В лекциях Иммануила Канта по антропологии, которые он с интервалом в несколько лет читал в Кенигсбергском университете, есть пассаж, в котором философ объясняет, что женщины, дети и евреи разумны лишь в ограниченной степени.
В конспекте лекций, прочитанных учеником Канта евреем Исааком Ойхелем, который учился в Кенигсберге в 1782-1786 годах и впоследствии стал значительным ивритским писателем берлинской Гаскалы, этот же отрывок отмечен иначе: только женщины и дети не в полной мере владеют своими рациональными способностями.
Антисемитское высказывание Канта об отсутствии разума у еврейских мужчин было «подслушано» просвещенным поклонником Канта Ойхелем. Кант, со своей стороны, в 1786 году предложил ему стать преподавателем иврита в Кенигсбергском университете. Однако, как еврею, ему было отказано в этой должности на том основании, что Альбертина, согласно ее уставу, была протестантским государственным университетом. Дипломной работой Ойхеля, кстати, стал первый историко-критический, аннотированный перевод сидура на немецкий язык со ссылками на источники и сносками.
Очевидно, что симпатия Канта к отдельным студентам-евреям была взаимной. Об этом также свидетельствует многолетняя переписка Канта с врачом и философом Маркусом Герцем, начавшаяся в годы, предшествовавшие публикации «Критики чистого разума» в 1781 году, в которой Кант очень откровенно рассказывает о своих мотивах, намерениях и прозрениях при написании своего главного труда.
Еврей Герц был назначен Кантом в Кенигсберге в 1770 году оппонентом на защите его диссертации — доселе неслыханное событие. Затем тот же Маркус Герц, поселившись в Берлине, стал врачом, организовал в своем доме самый известный берлинский салон, где царила его жена Генриетта, прочитал первые в столице Пруссии лекции по экспериментальной физике и руководил еврейской больницей.
Мозес Мендельсон также был тепло встречен Кантом, когда проезжал через Кенигсберг в 1777 году. Схема отношения Канта вполне ясна: высокая оценка отдельных евреев — исключение, интеллектуальное неравенство евреев в целом — правило.
Самая важная дискуссия в европейском Просвещении о равенстве евреев, открытая широко разошедшейся работой Христиана Вильгельма фон Дома «О гражданском улучшении евреев» (Über die bürgerliche Verbesserung der Juden) 1781 года, в просвещенном Кенигсберге была встречена лишь молчанием. Мы могли бы отбросить это как Argumentum e Silentio, если бы не бесчисленные негативные высказывания Канта о евреях и иудаизме: Так, осуждается «ростовщический дух» евреев, евреи названы мошенниками, намекается, что евреи никогда не смогут приобрести «гражданскую честь», что у них большие носы и что их религия — это «суеверие».
Как показывают многочисленные печатные и еще более частные высказывания Канта, его эпистемологический и этический универсализм явно не распространялся на женщин, евреев, «мавров» и другие «восточные народы», а также на другие «расы людей», такие как «негры». Кант и некоторые его труды даже сыграли значительную роль в утверждении в немецкой науке понятия расы и расистской идеи о четырех различных расах людей с разным цветом кожи.
Иммануил Кант родился 22 апреля 1724 года. Его расизм и антисемитизм сегодня почти не оспариваются в научных исследованиях, но все еще в значительной степени тривиализируются. На самом деле, разумной стратегией может стать критическое спасение просвещенного универсализма основных трудов Канта от его личного антисемитизма — и, так сказать, защита универсалиста Канта и его важных идей от конкретного Канта-антисемита.
Кантианцы-евреи, от Маркуса Герца, Исаака ОЙхеля, Саломона Маймона и Лазаря Бендавида до Германа Коэна и Эрнста Кассирера, также делали это снова и снова. В этой игре универсалист Кант всегда выигрывает у антисемита, который якобы лишь подхватывает негативные современные клише о евреях, повторяя или пересказывая их, не затуманивая при этом своих фундаментальных философских представлений.
Может быть, и так. Это может относиться к уничижительным замечаниям Канта о еврейском народе. Но у Канта были и систематические философские возражения против иудаизма как религии откровения, в которой Бог дает и предписывает человеку религиозные, моральные и правовые заповеди и запреты.
Революционная практическая философия Канта в то время основывалась на принципе автономии: человек — просвещенный и самоопределяющийся — дает себе разумные и общие моральные правила и максимы для действия. Он определяет себя морально в соответствии с категорическим императивом и тем самым освобождает себя от гетерономности государственных законов и религиозных заповедей.
Иудаизм, в котором Бог открывает 613 заповедей и запретов Торы, которым люди просто обязаны подчиняться, несовместим с кантовским принципом моральной автономии и самоопределения. Для Канта такой иудаизм является даже воплощением гетерономии и непросвещенной гетерономии человека через религию. Человеческая мораль становится служанкой гетерономных, данных Богом религиозных заповедей, вместо того чтобы автономно нести перед собой свет и превращать религию в коллективную мораль общества.
Этим объясняются известные негативные высказывания Канта в его трактате «Религия в пределах простого разума» (1793) в котором он даже отрицает, что иудаизм — это религия. Для него иудаизм — это не религия, а «воплощение чисто уставных законов», которые когда-то в древности регулировали жизнь в еврейском государстве, но потеряли всякий смысл в изгнании и в наши дни.
Кант желает этому иудаизму «эвтаназии», прекрасной смерти, потому что такая гетерономия божественно данных заповедей препятствует нравственному развитию евреев (и всех других людей), ориентирующихся на якобы явленные заповеди Бога, в направлении современного принципа нравственного самозаконодательства или автономии.
Это принципиальный вопрос, как понимали уже современные евреи-кантианцы: должны ли люди ориентироваться в моральном плане на заповеди Бога или они должны свободно определять свои собственные автономные моральные действия и свои собственные правила?
Презрение Канта к раввинистическому иудаизму, его покорности божественным заповедям и стремление к «эвтаназии иудаизма», касающейся только еврейской религии, основывались на его убеждении, что иудаизм был бастионом гетерономии до Нового времени и мешал людям осуществлять подлинное моральное самоопределение. Это, прямо скажем, философский антииудаизм.
Евреи-кантианцы также признали и попытались преодолеть это противоречие между этикой автономии Канта и религиозной верностью Торе.
В своей главной работе по философии религии «Левиафан» (1792) публицист Саул Ашер объявил Тору воспитательным инструментом божественного провидения, многочисленные заповеди которого, однако, стали в значительной степени излишними в современную эпоху в связи с прогрессирующим просвещением и гражданским совершенствованием евреев: Бог дал нам Тору не для того, чтобы «навсегда лишить нас автономии», считает Ашер.
Современные евреи сами решают, какие заповеди Торы по-прежнему актуальны, а какие — нет. В своей автономии он выбирает себя как еврея и использует Тору и ее важнейшие моральные заповеди в качестве руководства.
Даже через 100 лет после Канта неокантианец Герман Коэн утверждал в дискуссии с Морицем Лазарусом, что еврейской этики не существует. Этика, как и у Канта, всегда универсальна. И евреи должны сами определить, в чем конкретные еврейские заповеди совпадают или расходятся с универсальной этикой, и действовать в соответствии с этим.
На еврейскую религиозную философию Нового времени ни один автор не оказал большего влияния, чем Иммануил Кант, несмотря на его известный антисемитизм. Принцип автономии Канта является краеугольным камнем современного еврейского самоопределения: Галаха и раввинская традиция не просто принимаются и наследуются некритично.
Напротив, современные евреи самостоятельно определяют, как им следует выполнять заповеди Торы. Все или хотя бы некоторые из заповедей. Ортодоксальные философы, такие как Исаак Брейер, Йосеф Б. Соловейчик и Йешаягу Лейбовиц, также были неокантианцами. Для них быть «галахическим человеком», желающим жить в соответствии с Торой, — это экзистенциальное, самоопределяющееся и автономное решение.
Jüdische Allgemeine, перевод Ильи Амигуда
