К 1929 году положение варшавских евреев было не из лучших. Несмотря на свободную конкуренцию разных партийных и религиозных движений, насыщенность культурной жизни и многообразие еврейских организаций, евреев заедали общепольская экономическая депрессия, долги, нищета, банкротства; возросло количество самоубийств.
Дабы слегка развеять мрачные настроения, ежедневная еврейская газета на польском языке «Наш пшеглад» («Наше обозрение») решила провести невиданный эксперимент. Газета объявила конкурс на избрание самой красивой еврейки Польши — «мисс Иудея» — и предложила молодым женщинам со всей страны слать в газету свои фотографии. Читатели по опубликованным фото должны были выбрать десять финалисток, а жюри из журналистов — определить победительницу из их числа.
Однако идея была крайне негативно воспринята идишскими газетами, посчитавшими конкурс сплошным маразмом и идиотизмом. Их аргументы сводились к следующему: во-первых, конкурсы красоты — это «гойские» обычаи, типа гуляний на Масленицу; во-вторых, в конкурсе усмотрели провокацию со стороны польскоязычной газеты — мерзкого инструмента ассимиляции и разрушения истинной (т.е. идишской) еврейской культуры; в-третьих, в конкурсе налицо проявилась эксплуатация женщин. И самое главное: редакторы идишских газет рвали на себе волосы, что сами не додумались до такого конкурса.
Полтора месяца «Наш Пшеглад» публиковал фото красоток, выглядевших, согласно тогдашней моде, примерно на один манер: гладко зачесанные волосы с четким пробором посередине, густо подведенные брови. Конкурсантки, вероятно, руководствовались тем обстоятельством, что редакция газеты стремилась зафиксировать эталон именно семитской еврейской красоты — и оказались правы, потому что в десяток финалисток попали кандидатки, в наименьшей степени напоминающие полек.
В итоге жюри выбрала победительницей малоизвестную 20-летнюю варшавянку Зофью Олдак, выступавшую под псевдонимом Иудита. Похожая на Фриду Калло, она, видимо, воспитывалась во вполне культурной семье, уже успела побывать во Франции и Алжире, и проявила эрудицию, отвечая на вопросы жюри и заявляя, что желала бы быть современной эмансипированной женщиной и матерью.
Ставшую национальной еврейской иконой Зофью, как и положено, отвели в лучшие бутики, надарили белье, ботинки, шубы, косметику и проигрыватель, собрали ей деньги на дальнейшую учебу, после чего разные еврейские учреждения почли за честь устраивать громкие рауты с ее участием, а заодно с редакторами «Нашего Пшеглада». На банкетах и концертах в Варшавской филармонии она соседствовала с разными VIP-персонами; на фотографиях она позировала с вдовой известного идишского писателя Ицхока-Лейбуша Переца, со знаменитым педагогом Янушем Корчаком и его сиротами, актерами идишских театров, тружениками кибуца с опекаемыми ими двумя коровами.
Наконец, пришло время и главного визита — в администрацию варшавской общины, в которую входили представители самых разных партий и движений. В эти годы варшавскую общину возглавлял Йехошуа Хешель Фарбштейн, который поторопился устроить в честь «мисс Иудея» банкет. Важно отметить, что Фарбштейн параллельно возглавлял «Мизрахи» — партию религиозных сионистов. Выразив на банкете восторг красотой Зофьи, он стал торжественно цитировать библейскую «Песнь песней».
Напомним, что народную эротическую поэму «Песнь песней», повествующую о любви пастуха и пастушки, воспевающую груди главной героини, похожие на «виноградные кисти», наши мудрецы ни за что не хотели включать в канон Писания. Только благодаря настойчивости великого р. Акивы, заявившего, что «Песнь песней» — вовсе не пастораль, а рассказывает о любви Бога-жениха к Израилю-невесте, поэма стала частью Танаха (и слава богу, поскольку иначе религиозные евреи ее бы никогда не читали). Но уже признанная священной, книга Танаха, прочитанная в честь 20-летней варшавской «шалавы», предельно возмутила деятелей «Агудат Исроэль» — крупнейшей в Польше ультраортодоксальной партии и ключевого игрока в варшавской общине. Они стали громко возмущаться, что Фарбштейн, лидер враждебных им сионистов, не только превысил права председателя общины, но унизил ее администрацию и осквернил святой текст. Началась серьезная общественно-политическая свара: в своей газеты «Дер Ид» ультраортодоксы набросились с обвинениями на конкурс, его организаторов, мисс Иудею и самого Хешеля Фарбштейна. Заодно они подрядили ешиботников участвовать в уличных демонстрациях против мисс Иудеи. В ответ стали устраиваться контрдемонстрации, а в газетах появилось множество карикатур, выставляющих противников в самом невыгодном свете.
Для дальнейшего повествования необходимо вспомнить и тот факт, что лет за десять до этого недружественные взаимоотношения сионистов с ультраортодоксами подогрел еще один конфликт. В здании, где размещался бейт-мидраш и где благочестивые ортодоксы предавались изучению святых книг, администрация арендовала соседнее помещение для занятий спортивного клуба «Бар-Кохба». Самый возбудимый и страшно недовольный учащийся по имени Мордке-Мендель Бал-Тшиве все десять лет забрасывал администрацию потоком писем, жалуясь на ужасные вещи, творимые членами спортивного клуба, которые курят и пишут по субботам.
Скандал с мисс Иудея уже понемногу стихал, но в этот момент почил глава варшавской «Агуды» и заместитель председателя общины р. Йешайя Розенбойм. Похороны были грандиозными. Многотысячная толпа в течение двух часов добиралась до кладбища, битком набитого хасидами. Весь цвет польского хасидизма собрался здесь; целая толпа авторитетных раввинов выстроилась на импровизированной трибуне в ожидании своей очереди на поминальную речь. В числе этой группы находился и председатель общины Хешель Фарбштейн, пребывавший в довольно нервическом состоянии. Он не без оснований опасался неприятностей от «Агуды», и поэтому в предыдущий вечер специально навестил Розенбоймов, попросив, как председатель общины, разрешения выступить. Те согласились, тем более что, несмотря на политические разногласия, Фарбштейн и Розенбойм находились в хороших личных отношениях. Благословив Фарбштейна, Розенбоймы даже обратились к «Агуде», чтобы та не мешала Фарбштейну.
Но стоило только Фарбштейну начать говорить, послевкусие скандалов дало себя знать. Вышеупомянутый Мордке-Мендель Бал-Тшиве решил, что похороны предоставляют наилучшую возможность высказать главе общины всё, что он думает о спортивном клубе «Бар-Кохба». Послышались одиночные крики «Бар-Кохба! Бар Кохба». Немногие поняли, что конкретно они означали, но быстро сообразили, что крики направлены против Фарбштейна и с удовольствием к ним присоединились: толпа стала скандировать: «Бар-Кохба!». Но вскоре их заглушили крики «Мисс Иудея! Мисс Иудея!». Огромная масса людей стала хором требовать от Фарбштейна сойти с трибуны. Стоявшие рядом раввины напрасно взывала к бунтующей молодежи, требуя спокойствия из уважения к покойнику — но лишь только подогрели ее боевой дух. Два десятка ешиботников приготовились к атаке на трибуну и к пленению председателя общины. Поняв, что в страшном гаме его все равно никто не слышит, да и что он реально подвергается физической опасности, Фарбштейн поспешил ретироваться с трибуны, а затем и с кладбища, что сопровождалось неистовыми аплодисментами победителей.
Настала очередь выступать представителю «Агуды», но толпа уже была слишком разгорячена, чтобы предаваться тихой печали похоронного действа. Скорбящие разделились на две группы: одна требовала, чтобы Фарбштейну дали договорить, другая — чтобы изгнать его вон. Страсти накалялись: последовали взаимные толчки, а потом и удары. В ход пошли шляпы, трости, замелькали кулаки, и на кладбище началась полноценная драка. Сотни хасидов мутузили друг друга; трибуну разломали, и высвободившиеся доски стали боевым оружием в руках противников. В разгар побоища кто-то вспомнил, что похороны еще не завершились, и тело Розенбойма осталось непогребенным. Ситуация настолько вышла из-под контроля, что даже семья покойного не обратила внимание, что он еще не покоится в земле. А уже приближался критический час заката, к которому все должно было закончиться. И пока скорбящие с дикими криками дрались на могилах, несколько человек предали тело Ишайи Розенбойма могиле.
Разумеется, драка на кладбище стала предметом живейшего обсуждения на улицах, в еврейских кафе и магазинах. В целом сообщество пришло к соглашению, что драка явилась постыдным осквернением памяти покойного — хотя и раздавались оправдания, что в хреновой жизни не обходится без хреновых поступков. Все последующие недели газеты переполняли дискуссии и карикатуры на вновь всплывшую историю о мисс Иудее. В канун приближающегося Песаха рассказ о конкурсе красоты вплелся в газетах в величавую пасхальную агаду, когда все четыре вопроса о смысле седера задавала уже Зофья Олдак, а четыре сына превратились в четыре дочери — иначе говоря, история Исхода из Египта была задвинута куда-то на второй план конкурсом красоты.
Впрочем, нет худа без добра, и Шмуэль Яцкан, основатель «Хайнт» — ведущей идишской газеты Варшавы — высказал мнение, что в еврейской Варшаве, с ее страхами, высокими налогами, банкротствами и самоубийствами, давно не было так весело. Конкурс красоты помог евреям забыть о текущих цоресах.
Потихоньку шум улегся и вся эта история забылась. Никто точно не знает дальнейшую судьбу Зофьи Олдак. Жившая в Тель-Авиве ее престарелая кузина не могла вспомнить, куда отправилась Зофья. Вроде, в Австралию. Или в Освенцим.
