В прошлом году писательница Дина Рубина отмечала полувековой юбилей своей писательской карьеры. «Одинокий пишущий человек» - ее автобиографичная проза, в которой она делится тем, как создаются книги, - вышла под занавес 2020 года. На минувшем международном фестивале «Книжный маяк Петербурга» Дина Рубина рассказала о том, над чем работает сейчас, и почему не станет писать детектив. Наш корреспондент выбрал самое интересное из этой беседы.

О любви к книгам у детей

Часто слышу о том, что молодежь сегодня не читает книг. По моему глубокому убеждению, все зависит от семьи. Если родители читают, им душа не позволит смотреть на своего ребенка, который вдруг перестал бы читать. Этого просто не бывает.

Моя внучка, например, уже давно прочитала и всего «Гарри Поттера», и «Шерлока Холмса», и «Остров сокровищ». В общем, все, что положено. Но на другом языке. Так ведь и мы читали эти книги на другом языке. Конечно, Агнию Барто я ей не читала, а вот Маршака показывала. Моей внучке девять лет, и она, увы, не говорит по-русски, хотя до трех лет говорила, потому что у нее была русская я и няня. А потом она пошла в израильский детский сад, и русский язык кончился. Но я говорю с ней только по-русски. Она понимает, но отвечает на иврите.

О трудностях в работе писателя

Любой серьезный писатель пропускает через себя абсолютно все ненависти, любови, признания, болезни, страсти, рождении, смерти – все, что происходит с его героями. Пока работаешь, это все очень истощает нервную систему. Правда, потом, конечно, обогащает. Вот ты работаешь, работаешь и внезапно посреди дня падаешь на диван и спишь без просыпу. Просыпаешься вечером абсолютно мертвый. И вдруг открывается второе дыхание, и ты продолжаешь работать.

В разные периоды работы трудности возникают на абсолютно разных этапах. Поначалу самый тяжелый этап – это структура вещи, сюжетные построения. Иногда, чтобы просто проветрить мозг, я беру какой-нибудь детектив. И я вижу, что герои поступают кое-как. Я, всю жизнь мечтая написать детектив, так его и не напишу, хотя в моих романах есть элементы детектива. Потому что нужно всегда идти на поводу этой псевдотайны, которую создает автор. Он обязательно играет в поддавки. Это шахматная партия с определенными условиями. Но мой герой в той ситуации, которая необходима для раскручивания детективного сюжета, повел бы себя по-другому: например, развернулся бы и вообще уехал. Потому что у него такой характер. В литературе, в прозе все движимо характером героев. Поэтому я читаю, что Пушкин немного лукавил, говоря о том, что его удивила Татьяна Ларина. Я думаю, он ее очень тщательно подводил к этому якобы внезапному шагу, ведь другого шага просто и быть не могло.

О Петербурге в своих романах

У меня есть три героя, в которых все влюбляются. Это Захар Кордовин из романа «Белая голубка Кордовы», Леон Этингер из «Русской канарейки» и Аристарх Бугров – главный герой романа «Наполеонов обоз», хоть он гораздо более суровый персонаж, чем его предшественники. Это герои законченных историй. Но меня все время просят воскресить моих героев. Как Ильф и Петров, которые дали Остапу Бендеру вторую жизнь в «Золотом теленке». После того, как была экранизирована моя повесть «Любка» режиссера Станислав Митина, меня просили делать даже сериал. Я отказалась.

Когда меня занимает новый сюжет, я полностью в него погружаюсь. Например, сейчас я работаю над новой книгой и по уши сижу в Ленинграде конца 1980-х годов. Герой моей повести – мальчик, который растет в этом городе. Он учится на медика, работает на скорой, а потом становится психиатром. В итоге он уезжает в другую страну, где проходит все круги ада. Он остается живым и предстает перед читателем пожилым человеком. Всю его жизнь я выстроила в виде целого ряда смешных рассказов. Да и сам персонаж смешной – типа Чарли Чаплина. И он постоянно попадает в какие-то забавные ситуации. Причем повесть эта совершенно другая. Мне надоело хоронить героев. После этого чудовищного года пандемии мне захотелось написать что-то очень теплое и человеческое, в чем-то забавное.

Питер есть в других моих романах. Частично, кусками, но с душевной привязанностью. Захар Кордовин заканчивает Академию художеств. Аристарх Бугров тоже учится в Питере и работает на скорой. Я очень люблю этот город. Я в нем никогда не жила, но, конечно, бывала. Тут живут мои друзья, например Катя Солертинская – внучка Ивана Ивановича Соллертинского (советского музыковеда, театрального и музыкального критика – прим. ред.). Она подкидывает мне замечательные детали. Сейчас я переписываюсь с Ириной Журавлевой и Жанной Ивановой – это все ленинградские женщины.

О музыке в творчестве

Я профессиональный музыкант, но с музыкой у меня сложные отношения. Сначала я не могла простить эти 17 лет, отданные музыке. Простить судьбе, родителям. Мне казалось, что за эти годы я бы смогла сделать многое другое. Но потом поняла: гормоны, молодость и юная энергия элементарно не дают сидеть на одном месте. И сейчас мое музыкальное образование мне очень помогает в творчестве. Законы искусства зачастую очень родственные. Основа той пластики фразы, о которой говорил Юрий Коваль (советский и российский детский писатель и поэт – прим. ред.), для меня – это моя музыка, мое чувство музыкальной фразы. Когда я работаю, я обязательно проговариваю написанное речитативом. Для меня очень важен ритм фразы и абзацев. Бывает, сядешь в машину, включишь Брамса или Шуберта, Баха или Вивальди и едешь себе, едешь. И как же думается под эту замечательную музыку!

Да и джаз хорош. В романе «Синдром петрушки» мои герои танцуют под минорный свинг Джанго Рейнхардта (французский джазовый гитарист-виртуоз – прим. ред.), который крутился в моей машине весь год. Мой муж говорил, что уже не может это слышать и грозился, что просто не сядет ко мне в машину. А я слушала это бесконечно. Когда я писала «Белую голубку Кордовы», то слушала испанские песни XV-XVI веков на ладино – языке испанских евреев. Эти романсы необычайно певучи и проникновенны. Конечно, я совсем не понимала слов, но эта музыка говорила сама за себя. Я была погружена в этот мир, и это давало очень многое для прозы.

О том, можно ли научить писать

Я начала печататься, условно говоря, со старшей группы детского сада, поэтому про учителей знаю мало. Но уверена, что научить писать можно, причем достаточно профессионально. Американский писатель Трумен Капоте говорил примерно так: «У меня ушло много времени, чтобы понять разницу между плохой и хорошей прозой. А вся оставшаяся жизнь у меня ушла на то, чтобы понять разницу между хорошей прозой и настоящей». Это разница крошечная, но убийственная. И этому никто не научит. Это вздох, ритм фразы, скорость чувств, умение перенести все это на бумагу. Владимиру Войновичу как-то сказали, что есть писатели от учителей, а есть от родителей. И Владимира Николаевича отнесли как раз к тем, кто от родителей.

Я, правда, сама сейчас преподаю писательское мастерство в Университете Бен-Гуриона. На мои лекции приходят студенты, которые очень хотят научиться. Я с самого начала предупредила их о том, что ничему их научить не смогу. Но они настояли. И оказалось, что мне самой очень интересно рассказывать о том, кто такой герой, как строится характер и пространство. Я вдруг поняла, что много чего узнала за свои 50 лет работы. Недавно я перечитывала свои произведения, которые я написала в 15-16 лет. Боже, думала я, какая чушь! Но иногда обнаруживала, что где-то интересно завершила абзац. Смотри-ка, значит, что-то в этой девчонке было уже тогда. Значит, это имеет право на прочтение.

Источник: Санкт-Петербургские ведомости