Недавно в науке, которой я занимаюсь, возникла острая дискуссия по поводу «презентизма». Презентизм — направление в методологии истории XX, которое рассматривает историческую науку не как отражение объективных, имевших место в прошлом явлений, а лишь как выражение идеологических отношений современности. Таким образом, презентизм отвергает возможность объективной исторической истины.

Первым выстрелил Джеймс Х. Свит, президент Американской исторической ассоциации. Цитируя слова выдающегося ученого Линна Ханта, Свит раскритиковал своих коллег-историков за то, что они подходят к прошлому не как к истории, а как к ландшафту, на который можно спроецировать моральные императивы настоящего. Если бы история была не более чем «краткосрочной... политикой идентичности, определяемой современными проблемами», не лучше ли было бы студентам вместо этого получить степень по социологии, политологии или этническим исследованиям?».

Возмущение в Твиттере началось немедленно. Клавиатурные воины, многие из которых являются начинающими учеными, обвинили его в расизме, в стирании исторического опыта афроамериканцев, в использовании объективности и нейтралитета в качестве кода для нормализации зла прошлого, тем самым давая белым супремасистам интеллектуальную печать одобрения для распространения их собственного расизма. Его критики требовали, чтобы мы сосредоточили настоящее в прошлом, потому что только так можно достичь социальной справедливости, а достижение социальной справедливости, по их мнению, гораздо важнее, чем объективность и нейтральность. В конце концов, Свит сдался и принес (по общему признанию, частичные) извинения. Толпа заставила его замолчать.

Я разместил в социальной сети пост, в котором согласился с большей частью доводов Свита и приложил несколько скриншотов из Твиттера пользователей, которые его очерняли. Неудивительно, что вскоре и меня стали очернять, преследовать, троллить и (что вполне предсказуемо) клеймить расистом.

Я написал эту статью не для того, чтобы защитить свой пост в соцсети (от которого я не стал бы отказываться), и у меня нет намерения ввязываться в дебаты вокруг политики идентичности и афроамериканцев, которые, как предполагается, были главной мишенью «расистской статьи» Свита. Свит — едва ли не первый ученый, критикующий знаменитый проект «1619» за его методологические недостатки, и есть опытные американские историки, которые могут рассмотреть этот конкретный случай гораздо лучше, чем я.

Моя цель — проанализировать аргументы Свита в контексте моей собственной области — еврейской истории. Иудаика, как и большинство академических областей гуманитарных наук, оказались наводнены тем, что называют политикой идентичности. Активизм и стремление к социальной справедливости повлияли на то, как исследователи в области иудаики обращаются с прошлым, множеством способов, возможно, наиболее заметных в израилеведении, где осуждаемое отсутствие справедливости для палестинцев часто берется в качестве отправной точки для исследования сионизма и формирования еврейского государства. Результатом этого является не только плохо написанная история, но и неумолимое очернение еврейских деятелей, построивших Израиль, поскольку в настоящее время борцы за социальную справедливость настаивают на том, что Израиль обладает всей полнотой власти над бесправными палестинцами. Если принять это за истину в настоящем, то, следовательно, мы должны рассматривать историю сионизма через эту призму.

Израиль — лишь самый вопиющий (и противоречивый) пример опасности презентизма в еврейской истории. Двадцатый век стал свидетелем значительных потрясений во всем еврейском мире, и каждое из них ставит перед учеными, желающими их изучать, сложные задачи. Как историка меня учили не быть ни презентистом, ни телеологистом в преподавании и исследовании любой из этих тем, и я бы сказал, что презентизм по определению телеологичен; он предполагает неизбежность настоящего и доказывает это, проецируя настоящее на прошлое. Избежать презентизма нелегко. Как нам изучать еврейскую жизнь в арабских землях в средние века, которая была относительно благополучной, учитывая, что практически каждое арабское государство изгнало свою еврейскую общину в двадцатом веке? Как изучать гораздо менее благополучную историю европейского еврейства в средние века, которая изобиловала кровавой клеветой, резней и изгнаниями, не предполагая, что Холокост был неизбежным результатом? Должно ли наше понимание механики современного антисемитизма стать отправной точкой для рассмотрения положения средневековых евреев Европы?

Это, конечно, заманчиво. В конце концов, средневековая западная церковь включила юдофобию в свою доктрину. Евреев регулярно изгоняли из европейских стран за их предполагаемое вероломство, богохульство и ростовщичество. И, конечно, не может быть совпадением тот факт, что резня во время крестовых походов XI века происходила в немецких землях, так же как и то, что инициаторы «Окончательного решения» были родом из того же региона. Кажется очевидным, что еврейская история, по крайней мере, в Европе, построена на постоянных преследованиях и мало на чем еще. «Самая долгая ненависть», как называют ее некоторые исследователи. То, что антисемитизм сохраняется сегодня в Америке, стране, где евреи были якобы приняты как равные, но в последние годы вынуждены в страхе оглядываться через плечо, лишь подтверждает наше вечное чувство жертвы. Наша история сводится к «страданиям и учености», и мало к чему еще.

Однако история европейского еврейства гораздо сложнее. Между периодами изгнаний и резни проходило много десятилетий и даже столетий, в течение которых евреи достигли modus vivendi со своими христианскими соседями. Конечно, всегда существовал структурный дисбаланс сил; упорные адепты ненависти к евреям всегда маячили на заднем плане. Но на фоне этого дисбаланса сил у евреев была своя история и своя культура, которая, по большей части, не была сформирована антисемитизмом. Вот те нюансы прошлого, которые историки должны раскопать, чтобы нарисовать более полную картину всего произошедшего. Фетишизация презентизма практически гарантирует, что эти сложности останутся нераскрытыми. Если провести прямую линию от крестоносцев до Освенцима, то необходимость в историках отпадет, потому что прошлое — это, в конце концов, не более чем настоящее.

Предполагать, что отказ от презентистской и телеологической истории — т.е. от раскопок прошлого в том виде, в котором оно произошло на самом деле, от анализа исторических акторов, как они думали на самом деле, не оценивая их в соответствии с нашими ценностями, нашими категориями идентичности, нашей политикой — подрывает стремление к социальной справедливости, просто смешно. Поиск неожиданных моментов, когда жизнь не была адом в еврейской истории, вряд ли меняет реальность того, что ненависть к евреям лежала в основе христианства на протяжении 1500 лет, не говоря уже о смягчении беспрецедентных ужасов Холокоста.

Свит пишет, что «соблазн политической актуальности, которому способствуют социальные сети и СМИ, поощряет предсказуемое изображение прошлого как очень похожего на настоящее. Эта одинаковость аисторична: предложение, которое могло бы быть приемлемым, если бы приносило положительные политические результаты. Но этого не происходит». Вопрос о том, приводит ли сплющивание истории в статичную бинарную систему добра и зла к положительным политическим результатам, можно обсуждать. Честно говоря, я не знаю. Как сионистский активист, я понимаю всю привлекательность презентизма, потому что он вызывает возмущение, сочувствие и политическую легитимность, чего и добиваются борцы за социальную справедливость. Тем не менее, презентизм также порождает плохую историю, а наша цель, как историков, должна заключаться в том, чтобы дать нашим студентам как можно более полную картину прошлого, чтобы они могли прийти к собственным обоснованным выводам.

Times of Israel, перевод Якова Скворцова