Интервью с режиссером Катей Устиновой, автором фильма — лауреата премии «Лавровая ветвь».
— Катя, вам удалось снять глубокую, трогательную документальную ленту об уходящей натуре, о нехитром быте еврейских местечек, об этой прежде масштабной цивилизации, о еврейской культуре в тесном ее переплетении с молдавской, украинской, русской. Не многие знают, что еврейская жизнь в штетлах продолжалась и после войны, вплоть до 1990-х. Спасибо вам за фильм. А сейчас расскажите о себе.— Родилась я в Москве, окончила Институт стран Азии и Африки при МГУ. По образованию я востоковед, хотя им не стала, но до сих пор немного говорю по-индонезийски, что пригождается мне в поездках по Индонезии. Потом я попала на телевидение и проработала там около девяти лет — сначала сценаристом в программе «Дачники» с Машей Шаховой — любила этот проект, — потом продюсером в программе «Профессия — репортер» с Андреем Лошаком, которого считаю своим учителем, и в финале — три года корреспондентом с Антоном Хрековым в программе «Главный герой», тогда мы работали в команде Николая Картозии в дирекции праймового вещания НТВ. Это было счастливое и интересное время, но всегда хотелось делать что-то свое. В 2009 году я все бросила и уехала в Нью-Йорк, грезила учебой в киношколе, хотела изучать игровое кино, но попала на документальное, чему тоже рада. Два года училась на документалиста в School of Visual Arts, получила диплом MFA (мастера изящных искусств) и с тех пор работаю над тремя документальными фильмами. «Штетл» — мой дебютный, первый законченный фильм, на восемьдесят процентов сняла его сама, композитор в нем — Аня Друбич. К идее создания этой киноленты я пришла благодаря своему отцу Сергею Устинову, основателю частного «Музея истории евреев в России». В нем представлена уникальная коллекция артефактов еврейской жизни, которая собиралась на протяжении нескольких лет специалистами по иудаике. Собственно, сотрудники музея, например Мария Каспина, и направили меня к первым героям в Черновцы и Коломыю.
— А в каких бывших еврейских поселениях проходили съемки?
— Побывала, наверное, в двадцати местечках и городах Подолья, Галичины, Буковины и Молдовы — в Шаргороде, Коломые, Копайгороде, Черновцах, Бельцах, Тульчине, Вертюжанах. Разумеется, евреев там почти не осталось, прежний еврейский мир — руины. Но Шаргород или Вертюжаны сохраняли свой еврейский облик и характер до конца XX века, были местом паломничества этнографических экспедиций. На этих территориях по-прежнему стоят характерные еврейские дома с балконами для сукки. Еще в начале перестройки там работало множество еврейских ремесленников — портных , сапожников, шапочников, стекольщиков. В советское время в синагоге Шаргорода был сокоморсовый завод — это памятник архитектуры XVI века, — но он давно заброшен и рушится на глазах, его никто не восстанавливает, да и некому.
— Как в целом строилась работа над кинолентой?
— Записала около тридцати интервью, затем провела своеобразный кастинг. Может, это не очень корректно говорить по отношению к живым людям, но в силу возраста не все герои были готовы участвовать в съемках.
Художнику Исааку Вайншельбойму на момент съемок исполнилось 96 лет, он умер два года назад, Эмилия, свидетельница Холокоста, с которой я дружила и часто общалась, скончалась в 99 лет. При этом до последних месяцев своей жизни это были невероятно активные пожилые люди, к которым приходилось чуть ли не записываться на прием. Из тех, к кому меня отправляла Маша Каспина, в фильме снялся портной Шмило Кроч, к нему я успела приехать лишь однажды. После отбора в «Штетл» вошли эпизоды с девятью героями, из невошедшего материала — несколько мощных воспоминаний о Холокосте, ряд замечательных интервью с роскошной Бел Кауфман, внучкой писателя Шолом-Алейхема. Она жила в Нью-Йорке, мы успели подружиться, встречу Бел назначала по е-мейлу, на тот момент ей было 102 года. Хочется особо отметить, мой проект — не сугубо еврейский, это не просто еще одна история про ШОА, а документальная зарисовка о жизни двух народов, о добрососедстве, и адресован он широкому зрителю.
Беседовала Камилла СОЛОВЕЙЧИК
