Посмотрим, как в мемуарах выдающихся деятелей еврейской культуры прошлого века отразился новый для того времени обычай справлять день рождения.

Когда-то, пытаясь отпраздновать свой день рождения, выпадающий на Рождество, я узнала, что есть мир за пределами моего ближайшего окружения, и что он отличается от моего.

Как это было? Когда в детстве я шла с мамой или папой за покупками, к врачу или еще куда-нибудь, меня всегда спрашивали: «Как дела, девочка? Сколько тебе лет? А когда у тебя день рождения?» Я отвечала, что 24 декабря, и следовало две реакции — либо “как замечательно, ты — кристмас-бэби!”, либо “бедная, вероятно, получишь меньше подарков, ведь это нитл” (так называют Рождество религиозные евреи). Я, немного смущаясь (но с гордостью), отвечала, что я еврейка и никакой нитл не праздную. В этом есть ирония: отмечать дни рождения не было приятным делом для восточноевропейских евреев — пахло ассимиляцией, и это нашло отражение в еврейской литературе.

Белла (1895-1944), жена художника Марка Шагала (1887-1985), прекрасно описывает новый обычай в главе «День рождения» своих воспоминаний «Горящие огни» (перевод с французского Н. Мавлевич), обращаясь к возлюбленному во втором лице:

Говорят, каждый рождается под своей звездой... Я повернулась к тебе и неожиданно спросила:

- Скажи-ка, сколько тебе лет? Ты знаешь, когда ты родился?

Ты взглянул на меня так, будто я как раз с луны свалилась:

- Сколько мне лет? Я и сам часто задумываюсь. Отец говорил, что записал меня на два года старше, чтобы моего брата Давида не забрали в армию. Бога, мол, все равно не обманешь, а соврать чиновнику грех простительный.

- Когда ж ты все-таки родился?

- Хочешь, можно высчитать. Я — самый старший. Следом идет старшая из моих сестер. Недавно мама сказала отцу за столом: «Почему ты не займешься сватовством Ханки? Долго ей еще ждать? Ей же, с Божьей помощью, скоро семнадцать будет». Если ей семнадцать, значит, мне не больше девятнадцати.

- А в какой день ты родился? Это известно?

- Кто это знает! Разве что мама. И то навряд ли: столько детей, поди упомни! Правда, когда мы с сестрами ругаемся, они кричат: «Дурак дураком! Кто в таммузе родился, тот в уме повредился».

Вычислив дату, когда должен выпасть ее день рождения, Белла делает сюрприз: собирает букет цветов и приносит в мастерскую.

- Ну-ка угадай, какой сегодня день?

- Спроси что-нибудь полегче. Я никогда не знаю, какой день.

- Да я не про то... Сегодня твой день рождения.

Ты оторопел. Так изумился, будто я сказала, что в наш городок приехал царь.

- Откуда ты знаешь?

Ты отвернулся и стал перебирать подрамники с натянутыми холстами. Достал один, установил на мольберт.

- Стой, не двигайся!

Ты закружил меня в вихре красок. И вдруг оторвал от земли и сам оттолкнулся ногой, как будто тебе стало тесно в маленькой комнатушке. Вытянулся, поднялся и поплыл под потолком. Вот запрокинул голову и повернул к себе мою. Вот коснулся губами моего уха и шепчешь:

- Еще доделать? Скажи, где подправить?

Ты говоришь как будто сам себе. Ждешь и боишься моего ответа.

- Прекрасно. Ты так прекрасно взлетел... Мы назовем это "День рождения".

Большинство людей, глядя на эту картину, не знают, что она вдохновлена попыткой сделать один день в году праздником только одного человека, а это новая идея для еврейской ментальности.

В воспоминаниях «Из наследия моих прадедов» писательница Кадя Молодовская (1894-1975) тоже пишет, что день рождения не отмечался в традиционных домах.

На самом деле, этот день часто называют не «днем рождения», а «именинами», потому что у христиан существует обычай, связывать этот день с именем их святого. Евреи не принимали обычай праздновать день рождения в честь христианских святых, но более, так сказать, ассимилированные — да, приняли христианское название праздника.

Молодовская рассказала, как, будучи в Варшаве, она хотела пойти послушать выступление Ицхока Лейбуша Переца, но не смогла, потому что это были «именинэс» (то есть день рождения) старшей дочери ее родственника, и она должна была идти туда. Она коротко сообщает, что понятие «именины» для нее было новостью.

У нас в Берёзе-Картузской я никогда не слышал ни о каких «именинэс». Кто запомнает день, когда родилась девочка? Можно подумать, ей, как мальчику, предстоит бар-мицва?

Правда, как мы видим это у Беллы Шагал, учёт дней рождения мальчиков тоже не велся. Даже в моей собственной семье, помнится, говорили, о том, когда кого-то «записали» (то есть, пошли в бюро зарегистрировать рождение ребенка), нежели о том, когда он или она родились. День, когда кто-то был «записан», мог служить датой рождения. Кому нужно было уточнять её? У кого было время или интерес думать, кто они по Зодиаку? У евреев говорили не об определенных датах и даже месяцах, а о временах еврейского календаря, например, «на Песах», «после Швуэс» или «во время Хануки». Кадя свидетельствует об этом далее в том же абзаце.

По поводу моего дня рождения дома всегда были споры. То ли я родилась в канун Пурима, то ли в канун Швуэс. Что было известно наверняка — в дождливый день. Когда-то было решено, что в канун Пурима, доказательством служило то, что был испечен пирог для пуримской трапезы. Но на Швуэс тоже пекли пирог, а дождь мог выпасть как в канун Пурима, так и в канун Швуэс. Вопрос так и остался открытым. К моему большому сожалению, точная дата рождения дочери моего родственника была известна, а в Варшаве появилась мода на «именинэс», из-за этого я не смогла послушать лекцию Переца.

В очень трогательной главе своих мемуаров «Мой отец справляет день рождения», поэт Ицик Мангер (1901-1969) рассказывает, как, приехав из Варшавы домой в Черновцы, отец «как-то стесняясь», пригласил детей на стаканчик вина со своими «хасидами». Дети вскоре поняли, что это неспроста, должна быть какая-то причина. В погребке все стало ясно. Отец влез на скамеечку и, подняв в руке стакан вина, начал: «Я, которому сегодня исполнилось пятьдесят четыре года…» Так Мангер увидел, как впервые в жизни отец решил отпраздновать свой день рождения. 54 года — важная дата, но Мангер добавляет: «При жизни моей мамы никто у нас не праздновал день рождения, мама не придерживалась "немецкой моды"».

Отец, однако, отметил день рождения совершенно не «по-немецки», а с настоящей еврейской серьезностью и с пафосом. Отец дал понять людям в погребке: «Итак, поскольку мне сегодня 54 года, и поскольку мой дедушка Шимон умер в 54 года, и мой отец Авраам умер в 54 года, и поскольку мой старший сын теперь возвращается в Польшу, я хочу ему — потому что я не знаю, когда еще раз увидимся — рассказать что-нибудь из моей жизни».

Мангер понимает важность этого решения: дело не только в том, чтобы просто справить день рождения, но пришло время рассказать что-то о себе, о своей жизни, и именно сейчас — ведь из-за семейной истории, кто знает, что может случиться в 54 года? И он прокомментировал это так, как мог бы только поэт: «Я знал, что мой отец любил рифмовать, но его импровизация в тот вечер была чем-то намного большим чем вольный стих».

День рождения для отца Мангера никакая не «немецкая мода», не разгульное веселье, а скорее, как поясняет поэт, «исповедание и боль, раскаяние и протест: отсылка к собственной юности, которая прошла в местечке Восточной Галиции». Конечно, в то время такие вещи были еще редкостью среди евреев.

Возможно, самое раннее известное упоминание о дне рождения в еврейской литературе встречается в пьесе Абрама Голдфадена (1840–1908) «Колдунья», открывающейся сценой, празднования семнадцатилетия героини, Миреле. Гости поют ей песню, которая таки стала еврейской песней в честь дня рождения. Читатель или зритель понимает, что справлять день рождения — полнейшая инновация у евреев. Жених Миреле зовется Маркус, и одно это имя говорит нам о том, что он уже более современный «а маскил» («просвещенец», так называли последователей Гаскалы, еврейской эмансипации, приобщения к европейской культуре).

В следующей сцене, когда отец Миреле объясняет то ли бестолковому, то ли слишком умному коробейнику Гоцмаху, что праздник, который он справляет, — это день рождения Миреле, а не ее помолвка или свадьба, Гоцмах, глядя на закуску и выпивку, говорит:

«Что называют банным днем? Это известный день, когда ты ходишь в баню? Значит ли это, что если помнишь день своего рождения, нужно устроить праздник? Но я проклинаю год и день, когда я появился на свет, чтобы пройти через все мои злоключения».

Будем же надеяться, что день нашего рождения станет не проклинаемым, а благословляемым! Поэтому таки давайте закончим знаменитой песней Голдфадена. Очень германизированный ее язык говорит, до чего же нееврейской вещью был в то время «день рождения».

На твой день рождения, на твой сегодняшний праздник

Собрались твои хорошие друзья.

Каждый желает тебе, честное слово,

Много счастья и много радости!

Виват! Виват! Любимое наше дитя!

Виват! Мы желаем тебе здоровья!

Принес каждый в своих руках

Тебе на день рождения презент.

Всем сердцем, всем сердцем прими, прими,

Что мы все желаем тебе!

Виват! Виват!...

Ну и так далее…

Однако мы, евреи, — народ, перенимающий у окружающих привычки, словечки и разные штучки, но используем их по-своему. Песня такая же еврейская, как ивритская «Йом хуледет» на мелодию «Happy Birthday». Она ушла в народ и стала песней на идише. Пойте на здоровье!