин, Порисовский ребе. Но порисовцы образовали плотный круг, преграждая офицеру доступ к цадику. Зволенская дочка (по описанию одного идишского репортера, «острая на язык») начала истошно кричать, что ее отца избили и потребовала возмездия для обидчиков. Некоторое время стороны упрямо препирались, после чего порисовцы уступили и полицейский возвратился в управление со списком имен хулиганов.
Тут же собравшейся группе идишских журналистов Зволенская дочь заявила, что они еще о ней услышат, что она подаст в суд. Так и осталось неясным, исполнила ли она свое обещание. Многие внутриеврейские разборки, особенно в религиозном сообществе, решались через посредничество кого-то из своих: считалось, что небольшие местные скандалы среди хасидов сильно раздувались прессой, и никто не желал, чтобы в газетах со смаком полоскали их грязное белье. Так что, похоже, дело не имело дальнейшего хода. Хотя вряд ли Зволенский реббе с удовольствием вспоминал радостное приобщение порисовского младенца к еврейскому народу.
