1 декабря 1638 года по улицам Лимы следовала процессия Инквизиции. Музыканты, возглавлявшие шествие, били в большие барабаны, трубили в начищенные трубы. На каждой площади и людном месте процессия останавливалась, а глашатай возвещал раскатистым, поставленным голосом: «Жители города Лима в Вице-королевстве Перу, слушайте, и не говорите, что не слышали! В будущем году, в 23 день января пройдёт грандиозное аутодафе! Приходите увидеть, что ожидает как заблудших, так и врагов веры»!
Хронист отмечал, что процессия была необычайно пышной, все монахи Святой Супремы (особого совета Инквизиции) — верхом, на мулах или лошадях, в лучших своих рясах. И что народ радовался, громко выкрикивая здравицы в честь отцов-инквизиторов. (Впрочем, что же ещё он мог написать?)
А в тюрьме Святого Братства томился человек, участь которого уже была решена.
Сам себя с некоторых пор он называл «Эли Назарей, недостойный слуга Бога Израиля, ранее известный как да Сильва». Такова его подпись под документами проведенного инквизиторами следствия по делу о распространении «веры иудейской».
Эли Назарей появился на свет в семье хирурга из Португалии. Его отец, Диего Нуньес, был из «новых христиан», один из многих, кого назойливое внимание Супремы и ее фискалов вынудило оставить родину и уплыть за моря в поисках лучшей доли.
Диего осел на севере теперешней Аргентины. Сюда ищейки инквизиции приезжали не часто. Он служил врачом на приисках и в небольших городках, где и встретил свою будущую супругу.
Она-то как раз была из «христиан старых», тех, кто принадлежал к католической церкви издревле. Вряд ли супруги вели теологические споры. Пятеро детей — не шутка! Всех обеспечить, умыть, накормить, утешить... Младшим и был Эли, получивший при крещении имя Франсиско Мальдонадо да Сильва.
Диего Нуньес никогда не оставлял веры своих предков и, как мог, соблюдал кашрут и другие предписания. Втайне он читал Танах, но берёгся, ради семьи и родичей. Узнай посторонние, и у всех были бы большие неприятности. А ведь узнать, кто тайно исповедует иудаизм было несложно: посмотри в холодное утро субботы, у кого не топится печь... А доносчику — хороший процент от имущества арестованного.
Диего был схвачен, когда Франсиско сравнялось 9 лет, да не один, а со старшим, 23-летним отпрыском. На их имущество наложили арест и оба провели 4 года под следствием — бюрократические шестерни Инквизиции крутились ой как медленно! Однако всё обошлось довольно легко: ношение позорного одеяния — санбенито, обязательные службы в монастыре. «А ещё означенному медику Диего Нуньесу служить в порту Лимы и врачевать, ежели с кем хворь приключится». Туда к отцу и приехал не видевший его долгие года Франсиско: матери хватало хлопот с тремя дочерьми.
Мальчик помогал в госпитале, изучал под руководством отца медицину. Он прекрасно освоил несколько языков, читал на древнегреческом Аристотеля. Жили не богато. Большая часть средств уходила на книги — тут уж Диего Нуньес не скупился, а сын не возражал.
Впоследствии, отвечая на вопросы следователей Супремы, Франсиско вспоминал: «Тогда я и познакомился с Писанием. Не только с текстом Вульгаты. Я выучил язык своих предков и смог прочесть Танах»!
Прочитав книгу об острых вопросах касательно католических догматов, вышедшую из-под пера новообращённого португальца Пабло де Санта-Мария, Франсиско задал отцу прямой вопрос о вере. И услышал: «В-ний Сам дал нашему народу Закон на горе Синай»!
Отец и сын читали Писание вместе, обсуждали, разбирали сложные параграфы, но ни с кем посторонним об этом не говорили. После внезапной смерти отца в 1616 году молодой врач Франсиско да Сильва перебрался подальше от Лимы — нашёл место главного хирурга в быстро растущем Сантьяго де Чили.
Здесь он постепенно стал уважаемым горожанином и известным медиком. Женился, как и отец, на «старой христианке», купил просторный дом. Родились дети. Овдовевшие сёстры переехали к нему. Десять лет он хранил страшную тайну от самых близких: светочем в этом мире для него стал Закон Моисея. Он мог бы жить и умереть с этой тайной, но что-то поменялось в самом существе Франсиско. Молчание о том, что стало самым важным в жизни, о выстраданном и понятом стало невыносимым. И да Сильва начал действовать.
Он перевёл на жену и детей значительную часть имущества, понимая, что его арест, который при отказе скрываться становился неизбежным, разрушит нажитое благополучие. А так семья получала защиту — пусть не надёжную, — с правовой стороны.
Да Сильва обратил в наличность кое-какую собственность и книги, оставив себе лишь то, что особо ценил. Об остальных не переживал — их отобрали бы в первую очередь.
Потом Франсиско выбрал момент, и признался одной из сестер, что, как еврей следует Закону Моисея. Это было равносильно тому, чтобы выйти на людную площадь и прокричать те же слова в рупор.
Бедная женщина... Какое-то время в ней теплилась надежда, что брат просто слегка помешался от учёности. Однако предать всё забвению она не решилась, рассказала о происшествии исповеднику, и потому в июне 1627 года Франсиско да Сильва предстал перед инквизиторами Лимы на первом из многих слушаний своего дела, дела о попытке обратить в иудаизм своих родных.
К нему относились поначалу без особого интереса — ведь арестованный сразу признался во всём, хоть и не раскаялся. Но потом заключённый потребовал, чтобы ему привели доказательства ошибочности его суждений и заявил, что готов вступить в диспут, отстаивая свою правоту.
К нему направили двух проповедников, которые, после часа беседы, признались в своём бессилии: этот да Сильва — сущая бестия! Остёр на ум и начитан! Надо кого-то поспособнее.
За все годы в узилище Супремы Франсиско провел более 15 подобных диспутов. Теперь уже и арестованный, и выбранные Святым Братством богословы готовились к этим встречам. И, если к услугам теологов были любые книги и протоколы допросов да Сильвы, то бывшему врачу приходилось полагаться лишь на текст Вульгаты да свою замечательную память. Надо сказать, она ни разу его не подвела — он громил аргументы противников цитатами из Аристотеля, Фомы Аквинского, проповедей современных столпов Церкви и ссылками на Танах.
Помимо этого, шли допросы. Следователи неизменно призывали к откровенным признаниям. А Франциско не собирался ничего скрывать. Он поведал, как старался следовать Закону Моисея, какие молитвы читал, соблюдая Субботу. Инквизиторы опасались, что он возглавляет какую-то секту, и требовали указать, кто так аккуратно сделал ему, уже взрослому, обрезание.
- Я сам и сделал, — удивился да Сильва, — какая секта? Я же хирург! Однако ваша правда — я не один!
Следователи возликовали: имена, назови имена!
- Я не один, ибо Б-г Израиля, Б-г праотцов, всегда со мною!
В камере Франсиско научился делать бумагу из рваных кульков, в которых приносили еду. Заточенная куриная кость служила ему пером, а чернилами — состав из древесного угля.
Он писал книги, которые, закончив, неизменно вручал смотрителю тюрьмы для передачи «отцам-инквизиторам».
В его деле сказано: «Означенный да Сильва уже написал несколько трактатов на самодельной бумаге, так ловко скрепив страницы, что это вызывает удивление. А пишет он мелко, но столь чётко, словно страница напечатана».
Надо полагать, увидев первый экземпляр, следователи выпучили глаза от удивления.
На первом году своего заключения Франсиско отрастил бороду и волосы по примеру легендарных назареев, посвящавших себя В-нему.
Как же хотелось чиновникам Супремы вернуть в лоно веры такого человека!
Какой удар это был бы по всем, исповедующим в тайне иудаизм! Какой союзник в теологической борьбе!
Поэтому, видно, и занимались его делом так долго, поэтому и терпели трактаты, записки, письма к евреям Рима... А тут ещё 80-дневный (!) пост, когда заключённый мало пил, ел лишь по необходимости — горсть зёрен в пару дней, — и исхудал так, что стал «одна кожа да кости».
Терпению пришел конец, когда узник ухитрился втихаря сплести верёвку из соломы, которой набивали матрасы. С режимом в тюрьме города Лима было неважно — ленились охранники, ленились инспекторы, расшатывались решетки, выпадали засовы ... Но и заключённые тоже ленились — побегов почти не было. А с другой стороны — куда бежать? В городе быстро найдут, а в местах диких сгинешь ни за грош! Да Сильва верёвку сделал и выбрался из окна своей камеры, но не в бега пустился, а пробрался в соседний каземат и завел с сидельцами беседу на главную для себя тему — о Законе Моисея. Охрана пришла еду разносить, а да Сильвы-Назарея нету! Кинулись искать и нашли — голос услыхали из камеры этажом ниже. Да он там что, в еврейскую веру обращает?!
И ведь почти обратил простых обывателей, пострадавших за пристрастие к спиртному и сквернословие. Этим, впрочем, мозги выправили быстро. И Франсиско заперли надёжно — теперь не убежишь!
А тут как раз раскрыли целую сеть тайных иудеев, промышлявших поставками неучтённого серебра в Европу, мимо казны Супремы, мимо рук её рачительных! Вскрыли, так сказать, ‘‘Complicidad Grande’’ — Великий Заговор! Народу похватали столько, что пришлось под тюрьмы дома окрестные арендовать! Стало ясно — без аутодафе не обойтись!
Вся подготовка к нему велась тайно, а то по количеству сшитых санбенито, по рисункам на них, по цвету и размеру крестов опытные люди определили бы судьбу приговоренных заранее. А надо, чтобы до самого последнего момента все пребывали в великом напряжении: казнят или помилуют?
Вот описание процессии аутодафе, данное его организатором, кардиналом Фернандо де Монтесинос: «Сперва несли распятия церквей Лимы в сопровождении большого числа священников и прихожан, за ними следовали совершившие малые проступки, потом ведьмы, многожёнцы, и, наконец, иудействующие. Те, кому назначено бичевание, шли с повязанным на шее толстым вервием. Все, кого предстояло отпустить на милость светских властей, облачены были в расписанные демонами, драконами и языками пламени санбенито. В руках — зелёное распятие. И только Licenciado («всезнайка») да Сильва, взбунтовавшись, отказался его нести».
Эли Назарей, с копной нестриженных волос, с длинной бородой, шагал в хвосте шествия. На шею ему приторочили две его же книги — пусть горят писания вместе с автором!
В три часа пополудни, во время зачтения приговоров, поднялся необыкновенно сильный ветер, напрочь сорвавший навес над головой Франсиско. По словам кардинала Мальдонадо тот громко произнес: «Б-г Израиля сделал это, чтобы с небес увидеть меня лицом к лицу»!
Приговорённых к смерти отвели за город, где было специальное место для сожжений. Всё уже было приготовлено для 12 костров. Один несчастный не вынес ожидания неминуемого и сам забрал свою жизнь — повесился в камере. Тело всё равно привязали к столбу. Ещё десять осуждённых «примирились с церковью», выполнив определённые ритуалы. Им была дарована лёгкая кончина: смерть от гарроты до казни.
Лишь Эли Назарей на предложение «примириться» ответил: «Вы меня ни в чём не убедили»!
23 января 1639 года он сам взошел на свой костёр…
P.S.
Не известно доподлинно, кого напугала судьба Франсиско Да Сильвы, кого предостерегла, а кого – вдохновила. На то и был иудаизм тайным в католической среде.
Но полвека спустя во Франции была издана поэма «Самсон Назарей», прообразом героя которой послужила жизнь да Сильвы. А в 1991 году увидел свет роман аргентинского писателя Маркоса Агуиниса «La Gesta del Marrano» («Подвиг маррана»), в переводе на английский получивший название «Against the Inquisition» («Против Инквизиции»).
В архивах Мадрида до сих пор храниться дело Франсиско да Сильвы. Среди разных бумаг – список конфискованных книг. В основном перечисляются медицинские справочники, руководства по хирургии, теологические трактаты. Из светских упомянут лишь «ветхий том ин-фолио комедий Лопе де Веги».
