Буквально накануне выхода в свет книжной «антологии» «Веселые уроки «Радионяни» — юбилейной (в этом году 50 лет с тех пор, как передача впервые вышла в свет) и самой полной — ее легендарный ведущий не только поговорил о некогда самой популярной детской радиопрограмме, но и вспомнил об иных делах давным-давно минувших дней, поразмышлял о временах, которые мы не выбирали и, конечно же, вспомнил и о тех immortels, без которых наша жизнь была бы скучной и серой.
С них-то, пожалуй, и начнем…
Hommage »бессмертным», вечным спутникам...
— Все проходит, как мы знаем еще со времен самого Экклезиаста…
— ...при этом еще и все уходят… но »бессмертные» остаются с нами. Остаются навсегда. Не сочти за пафос. Вот только что ушел и Юз Алешковский. Такая длинная жизнь, начавшаяся еще до войны… А ты знаешь, как он умел рассказывать!.. Так увлекательно, как никто другой не умел. Хотя из трех слов два были матом. Почему так?.. Да просто потому, что он следовал словам Анны Ахматовой о том, что мат — это часть русского языка. Но слова Юза, его эпитеты... они были изумительными, он умел их подбирать совершенно безупречно, безукоризненно, точнее было уже просто нельзя, просто невозможно. Он умел «найти слова», как сказал о нем Аркадий Хайт. А лучшее у него — повесть «Карусель». Мы тоже ставили Юза в «Шаломе», но... недолго играли, зритель был недоволен критикой Сталина — вот так. И таких зрителей много… А Юз, ах, Юз, он был великий фантазер — обаятельный и мягкий... Ты знаешь, что он последние 20 лет жил в американском лесу, был счастлив, он все придумывал, все! — но в это нельзя было не поверить. Потому что Юз был великий сочинитель.
— А Марина Голдовская!..
— Она — выдающийся режиссер была, совершенно уникальный мастер документального портрета и очаровательный скромный человек в жизни. И много-много лет тому назад она снимала гастроли Камерного еврейского музыкального театра в Европе и Америке, а я для театра ставил шоу «Тум-балалайка». Так мы познакомились. После чего, вместе с Хайтом, я носил камеру Марины — она была очень тяжелая.
— Кстати, вчера было 20 лет без Сичкина, вы, кажется, дружили…
— Дружили — громко сказать, но много лет знали друг друга. А когда я впервые в Америке записывался на радио, то это тоже было вместе с Борей, после чего пили с ним кофе. Он был абсолютно уникален. Во-первых, он умел танцевать сидя, номер у него был с одноименным названием, а, кроме того — и это самое главное — он, ни разу не танцуя, рассказывал еще и истории собственного сочинения, полностью выдуманные, доводя при этом публику до гомерического — без преувеличения — хохота, так что иным вызывали скорую — правда! Однажды он, великий мастер розыгрыша, рассказал про то, как из Мавзолея вынесли Ленина и положили на его место Пахмутову...
— ...уже смешно...
— ...так в том и дело...
— Но кто позволял эдакую-то «фронду»?
— Ну это было в узком кругу, конечно. При этом Боря рассказывал все это — и всегда — с абсолютно невозмутимо-серьезным видом, не улыбался ни один мускул на лице.
— Такой «бэкграунд» — для невероятного успеха у женщин...
— А вот тут было так. Когда предлагали поехать к бабам, Боря неизменно отвечал: «Я своей Гале не изменяю». И вот тут-то ему напоминали про случай в Германии. «Так это потому, что я мстил», — отвечал Боря.
— Мне кажется, Борис Сичкин своим имиджем в жизни полностью «оправдывал» своего самого знаменитого экранного героя, Бубу Касторского, из «Неуловимых»...
— Буба был одессит, а Боря был киевлянин по рождению, хотя принять его за одессита было очень легко, потому что по душе своей он, конечно же, был безусловный одессит.
— Красавец, бонвиван и франт!
— Да не было тогда никаких франтов на нашей эстраде — вовсе не было! Интересный был внешне. Проходил любой кастинг путем танца, он же был прирожденный танцор, выступал даже в ансамбле Александрова. А когда его спрашивали: «Сколько длится ваш номер?», он отвечал: «Без аплодисментов — 4 минуты, а с аплодисментами — час сорок».
— А сел за фарцу?
— Да он вообще не был виноват и был оправдан, а судьи и прокуроры посрамлены и потеряли работу — знаменитая была история.
— А как же он на кооператив скопил, даже «народным» не был?
— Так выступал много. Тогда каждый выступал, сколько хотел, и из этого складывался доход. Днем — в колхозе, вечером — в Колонном зале... А умер так нелепо… не работал лифт в американском отеле, и Боря стал подниматься на высокий этаж. Дошел — и умер. Все-таки уже 80 лет ему было.
Это было, было…
— А кто больше всех зарабатывал?
— Кобзон, у него бывало по восемь концертов в день.
— А сколько платили за номер?
— От 15 до 20 руб. по 60 в мес.
— За границу кто-то из эстрадных выезжал?
— Райкин, Пьеха, Брунов — лучший конферансье. Да и мы с Лившицем выезжали — в Латинскую Америку, в Африку.
— Где больше всего понравилось?
— В Венесуэле. Там очень ценили местных русских, а тетрациклин в аптеке, который у нас тогда только появился, там уже вышел из употребления. Но это было сорок лет назад.
— А как было на эстраде с пятой графой в паспорте?
— По большому счету, евреев не преследовали. Кроме Лапина на Гостелерадио, конечно, он там многим евреям перекрыл воздух. А нашей «Радионяне» — нет, потому что нас любили внуки Брежнева.
— Уехать вы не хотели?
— Нет. Хотя моя старшая сестра Инна уехала в США и стала там главным контролером вакцин и сывороток. Сейчас ей уже 96 лет.
— О многом она могла бы рассказать из эпохи довоенного времени...да и вы тоже можете...
— А я ничего не помню, я жил все время на даче в Малаховке и помню только, как приезжали мои дяди, вставали голые на тумбы и изображали статуи - было очень весело. А потом, во время войны, была эвакуация в Башкирию — и первая в жизни — и прекрасная — учительница, обычная женщина, но какая интеллигентная, строгая, какое имела воспитание — простая деревенская учительница. Я запомнил ее на всю жизнь И очень-очень ей благодарен.
Коллектив «Радионяни»: Николай Литвинов, Александр Лившиц, Александр Левенбук
Memoria
— А какое воспоминание самое яркое в вашей жизни?
— Эквадор. Огромный кинотеатр. Больше тысячи народу и в основном, почему-то, мужчины. И мы с Лившицем. Показывают «Скрипача на крыше» с Хаимом Тополем в главной роли. А он был лучший Тевье. И вот финал. Тевье предупрежден о погроме. Он совсем грустный, уходит, ведет свой фургон... И вдруг, на крыше сарая, скрипач играет всемирно знаменитое "Был бы я богатым..." И Тевье улыбается, он расцветает… И мелодия скрипача переходит в оглушительное tutti оркестра. И латиноамериканский зал поднялся и взорвался рыданием! Весь зал рыдал. Потому что в трудную минуту жизни каждый чувствует себя евреем...
