Если я скажу, что я интернационалист, я думаю в этом ничего необычного не будет. Так мы воспитаны. Причем, во всем. И в частности, в таком массовом народном деле, как песня.
Никого не удивит, что огромный вклад в это дело внесли представители разных национальностей: Александра Пахмутова и Николай Добронравов, Раймонд Паулс, Арно Бабаджанян, Гия Канчели и многие другие. И непропорционально большой вклад внес мой маленький народ, с некоторыми представителями которого, мне посчастливилось быть хорошо знакомым, сотрудничать, выезжать на гастроли… Короче говоря, я могу рассказать некоторые жизненные подробности, которых другие не знают.
Заранее скажу, круг моего такого близкого знакомства ограничен. Это Александр Галич, Михаил Танич и Игорь Шаферан, Владимир Шаинский, Ян Френкель, Аркадий Хайт и Борис Савельев. Не удивляйтесь, Хайт и Савельев написали для «Радионяни» и Кота Леопольда около 400 песен.
Сегодня я расскажу об Александре Галиче. В гостях у Миши Танича в городе Железнодорожный под Москвой Галича называли Сашей. Нам, молодым эстрадникам было как-то неловко. Мы считали его великим. Даже самым великим поэтом нашего времени.
В тот вечер Галич спел нам «Кадиш» – поэтический рассказ о пане Корчаке, директоре варшавского приюта еврейских детей-сирот. О педагоге и знаменитом писателе, которому нацисты, захватившие Польшу, предложили свободу, но он вместе со своими воспитанниками прошел по Варшаве, сел в поезд, идущий в Треблинку, и превратился в легенду…
Теперь «Кадиш» опубликован и в печати, и в аудиозаписи, а тогда это было первое исполнение, и финал был не такой, как сейчас. Галич пел о том, что существует легенда, по которой Корчака немцы отпустили, он уехал куда-то, но хочет вернуться в Варшаву. И Галич говорит ему: «Пан Корчак, я вас умоляю, не возвращайтесь в Варшаву, потому что война уже кончилась, но поезда все идут…». Это было время массового отъезда евреев из соцлагеря.
Конечно, все плакали, и даже Танич, прошедший всю войну и тюрьму.
Потом были другие песни и веселые тоже. Не помним почему, но речь зашла о цирке, и я вспомнил «стихи» из циркового пролога – образец очаровательной советской халтуры.
Летит ракета в небе чистом,
Дает плотина яркий свет,
От цирковой семьи артистов
Примите пламенный привет!
Галич очень смеялся и, когда мы возвращались в Москву на электричке, просил еще дважды прочитать эту «высокую поэзию».
Потом Танич говорил, что если потомки в раскопках будут находить свидетельства нашей жизни, то только по песням Галича можно будет понять, какой она была на самом деле.
Следующая встреча была в Минске. Пьесы Галича уже не шли, денег у него не было. Он приехал с наивной надеждой продать сценарий Беларусьфильму. Мест в гостинице, как всегда, не было, мы включили Галича в нашу эстрадную группу, для которой места бронировались заранее, и он вселился в одноместный номер. Победа! В знак благодарности утром Саша дал нам часовой концерт – пел для шести человек. Он хотел выступать, а ему не давали, и несколько слушателей для него тоже были аудиторией.
Мы прошлись по улицам, зашли в кафе, и Галич сказал:
– Я вас научу: брать нужно только то, что нельзя разбавить – сосиски, например.
Милый, наивный, великий поэт.
Его заставили уехать из Союза, и мы долго не встречались. Последний раз мы разговаривали с Галичем в Париже по телефону. Он был в хорошем настроении, говорил, что много работает, пишет, выезжает на концерты в Америку, Германию, выступает перед большими аудиториями – парадокс! Это его слово. Через десять дней Саши не стало. А он надеялся вернуться.
Когда я вернусь…
Ты не смейся, — когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу — к теплу и ночлегу, —
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь, —
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
