К 115-летию дочери Корнея Ивановича
О ее повести «Софья Петровна» знали совсем немногие, расходилась она среди «своих» в «самиздате» и за нее можно было получить реальный срок. О ее биографиях Миклухо-Маклая и Бориса Житкова знали все, они печатались и переиздавались и их можно было читать в гамаке на комаровской даче. Ну, или на переделкинской, неважно... Urbi et orbi она стала известна своими «Записками об Анне Ахматовой», что на просторах многострадального отечества тоже появились лишь в годы перестройки. Ей повезло, ибо она, слава богу, успела увидеть «новые времена» и даже немного прожить внутри них, ибо выпала ей долгая и мужественная жизнь…
Nomina sunt odiosa или Вместо предисловия
Да, но, друзья мои, вы, конечно же, знаете, что не было никогда ни Корнея Ивановича, ни Лидии Корнеевны... Да как же так?!.. Да что же это вы такое говорите?!.. Да они же, да ведь же, да как вы можете!.. Да были они, были: и Николай Иванович был, и дочь его Лидия Николаевна... Корнейчуковы! Ну что за фамилия, согласитесь… Вот и взял себе находчивый и умный Николай Корнейчуков, еще до 1917-го вошедший в пантеон литературных небожителей, звучный и вполне неожиданный псевдоним: Корней Иванович Чуковский. Отсюда все и пошло. И анекдот даже появился. «Дядя, а почему когда вы пишете хорошо, то подписываетесь «Корней Чуковский», а когда плохо: «Корнейчук»?» Помните, был такой, про Платона Кречета в 30-е писал?.. Ну да ладно, мы нынче совсем не о нем, мы нынче ну просто совсем о другом. О другой, даже...
С паспортом из Чукоккалы, или Гражданство — Переделкино
Жили-были… Ну вот просто вот так вот... И — довольно было... Потому что дивный, напоенный воздухом петербургский пригород, изумительная Куоккала, и в ту пору Финляндия, между прочим; потому что «папина дочка», а папа — к тому времени «король критики», соперничавший успехом и славой с самим Юлием Айхенвальдом; потому что в дачном доме-домике раз за разом поет приезжающий из соседнего Петербурга Шаляпин, а Илья Репин — так и вовсе сосед; потому что сама Куоккала-то — это уже и та самая «Чукоккала» (рукописный журнал), что прервется лишь со смертью ее создателя-фантазера — самого популярного уже в СССР детского писателя. Ее грустный отсвет — в переделкинском воздухе, ее печальный отголосок — в строфах написанного там загадочного «Бибигона». И умел же Корней Иванович имена находить — тот же еще и Бармалей, да?.. Умный и очень талантливый, внешне весьма эффектный и однолюб, взращенный в детстве Одессой, а после — коротко — поствикторианским Альбионом, он посвятил себя в тоталитарном СССР детям. И не потому, что тогда это было самое безопасное или потому, что все лучшее должно быть именно им, но просто потому, что собственные дети уже выросли. И Лидочка — тоже.
Жила наотмашь, или Дань данности
Лидия Чуковская выросла с мужским характером, закончив, после прославленной Таганцевской гимназии, знаменитое на всю Россию и некогда мужское Тенишевское училище (альма-матер Владимира Набокова и Олега Волкова). Лидия Чуковская выросла бескомпромиссной настолько, насколько в Стране Советов это казалось попросту невозможным. Она, сформированная далеко не самым «железным» Серебряным веком, как ни странно, смогла.
Смогла при этом и влюбиться. А что тут, собственно, странного? Бескомпромиссные тоже любить умеют… И даже дважды. Со вторым мужем — талантливейшим математиком Матвеем Бронштейном — Лидия Чуковская жила у тех самых петербургских Пяти углов, которые кто только и где только не воспел: от Владимира Высоцкого до (не сочтите за...) Игоря Скляра. И сама писала под псевдонимом «Алексей Углов», для детей, правда...
В квартиру в этом немыслимо красивом доме в бог весть каком стиле (такие только в Санкт-Петербурге бывают) приходила Анна Ахматова, и Лидия Чуковская уже тогда задумала свои о ней «Записки». Она записывала за великой поэтессой, начиная с 38-го. В этот год расстреляли любимого Матвея Бронштейна, счастье с которым длилось три года, но любила которого она еще 60 лет, оставаясь вдовой, взращенной стихами ахматовского «Реквиема». И сама тоже писала стихи. Писала всю жизнь. И некоторые лирические строфы вызывающе красивой и смелой Лидии Чуковской будто оттеняют суровость жесткого женского характера и неуступчивость любым передрягам бескомпромиссной судьбы.
...А те, кого я так любила,
Кем молодость моя цвела,
- Всех деловитая могила
По очереди прибрала.
...Ну а, впрочем, и тут о н а — без слез и вздохов, без соплей...деловито. Трагическая будничность...ну или наоборот. Просто д а н н о с т ь.
«Софья Петровна», или Обидеть Твардовского
В эту данность Лидия Чуковская поместила и свою самую знаменитую «придуманную» героиню — Софью Петровну из одноименной повести. Она живет внутри террора, который тоже действующее — причем главное — лицо блистательно написанной повести. Столь же абсолютно современной, сколь и страшной. Перефразируя сакраментельное, скажем, что будет и «посильнее «1984» Оруэлла», потому как тут у Чуковской все взаправду. Сама Лидия Корнеевна считала «Софью Петровну» своим главным произведением и говорила, что «хотела написать книгу об обществе, поврежденном в уме...» — ну так как же не современно?.. Пожелтевшим текстом сохранилась повесть в школьных тетрадках верных друзей («самиздат» конца 30-х, когда пискнул — и в ГУЛАГ!) — не тех, про которых снимал кино Михаил Калатозов, а тех, в ком, по слову расстрелянного Исаака Бабеля, «квартировала совесть» — и в Воркуте, и на Колыме... Александра Твардовского среди них не было, и «Софью Петровну» не опубликовали даже и в хрущевскую «оттепель», когда Лидия Корнеевна уже писала к ней предисловие, а трусоватый и «половинчатый» главный редактор «Нового мира», в котором должна была выйти повесть, уже набирал «отказной» спич. За несколько лет до того, когда автор «Теркина» и Ко не на шутку погожим вечером разошлись в Доме творчества в подмосковной Малеевке, Чуковская, что жила рядом, сделала хозяину комнаты замечание. Как она умела. Он не забыл.
«Софью Петровну» напечатали лишь спустя четверть века, в 88-ом, а потом даже и фильм сняли.
Достучаться до Парижа, или Исключению не подлежит
«Записки об Анне Ахматовой», что первоначально — в 1980 году — вышли в славной парижской «YMKA-Press», прогремели на всю русскую эмиграцию (еще первое поколение было живо, и многие помнили и даже знали великую поэтессу), не раз переиздавались, прилетели — и весьма вскорости — безопасной почтой дипломатических чемоданов в СССР и — наконец — спустя 10 лет вышли в советской периодике. По мнению иных критиков и филологов, это мемуарно-биографическое произведение стало одним из лучших в славной истории русской словесности. Со страниц «Записок» звучали голоса многих и многих героев литературно-художественного мира 20-го столетия. Не все они были приятны, а некоторые из них еще и зазвучали новым хором в одной из последних книг Лидии Чуковской. Она называлась »Процесс исключения. Очерк литературных нравов» и была посвящена изгнанию Лидии Корнеевны из Союза писателей СССР. Кто бы сомневался, еще и долго терпели, надо сказать — строптивая дочь Корнея Чуковского на протяжении десятилетий общалась и поддерживала Бориса Пастернака, Александра Солженицына, Иосифа Бродского, а «бранилась» с Михаилом Шолоховым... Прогнали из СП, а думали, что из литературы, отлучили от публикаций, а думали, что от искусства...
Aut bene или вместо послесловия
Долгая жизнь дочери Корнея Ивановича завершилась лишь в 1996-ом, на переделкинском олимпе — в этой новой заповедно-магической «куоккале-чуккокале», к которой и сегодня, и доселе не зарастает народная тропа просвещенного паломника.
...Дача, погост, то самое пастернаковское поле, которое, как «жизнь прожить»...
И наконец самой собою
Я заслужила право быть
Стучать о стенку головою
Молиться или просто выть
Надежда — поздно, слава - поздно
Все поздно даже быть живой.
Но, Боже мой, как звездно, звездно…
Лес. Я. Звезда надо головой.
