15 июля, в понедельник, в рамках XXVI ежегодной международной конференции по иудаике Центра «Сэфер» прошла сессия, посвящённая горским евреям. О её работе рассказывает историк и журналист Владимир Максаков.
Наука о горских евреях — «одной из искр в вечном костре еврейского народа», по словам Эли Визеля — существует на стыке трёх академических дисциплин: истории, этнологии и культурологии. Благодаря этому междисциплинарному подходу у нас есть уникальная возможность говорить о горских евреях в их прошлом и настоящем, совмещать разные темы и уровни исследований, невольно следуя по стопам Генриха Греца, призывавшего изучать народ как живой организм. В русскоязычной исторической науке сложилось несколько вех, вокруг которых группировались проблемы изучения горских евреев и поиск их решений — и очередной точкой отсчёта стала книга «Горские евреи. История, этнография, культура», во многом показавшая направления для современных научных штудий. Кроме того, её редактор-составитель, Валерий Дымшиц, был одним из ведущих секции вместе с Марком Куповецким.
Первый доклад историка Игоря Семёнова был посвящён реконструкции этногенеза евреев — а точнее, её рабочей модели. Дело в том, что эта проблема так сложна, а исторические источники так скудны, что в любом последовательном рассказе о расселении евреев на Кавказе невольно возникают лакуны.
Начало миграции евреев на Кавказ учёный датировал VI в. и связывал с переселенческой политикой царя Ирана из династии Сасанидов Хосрова Ануширвана. Как и последующие переселения, так и это, самое первое, было насильственным и объяснялось целым рядом причин, главными из которых историк назвал создание оборонительной линии от степных народов (прежде всего, тюрок) и градостроительную политику середины столетия. Возможно, эта датировка нуждается в уточнении, так как до 575 г. отношения между тюрками и персами были в целом дружественными. Однако эта точка зрения учёного вызывает огромный интерес уже тем соображением, что отдаёт должное евреям как хорошим воинам, в чью задачу входила, в частности, оборона Дербента — одного из «ключей» Кавказа, центра обороны от степняков. С этой целью в Дербенте были выстроены цитадель и две стены, а еврейское население интегрировалось в империю Сасанидов в качестве военных колонистов. Кажется, остаётся не совсем понятным, были ли в составе переселенцев евреи Вавилонии (а следовательно, и творцы вавилонского Талмуда), но сама идея перемещения массы еврейского населения из Междуречья на Кавказ позволила будущим горским евреям связать своё происхождение с одним из десяти потерянных колен Израиля, уведённым ассирийским царем Салманасаром V из Самарии, столицы Израильского царства. Их иранизация проходила через язык и культуру, а их основными занятиями стали вполне мирные профессии ремесленников и купцов. В этой гипотезе особый интерес вызывает предположение о том, что горские евреи изначально были военными колонистами (об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что земельные наделы стали выдаваться им позже), так как это позволяет говорить о том, что высоко ценили в качестве воинов, причём на считавшейся опасной границе. Следующий период этногенеза был связан с падением державы Сасанидов под ударами арабов. После разрыва традиционных связей с центром начинается постепенное встраивание горских евреев в местную среду. В IX происходит иудаизация хазар и бегство евреев на Кавказ из Византийской империи при Македонской династии. Собственно же предками горских евреев хазары стали только в следующем веке, после уничтожения каганата киевским князем Святославом. Таким образом, Кавказ, который сначала надо было оборонять, вдруг превращается в относительно безопасное для проживания евреев место — правда, жили они очень распылённо, очевидно приспосабливаясь к местным условиям, обещавшим спокойную жизнь. Из этого «плавильного котла» и возникал со временем уникальный этнографический облик горских евреев. Имели место и повторные переселения евреев — их проводил, в частности, и шах Аббас I Великий, возможно, желая ослабить позиции своих противников на Кавказе. При нём же возникает и еврейская колония в Гиляне, куда было перемещено около 1500 горских евреев, причём мастеров-ткачей. По мере исчезновения иранских корней усиливалась и внешняя, и внутренняя изоляция горских евреев, терявших связь с «материнской» общиной. (Этнограф Валерий Дымшиц называет это «двойной диаспорой»). На следующем этапе происходит включение Кавказа в историческую орбиту России. Это совпало по времени с присоединением к России тех исторических частей Речи Посполитой, где проживали евреи и созданием для них черты оседлости. Но такой ограничительной меры не было на Кавказе, что вызвало приток ашкеназов к горским евреям. К этой очень убедительной рабочей модели этногенеза можно было бы добавить и некоторые собственно исторические соображения: к примеру, рассеяние евреев по маленьким ханствам на Кавказе объяснялось прежде всего тем фактором, что их правители не преследовали евреев и были равнодушны к их религии и культуре — в отличие от крупных государств. Разумеется, это способствовало сохранению. Точно так же переселенческая политика персов касалась не только горских евреев, но и грузинских, и самих грузин, а администрация Российской империи преследовала свои цели, разрешая ашкеназам переселяться на Кавказ.
Валерий Дымшиц в своём докладе «Евреи Варташена. К уточнению этнической карты евреев Кавказа» сделал важный акцент на методологии. По его мнению, «внешние» по отношению к изучаемому предмету определения, понятия и термины не всегда корректны, так как этнос является и динамическим образованием, а не только общностью, и может меняться с течением времени. Это касается и даже самого изолированного этноса, направляющего все силы на сохранение традиции и таким образом самоконсервирующегося. При этом очевидно, что между горскими общинами существовало контакты разных уровней, но установить их крайне трудно. Учёный подчеркнул разницу между бухарскими и ферганскими евреями в материальной культуре — это наблюдение относится и к горским евреям, жившим в микросообществах. Только поддержание исторической памяти об общем происхождении могло помочь сохранить связи между общинами, в противном случае начинали возобладать местные традиции, и позволяющие определять этих евреев как «горских» (то есть их новым объединяющим началом становится этногеографический признак, роднящий их с другими народами Кавказа). Варташен находится у подножия Кавказского хребта, на дороге из Баку в Тбилиси, и само его местоположение подтверждает догадку о том, что евреи в горах селились на трансферных путях. Удины, армяне и евреи уживались там вместе и сохраняли языковое своеобразие: горский, армянский, русский, в меньшей степени азербайджанский языки соседствовали друг с другом. География Варташена (как, отметим, многих горных поселений в целом) привела к тому, что постепенно размывались постепенно границы между собственно городом и его пригородами. Возможно, предками этих евреев были переселенцы из Гиляни несколько веков назад, но они ещё не идентифицировали себя как горских евреев. Евреям Варташена свойственна установка на особность, подчёркивание в том числе и (само)изоляции. Это также иллюстрация «двойной диаспоры»: одна малая группа живёт внутри другой малой, не будучи при этом связана с исторической родиной, так что варташенские евреи часто противопоставляли себя евреям Кубы (кажется, как сохранившие религиозное и культурное начало). Таким образом, горские евреи Варташена были реликтовой общиной, сохранившейся от некогда процветавшей группы евреев Ширвана. В конце XIX века варташенские евреи уезжают не в Баку, а в Тифлис, что было связано с ростом и востребованностью технических профессий, в том числе для активно развивавшихся нефтяных промыслов. Валерий Дымшиц назвал это «укрупнением общин», так как евреи Варташена вливались в бакинское сообщество (правда, не совсем ясно, как происходило при этом совмещение традиций, к примеру, в особенностях чтения свитка Торы, о которых упомянул учёный).
Историк Марк Куповецкий добавил, что учёные не отдают себе отчёт в том, как они обсуждают эту важнейшую проблему — как исследователи или носители определённого сознания — и отметил, что еврейской идентификации Варташена также свойственны изменения, текучесть.
Доклад историка Владимира Колесова «Горские евреи, урымы, черкесогаи: типология немусульманских групп Северо-Западного Кавказа середины XIX в.», сопровождавшийся мультимедийной презентацией, был также посвящён важной этнографической проблеме: малым народам, оказавшимся между двумя империями, религиями и культурами. Причиной вынужденного соседства столь разных этносов стала отчасти политика переселения во время Кавказской войны. Необходимость выживать и уживаться друг с другом стала определяющей для сосуществования языков, религий и культур, для попытки сохранения традиций малых народов «внутри» больших (взаимное влияние проявилось, в частности, в двуимённости многих представителей этих меньшинств). Имперская политика, направленная на разрушение моноэтнических поселений и создание вместо них смешанных общин, сталкивалась с нежеланием этнических групп терять свою самобытность и стремлением поэтому жить в одноаульных сообществах. Своё влияние оказывали православные миссионеры и казаки, фактически действовавшие методом кнута и пряника. При этом горским евреям удавалось поддерживать связи с той малой родиной на Кавказе, откуда они уже были переселены. Так, по мере роста общины новые её члены начинали постепенно возвращаться на историческую родину. Между малыми народами практически не было конфликтов — русские играли роль «отца», не дающего «детям» ссориться. Русская администрация не препятствовала сохранению традиционных занятий, но ограничивала их территорией самой общины. Тяжбы решал горский «словесный» суд, а особо трудные дела, в том числе и в торговой сфере, рассматривало судебное присутствие в Грозном.
Доклад Карины Шалем «Хана и семеро сыновей в религиозном каноне горских евреев» был посвящён бытованию в диаспоре одного из важных преданий о религиозной стойкости. Именно в таком ключе воспринимают историю мученичества Ханы и её семерых сыновей и горские евреи. Для них она стала «человеческим измерением» дня траура 9 ава, передающим горе и скорбь. В ином контекста эта история отражает драму всего еврейского народа, принуждённого на протяжении своей истории выбирать между религией и культурой — и самим существованием. В этом смысле, по мнению исследователя, совпадает национально-исторический характер религиозного предания и мемориальные практики. Особенно важной стала история Ханы и её сыновей для сугубо женского чтения после утренних молитвы в синагоге. О её ценности свидетельствует многочисленные вариации, в которых меняются имена или количество жертв, но подвиг остаётся неизменным. Версии на горском языке были записаны в XX веке, но до них могли бытовать и другие версии истории. Возможно, сам рассказ стал известным ещё в предыдущем столетии, но непосредственный письменный источник его распространения найти почти невозможно — возможно, это был сборник мидрашей или агадической литературы, из которого и был почерпнут сюжет. С исторической точки зрения интересна параллель с Маккавеями, пострадавшими примерно в то же время.
Доклад Марка Куповецкого «Российское академическое кавказоведение конца XIX – начала XX вв. и формирование татского этнического мифа: некоторые новации» также касался проблем методологии и идеологичности советской исторической науки. По мнению учёного, именно академические исследования способствовали формированию татского этнического мифа о горских евреях как части татов. Основные его тезисы — таты-евреи, имевшие иранских предков, смешались с хазарами, часть приняла ислам, часть осталась верной иудаизму — восходят к историку Всеволоду Миллеру, высказавшему их ещё в 1887 г. Это гипотеза основана только на условных информантах, то есть целиком этнографическая. В этом случае собранный фактический материал подгонялся под политические цели — этот метод можно назвать «инструменталистским» — так как для учёных была важна судьба общностей, о которых они писали. Такая теория частично выводила из-под удара антисемитизма горских евреев и караимов, оперируя при этом научными построениями. По словам исследователя, учёные того времени стремились преуменьшить значение горских евреев, чтобы избежать юдофобии, а антисемитизм вообще перевести в план отдельной «татской проблемы». С этим сюжетом пересекается и концепция лингвиста Николая Марра, согласно которой горские евреи представляли собой самостоятельную группу, но при этом часть татской общности, а не еврейской. При этом их условная автохтонность определена тем, что на Кавказе вообще живут меньшинства, оставшиеся от некогда крупных этнических образований. Наконец, Нафтали Анисимов в учебнике грамматики горско-еврейского языка прямо писал о том что его цель состоит, в частности, в том, чтобы улучшить социально-экономическое положение горских евреев. Таким образом, «татский миф» в историографии горских евреев возник в том числе и для того, чтобы решать современные проблемы не горцев или татов, а евреев Кавказа как части еврейского населения, и уже к 1930-м гг. был создан государственный заказ на эту идеологию.
Доклад Ирины Михайловой был посвящён еврейскому кварталу Дербента в 1886 г. Его особенностью, как следует из темы, была своего рода остановка во времени — синхронический, а не диахронический срез, как в других сообщениях. В Дербенте сосуществовали три религиозные культуры: в верхнем городе — исламская, в нижнем — русская, а в среднем — армянская и еврейская. По камеральным спискам, которые исследователь привлекает в качестве главного источника, еврейский квартал, называвшийся «узким», представлял собой прямоугольник 100 на 500 метров. Еврейское население росло в нём медленно (в частности, это было связано и с невозможностью увеличить площадь проживания). Состоятельные люди занимались торговлей, хотя могли быть купцами только второй гильдии, и работали на винокуренном заводе, который, в частности, выпускал коньяк (по местному преданию, сами французы признали достоинства этого напитка и позволили ему так называться), другие евреи не гнушались и рыбной ловлей. Власти не разрешали дербентским евреям уехать, что приводило к перенаселённости не имевшего возможностей для расширения квартала. Евреи хороши встроились в дагестанский быт, но даже в Дербенте не удалось совсем избежать погромов. Расселено было это местечко только в 1930-е годы.
Доклад Александры Фишель «О надгробных надписях южного Дагестана» использовал сочетание междисциплинарного подхода и полевого материала, найденного при работе в экспедициях в аулах Мамрач и Араг. Внимание исследователя привлекли неатрибутированные цитаты на могильных камнях конца XIX — начала XX вв., на которых кроме сведений о покойнике присутствуют и тексты из Танаха, но только по первым буквам. Расшифровать удалось пока только надпись на могиле «Уважемого Кидада бен Йосеф», умершего в 1901 г.: после его имени идёт цитата из книги пророка Исайи, 26:19: «Оживут мертвецы Твои, восстанут мёртвые тела!». Такие цитаты в надгробных надписях перекликаются с литургией горских евреев, а типологически близки к гафтаре еженедельных глав Торы, взятой из книг пророков.
Последний доклад Матеуша Яна Маймана «Коллективная память горских евреев о Холокосте в современном Израиле» был посвящён двум стратегиям воспоминания о Шоа. Горским евреям, как и многим другим репатриантам из Советского Союза, пришлось пройти сквозь умолчание о Холокосте в советские годы (когда рассказывалось больше о войне, чем о Катастрофе советских евреев), поэтому открытие этой темы в Израиле стало для них во многом потрясением. Сегодня знание о том, что твои предки погибли или выжили в Шоа становится важной чертой идентичности. Большинство горских евреев стремится посещать местные небольшие музеи, в которых представлены особенно востребованные сегодня истории спасения, так как все пережившие войну и оккупации были героями. В частности, это хорошо показывает участие горских евреев в праздничных мероприятиях в Израиле к 9 мая. При этом Холокост горских евреев встраивается в общую историю Шоа, но подчёркивается особенная ожесточённость немцев во время короткой оккупации Кавказа, что побуждало их торопиться, убивая евреев на местах... По мнению горских евреев, убийство отличалось как бы по субнациональным причинам — особую ненависть вызывали они и ашкеназы. Новый тип воспоминаний о Холокосте может быть назван постсоветским. Его формируют уже не то, кто пережил Шоа (из Советского Союза их и так было немного), а новые исследования. В частности, акцент смещается с советской или горской общности жертв Катастрофы на еврейскую или израильскую. Личные истории уступают место общей истории народа, благодаря чему сохраняется память в общине. Её современный призыв состоит в том, чтобы не столько предостерегать, сколько именно помнить, так как прежний опыт рассказывания о Катастрофе был недостаточен, и многие люди хотят быть услышанными сейчас.
