На 74-м кинофестивале в Венеции показали «Фокстрот» — второй фильм израильского режиссера Шмуэля Маоза, одного из самых сильных современных кинематографистов. За свой дебют — «Ливан» — Маоз в 2009 году получил «Золотого льва». О новой картине Маоза, ставшей в Венеции сенсацией, рассказывает кинокритик Антон Долин.
Вот один из редких случаев, когда слово “долгожданный” — больше, чем обычный журналистский штамп. В 2009 году 47-летний Шмуэль Маоз, дебютировавший в режиссуре фильмом “Ливан”, стал первым в истории израильтянином, получившим главный приз на важнейшем фестивале мира — венецианского “Золотого льва”. Разумеется, скептики говорили, наградили-де только за тему, в фильме один-единственный прием, просто Израилю “пора было дать”. Вторая картина должна была подтвердить или опровергнуть сомнения. Ждать ее пришлось долгие восемь лет: кое-кто даже подозревал, что Маоз так и останется режиссером одного фильма. Но нет — его “Фокстрот” готов и снова участвует в венецианском конкурсе. И теперь трудно отрицать очевидное: в Израиле живет и работает один из самых оригинальных и мощных режиссеров современности.
В отличие от идеально собранного по правилам трех единств — места, времени и действия — “Ливана”, “Фокстрот” отсылает нас не к классицистической, а к древнегреческой драматургии. В его центре — бесстрастные и неумолимые механизмы судьбы, управляющие поступками человека без его ведома. “Случай — способ, при помощи которого Бог хранит анонимность”, — говорил Эйнштейн. Маоз подтвердил старый афоризм, превратив его в изящный, цельный и психологически убедительный сценарий.
У фильма трехактная, но содержательно парадоксальная структура. В первом и третьем действии родители (актеры библейской красоты — Лиор Ашкенази и Сара Адлер) оплакивают смерть сына-солдата, погибшего где-то на границе. Во втором, которое вовсе не является флешбэком, их сын Йонатан жив-здоров, он скучает и мается дурью вместе с сослуживцами на пустынном блокпосте у проржавевшего шлагбаума. Детективная составляющая сюжета напоминает “Эдипа-царя” или “Ифигению в Авлиде”; тем более, что в центре фабулы — взаимоотношения детей и родителей, виноватых друг перед другом и явно вынужденных в какой-то момент расплатиться за эту вину кровью.
При этом тональность фильма далека от выспренности и натужного трагизма. Ее даже можно назвать легкомысленной: в какой-то момент Маоз начинает рассказывать историю при помощи черно-белых комиксов, а когда в финале потерявшие ребенка родители курят найденную в его заначке марихуану и глупо смеются, зритель готов засмеяться вместе с ними. Танцевальное название отыгрывается трижды. “Фокстрот” — позывной блокпоста, где служит Йонатан, мелодия танца, использованная для саундтрека, и круговая замкнутая структура простых па, описывающая строение сюжета.
Маоз завораживает в первом акте своего фильма ритмичным музыкальным монтажом, операторскими изысками и графическим дизайном декораций (например, на стене квартиры родителей Йонатана висит картина с бесконечным множеством “черных квадратов”, своего рода квадратной бездной). Все это как бы отвлекает от жуткой травмы, которую переживают герои, только что получившие страшное известие. Во втором акте мы перемещаемся в пустыню, в режим вечного абсурдного “ожидания Годо”. Как уже было сказано, Бог анонимен, и в любом случае, никто из персонажей в него не верит, поэтому кульминация или развязка здесь невозможна в принципе: исполнителем высшей воли режиссер назначает одинокого верблюда. В третьем мы снова в квартире — погружаемся в театральную интимность замкнутого интерьера, где буйный формализм предыдущих частей резко уступает скромной, трезвой, незаметной манере съемки, наконец-то позволяя нам рассмотреть персонажей и расслышать их слова. Со звуком Маоз, как и в предыдущем фильме, работает виртуозно, то ошарашивая резкими перепадами уровня и заставляя вздрогнуть, то вынуждая прислушиваться к шепоту.
Главный недостаток израильского кино — его зацикленность на сугубо внутренних специфических проблемах страны, будь то конфликты с ортодоксами-радикалами или сложные чувства израильтян в отношении палестинцев. У сторонней публики это вызывает в лучшем случае уважение, но понимание или тем более сопереживание — крайне редко. “Фокстрот” тоже исследует чисто израильские взаимоотношения поколений: последних свидетелей Холокоста, их детей — первых, кто родился в Израиле, и внуков — современных молодых людей, желающих жить в глобальном мире и с трудом понимающих ценностную систему родителей. Но за пределами этой проблематики “Фокстрот” остается превосходной трагикомедией о грехопадении и возмездии, прощении и беспощадности, любви и безразличии. И о том, что даже трагическую судьбу можно прожить как танец — не задумываясь о смысле или последствиях, а лишь следя за тем, как бы не сбиться с ритма.
Источник: "Медуза"
