Марк Бернес родился в царской России, состоялся и стал живым классиком в Советском Союзе, но вся его жизнь будто воплощение американской мечты. Он сделал себя сам: без наследства и покровителей, только за счет упорства, интуиции и чувства момента. Он умел брать инициативу в свои руки и добиваться выдающихся результатов, чего бы ему (и иногда окружающим) это ни стоило.
Не имея впечатляющих актерских и вокальных данных, Бернес добился признания коллег по цеху и всенародной любви. Не зная нот и основ стихосложения, заставил уважать себя опытных композиторов и маститых поэтов
Оставаясь беспартийным до сорока с лишним лет, гнул свою линию в репертуаре, не подписывал коллективных писем и не подстраивался ни под публику, ни под начальников культуры.
Он пережил травлю и фактически запрет на профессию, унизительные фельетоны и копеечные гонорары, сплетни за кулисами и удары судьбы, от которых иной бы не оправился, — но все же стал для своего поколения певцом №1 и едва ли не первым профессиональным продюсером на советской эстраде. Бернес заказывал, или, как он сам говорил, "организовывал", свои песни: штудировал сборники поэтов (от позднего Есенина до раннего Высоцкого), выходил на композиторов (от Шостаковича до Давида Тухманова), договаривался о студийной записи и премьере на Всесоюзном радио.
Будучи символом послевоенной эстрадной песни, неизбежно патриотической и лакированной, он одновременно был самым несоветским здешним певцом. Ведь Бернес скорее наследовал западным крунерам, чем отечественным "соловьям", добавляя собственно пению всего понемногу: шепота, пауз, смеха. Местами импровизировал, переходил на разговорную речь, задумчиво мычал или, наоборот, поддавал жару и куража. Он умел играть с ритмом и мелодией, смотреть в зал и в объектив камеры. Держаться на сцене и носить костюм. Наконец, красиво и правильно держать микрофон.
Актер, которого запомнили и полюбили по песням, и певец, чьи первые шлягеры неразрывно связаны с кинематографом, — Бернес был первым и единственным в своей нише. Провинциал-европеец, патриот-космополит и небожитель из окопов. "Вы вообще представляете, что такое Бернес, входящий в магазин или идущий по улице? Люди были парализованы, боялись подойти. Они просто смотрели, улыбались и таяли издали", — вспоминал его друг и соавтор Евгений Евтушенко.
Театральный зазывала
Менахем-Ман Нейман (настоящее имя Бернеса) родился в старинном украинском городе Нежине, упоминаемом еще в "Слове о полку Игореве". Отец трудился в артели по сбору утильсырья, мать вела хозяйство. Бедная еврейская семья была далека от искусства, но в их доме постоянно звучала музыка и песни.
Переехав из Нежина в Харьков, родители отдали сына учиться бухгалтерскому делу в торгово-промышленное училище, но учеба не задалась: юноша бредил сценой и мечтал попасть в кино. В 16 лет он поступает в театральный техникум и устраивается статистом в знаменитый харьковский театр "Муссури" с огромным зрительным залом и богатой историей: там читал стихи Маяковский, пел Шаляпин и агитировала Крупская.
У Неймана нет ролей, он работает зазывалой публики и расклеивает афиши, но получает главное — возможность следить за актерами и набираться опыта. Он ходит на чужие репетиции и выслушивает замечания режиссера. Отработав сезон, твердо решает действовать: стать настоящим артистом. Правда, не в Харькове, а в Москве. Что он может предложить столице? Пока лишь псевдоним. Отныне он Марк Бернес — легкий на подъем рубаха-парень с украинским говором и заморской фамилией.
В Москве Бернеса никто не ждет, первое время он ночует на вокзалах. На нем кепка, не по размеру длинное пальто с дамским меховым воротником, на ногах — кожаные приспособления для верховой езды. Другой "парадной" одежды, в которой не стыдно заявиться в метрополию, у него не было. Так, по его воспоминаниям, он и пришел сначала в Большой, затем в Малый театр, предлагая себя в качестве штатного артиста. Его берут, но вновь лишь в массовку. Он переходит в Московский драматический театр "Комедия" (ныне его здание занимает Театр наций) и несколько лет исполняет проходные роли с одной-двумя репликами, не попадая даже во второй актерский состав.
Зато, как когда-то в Харькове, ежедневно учится и подсматривает у прим секреты мастерства. Например, у Николая Радина, которого Бернес много лет спустя назовет своим учителем. Именно от него певец унаследовал сценическое обаяние, непринужденность и лукавую усмешку. Герой-красавец Радин умел расположить к себе, пленить манерами и интонацией, если нужно, одним лишь взглядом — всем тем, что вскоре войдет в арсенал Бернеса.
Кого он тогда играл? Секунданта Онегина, кроткого слугу, "неизвестного в трактире". В спектаклях он почти не говорил, куда уж там пел. Жил в гримерке, на первую премию купил сапоги.
Песни в кино и на сцене
Первые съемки в кино ждали Бернеса в 1935 году. После ряда эпизодических ролей последовали заметные работы в фильмах "Человек с ружьем" (1938), "Истребители" (1939) и "Большая жизнь" (1939). В них Бернес опробует свой главный прием: убедит режиссера дать персонажу один-два музыкальных номера, раскрывающих его как ничто другое. Именно песня станет для Бернеса магическим ключом-открывашкой; она вытянет любую игру и любой образ, уйдет в народ и прославит артиста.
Тем интереснее, что изначально в "Человеке с ружьем" Сергея Юткевича не было песен. Образ боевого флотского парнишки с гармонью Кости Жигулева Бернес подсказал авторам картины буквально накануне съемок. Обесцветил волосы, взбил чуб и принес на площадку будущий шлягер "Тучи над городом встали". Роль принесла Бернесу первую награду — орден "Знак Почета"
В "Большой жизни" он спел пронзительную оду влюбленным "Три года ты мне снилась", в "Истребителе" — горький предвестник будущей войны, песню-прогноз "Любимый город" на стихи Евгения Долматовского и музыку Никиты Богословского. Центральный персонаж картины — военный летчик Кожухаров — точно передавал сложное настроение и атмосферу еще мирного, но уже тревожного времени, боль и тоску по несбывшемуся. Лента собрала в советских кинотеатрах 27 миллионов зрителей. Бернес стал не только известным актером, но и любимым исполнителем.
Образ пулеметчика Дзюбина в фильме "Два бойца" Леонида Лукова оказался для Бернеса судьбоносным. Вторая и последняя главная роль, она обессмертила артиста и подарила ему едва ли не лучшие песни в репертуаре — "Темная ночь" и "Шаланды" Никиты Богословского и Владимира Агатова, подлинную классику советской песни. И именно с ними он дебютирует на эстраде зимой 1943 года в Свердловске. В Москве певца Бернеса услышат лишь после войны.
Исполнитель, соавтор и критик
Поначалу его получасовой репертуар состоит из кинохитов и новых песен, написанных для знакомых зрителю персонажей фильмов. Например, для лихого шофера Минутки из военной драмы "Великий перелом". По сюжету песни "Путь-дорожка фронтовая" война еще не кончилась, но Бернес поет о ней в прошедшем времени.
Этот рассинхрон станет главной приметой едва ли не всего последующего творчества певца: ощущение войны как прошлого, настоящего и будущего. Она станет главной травмой, отравит будни и заменит мечты воспоминаниями. Война, фронтовая дружба и солдатское братство — вот о чем будут новые старые песни Бернеса. Дойдет до того, что он начнет буквально извиняться, как в песне "Последний урок": "Про войну немало песен спето, только вы не ставьте мне в вину, // Что опять, что я опять про это, что опять пою вам про войну".
Бернес продолжит активно сниматься, участвуя в одной-двух картинах ежегодно, но свое место в искусстве — с радиомикрофоном и в костюме — он, кажется, нашел. Тем более что в кино у него есть сильные конкуренты Петр Алейников и Николай Крючков, тогда как на сцене нет. Оценив шансы, он берется за разработку оригинального репертуара и обращается за материалом к дюжине поэтов и композиторов.
"Это был единственный из известных мне исполнителей, который работал и с поэтом, и с композитором. Он не писал стихов и музыки, но тем не менее был в высшей степени профессиональным знатоком песни, — вспоминал друг и постоянный соавтор Бернеса, композитор Эдуард Колмановский. — Иногда он приходил и говорил: "Это место надо изменить", делал тончайшие замечания по части инструментовки. Воспринимал и чувствовал он очень точно и тонко".
Бернес придирчиво вымарывал лишние, по его мнению, или неподходящие слова. Например, "лифт" — на том простом основании, что далеко не все его слушатели, особенно за пределами столиц, были знакомы с этим чудом городской цивилизации. Евтушенко вспоминал, как Бернес мог маниакально работать над черновиком, не останавливаясь даже на десятой версии текста. Он мог позвонить поэту ночью или изменить одно-два слова уже перед микрофоном в студии.
В свою очередь автор текста песни "Москвичи", поэт Евгений Винокуров рассказывал, как Бернес добивался человечности абстрактных строк о не вернувшихся с войны молодых людях. Он требовал узнавания и конкретики, буквально фоторобот, и так появились "Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой". По оценке исследователей, как минимум половина из сотни записанных Бернесом песен создавалась — "организовывалась" — при его непосредственном участии.
Впрочем, иногда деловитость и высокие требования певца оборачивались против него: почти готовые песни буквально выскальзывали из рук. У них находились исполнители, готовые к записи здесь и сейчас. Так, например, Клавдия Шульженко "увела" у Бернеса хит "Я спешу, извините меня", хотя певец стоял у истоков композиции, предложив ее авторам сюжетную линию.
Советский Ив Монтан
У Бернеса один за одним выходят новые шлягеры: "Если бы парни всей земли", "Течет река Волга" (Людмила Зыкина споет ее лишь через несколько лет), "Я люблю тебя, жизнь", "Хотят ли русские войны", "С чего начинается родина", "Враги сожгли родную хату".
У него по-прежнему были весьма скромные, если не сказать скудные, вокальные данные, но Бернес всегда не столько пел, сколько воспевал. Его козырь был не в голосе, а в интонации — очень теплой, спокойной и жизнерадостной. Она обволакивала и внушала чувство защищенности, надежности. С его песнями было легче переживать невзгоды и верить в светлое будущее, даже если оно откладывалось на следующую пятилетку или объявлялось свершившимся вопреки реальности за окном. Он не дает унывать и разочароваться в жизни. И какими бы печальными порой ни были песни-рассказы Бернеса, в них всегда был один и тот же спасительный лейтмотив: "Горе забудется, чудо свершится".
В Советском Союзе ему не было равных: Леонид Утесов выглядел уставшим, Владимир Трошин значительно отставал в репертуаре, Георг Отс был слишком "оперным", Иосиф Кобзон и Эдуард Хиль держались за безусых новичков.
С Бернесом могли биться только заграничные звезды, такие же тяжеловесы, как и он сам. В этом смысле Бернес — наш Жан Габен, наш Ив Монтан, наш, если угодно, Синатра. Даром что у него были строчки на английском, французском, польском и сербском
В конце 1960-х у него неожиданно ухудшилось здоровье, врачи диагностировали проблемы с сердцем. Сам же Бернес жаловался на спину и ноги. Оказалось, что у него рак легких и ему осталось жить несколько месяцев. Его последней песней стали "Журавли" на музыку Яна Френкеля и стихи — впрочем, вновь переработанные маэстро — Расула Гамзатова. Он знал, что это песня-прощание, и попросил поставить ее во время похорон вместо казенных речей. Он снова продумал драматургию номера и "организовал" его так, как делал это всегда. "Настанет день, и с журавлиной стаей я поплыву в такой же сизой мгле, // Из-под небес по-птичьи окликая всех вас, кого оставил на земле…" 16 августа 1969 года Бернеса не стало.
Несмотря на негласный запрет, артиста похоронили на Новодевичьем кладбище. Без звания народного артиста СССР на место можно было не рассчитывать, но для Бернеса сделали исключение.
В 1971 году на Центральном телевидении вышел документальный фильм "Поговорить нам необходимо", запоздалое посвящение певцу и официальное признание его заслуг. Разговор действительно назрел, но оказалось, что так, как Бернес, с народом разговаривать никто не умеет.
Источник: ТАСС
