Месяц без Наймана
Став питомцем, наверное, самой старинной российской школы — легендарной Петришуле в Северной столице — Анатолий Найман твердо решил более уже никогда и ничем не выделяться. Да что там говорить, если он даже не был членом Российского союза писателей (Царскосельская книжная премия, полученная в 2011 году, стала единственной «наградой», что нашла героя). Однако знали его совсем не только в писательской среде, но и далеко за пределами России.
Удивительно цельным и целостным миросозерцанием своим Анатолий Найман воспринимал себя исключительно Поэтом. И — только. А потому Ахматовой, к которой новоявленный выпускник Технологического института попал в 1959 году, с литсекретарем весьма повезло — как повезло самому Толе Найману, понятно, и говорить не стоит. Однако, будучи человеком умным и категорически неповерхностным, маэстро предпочел в своих знаменитых «Рассказах об Анне Ахматовой» не только не тешить собственное самолюбие, но и вовсе спрятался в драпировках широких ахматовских одежд и писал о «разумном, добром, вечном», которым так щедро делилась с окружающим миром великая мэтресса, а потому его воспоминания стали ничуть не менее популярны и авторитетны, чем «Записки» самой Лидии Чуковской, с которой Ахматова близко дружила.
Кавалергардской век недолог, или Шесть лет с Ахматовой
Сегодня это снова Кавалергардская, как и во времена юности Анны Ахматовой. Но когда дипломированный инженер Анатолий Найман пришел к легендарной поэтессе помогать переводить Джакомо Леопарди, эта улица в центре Ленинграда звалась Красной Конницей. Ни с Ахматовой, ни с Леопарди не вязалось, ну просто никак, хотя, согласитесь, в известном смысле с «прежнего» языка вполне могло быть переведено и как «Кавалергардская».
...Переводить пришлось много, и со многих языков, даже с древнеегипетского. Так что опыт по части переводов начинающий «инженер человеческих душ» приобрел более чем серьезный. И он помог ему в годы некоторого «безвременья», когда его собственные поэтические опыты не публиковались (разве что в «самиздате»), а вот переводы рыцарских куртуазных романов, например, про романтических трубадуров и труверов пользовались немалой популярностью.
Не будучи, однако, вовсе романтиком по натуре, переводчик Найман несравненно чувствовал времена и был несказанно чуток к эпохам, а потому его переводы становились настоящим штучным товаром. И вот этот прошлый бэкграунд, рядом с Ахматовой, помог ему тут чрезвычайно. Ни с чем не сравнимая школа. И — разная. И попросту жизненная, и интеллектуальная, и языковая. Пространство языка, ширь символа Найман чувствовал ничуть не менее, чем и те трое, с кем вместе он дружил с Ахматовой. Сегодня их имена знает весь литературный — и не только — мир.
«Ахматовские сироты», или Второй пошел
«И, на кладбищенском кресте гвоздима
душа прозрела: в череду утрат
заходят Ося, Толя, Женя, Дима
ахматовскими сиротами в ряд».
Как компанию «верных и неразлучных» (коих эта удивительная молва Северной столицы величала также «мушкетерами» и «волшебным хором») их разлучила еще смерть Ахматовой, воспоминания о которой оставил только один Найман; по его точному наблюдению поэтесса «создавала атмосферу определенного состава воздуха»... Поэт сумел сказать об этом удивительно просто и искренно, но и не без эдакого «едкого остроумия», которое отмечал в нем Бродский, сравнивший Наймана с Вяземским. Как современник Пушкина, так и наш с вами ушедший месяц назад славный современник, сделали попытку, будучи творцами, остаться при этом самими собой. Попытку почти что для земных демиургов безнадежную, но вот у них все же получившуюся. И потому мы им верим.
Бог сохраняет все, или Ахматовским заветом
Высшей наймановской «фрондой» был по существу «самиздат» — стихи, выходившие подпольно, а так — не был, не состоял, не привлекался. Повезло или досадно?.. Да нет, просто, когда речь об Анатолии Наймане, — это «не о том», как говорится. Он жил чем-то бесконечно более важным, более высоким, они жил безграничным, жил единым на потребу, которое для него было поэзией (также и в переводческом своем «изводе») — интеллектуальной и жизненной, но, самое главное, поэзией в каком-то а б с о л ю т н о м смысле, а дальше все оставалось тайной. Непостижимой тайной. Личной тайной творца.
Творца, который также писал и прозу, не льстя ни времени, ни себе ни на йоту. Так что даже свой мемуарный роман Найман не просто назвал жестко и безжалостно: «Славный конец бесславных поколений», но и сделал его документальным. Знаменитое пушкинское «Над вымыслом слезами обольюсь» у Наймана звучало бы : «Ни грана вымысла!» Ибо Deus conservat omnia — Бог сохраняет все. Анна Ахматова любила повторять эти слова. А Иосиф Бродский включил их в строки посвящения поэтессе.
Бог сохраняет все — эти слова стали императивом и всей жизни Анатолия Наймана. Долгой, вместившей разные периоды и «эры» и завершившейся на «боевом посту»: во время чтения доклада, посвященного Осипу Мандельштаму. Кажется, что было это только вчера…
