Именно так, с подзаголовком «Коллективная демонизация вторгается в нашу культуру» назвала свой опубликованный 16 июня 2020 года в Tabletmag текст Изабелла Табаровски.
Табаровски координирует американо-израильскую рабочую группу по России на Ближнем Востоке в The Kennan Institute – центре, созданном в 1974 году на базе Международного центра Вудро Вильсона для исследований СССР и постсоветских стран.
Российская интеллигенция любит цитировать Сергея Довлатова, который, как известно, перебрался в США в 1979 году: «Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов? Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой?»
Доносы писали простые советские люди, искренне верившие во врага в ближайшем своем окружении. Один из самых ярких примеров коллективной демонизации – когда Нобелевский комитет в 1958 году сообщил Борису Пастернаку, что он удостоен Нобелевской премии за напечатанный за границей роман «Доктор Живаго». Тут же он стал мишенью для массовой кампании очернения. Московское радио прокомментировало: «Присуждение Нобелевской премии за единственное среднего качества произведение – политический акт, направленный против советского государства». «Литературная газета» начала с заявления Союза писателей СССР об исключении Пастернака из Союза писателей за «действия, несовместимые со званием советского писателя» и редакционным примечанием «Единодушное осуждение».
Затем «Литературка» на странице «Гнев и возмущение: советские люди осуждают действия Б. Пастернака» опубликовала заметку «Голос московских писателей» и возмущенные письма якобы от читателей. Где они прочли роман, осталось неизвестным. Машинист экскаватора Васильцов: «Я не читал Пастернака. Но знаю: в литературе без лягушек лучше». Нефтяник Касимов из Баку: «Меня как рядового советского читателя глубоко возмутило политическое и моральное падение Б. Пастернака. Таким, как он, нет и не может быть места среди советских литераторов». Так родился мем на все века: «Не читал, но осуждаю». Пастернак был вынужден от Нобелевской премии отказаться.
Некоторые из величайших представителей советской культуры тоже становились объектами коллективных осуждений: Шостакович и Прокофьев, Ахматова и Бродский. Но коллективное осуждение применялось не только в адрес великих. Например, я живо помню 70-е годы: собрание в клинике, где работала мама, и свое потрясение от того, как симпатичные мне раньше врачи клеймили своего сотрудника, уезжавшего в Израиль.
«Система также требовала выражения коллективного осуждения и по различным политическим вопросам: махинации империализма и реакционных сил, израильская агрессия против мирных арабских государств, антисоветский международный сионистский заговор», – пишет Табаровски, – Это была часть обыденной жизни».
Вспомним бессмертное «Израильская военщина известна всему свету, как мать, – говорю, – и как женщина требую их к ответу».
Лично я искренне считала, что эта практика изжила себя полностью вместе с СССР. Но история это радикально опровергла, и Табаровски тоже уверена в обратном. Вспомним несчастного Харви Вайнштейна, Вуди Аллена, Романа Полански и движение Metoo.
«Твиттер используется как платформа для упражнений в единодушном осуждении, – пишет она. – Бесчисленные карьеры и жизни разрушаются, поскольку оскорбленные толпы обрушиваются на людей, чьи оплошности в социальных сетях или старое подростковое поведение подверглись публичному презрению и считаются с точки зрения сегодняшней этики непростительными.
Но только в последние пару недель сходство нашей нынешней культуры с советской практикой коллективного преследования увиделось мне с такой абсолютной ясностью. Именно конкретные действия объединившихся для очернения и уничтожения своих коллег журналистов напомнили мне ту ушедшую в прошлое грязную историю.
3 июня The New York Times опубликовала статью, которую многие сотрудники сочли оскорбительной. Автор, сенатор-республиканец Том Коттон, призвал ввести войска, чтобы обуздать насилие и мародерство, сопровождавшие акции протеста после смерти Джорджа Флойда. Газета немедленно открестилась от статьи Коттона в редакционной заметке, написанной в уничижительно-извинительном ключе. К осуждению немедленно и радостно присоединился пролетариат в Твиттере, которому доставило удовольствие помогать некогда величественной газете публично терять лицо. Целями стали опубликовавший статью редактор отдела общественного мнения NYT Джеймс Беннет и редактор Бэри Вайс.
Вайс не имела ничего общего с этой статьей. Однако 4 июня она опубликовала твит о внутренних разборках в NYT, характеризующий их как «гражданскую войну» между «проснувшимися» (молодыми) и либералами (40+). Война эта – «та же самая, что бушует в других изданиях и компаниях по всей стране. Динамика всегда одинакова».
Она приписала поведение «проснувшихся» мировоззрению, в котором «право людей чувствовать себя в эмоциональной и психологической безопасности превосходит то, что ранее считалось основными либеральными ценностями, такими как свобода слова».
Это было лишь личным мнением, но для коллег Вайс ее нелестное описание раскола выглядело как атака на коллектив. Хотя Вайс никого не назвала по имени, коллеги набросились на нее. Довольно скоро она стала трендом в Твиттере. По мере того, как ярость толпы набирала обороты, язык коллективного возмущения становился все более жестоким. Главный редактор The Daily Beast Голди Тейлор спросила, почему Вайс «все еще не выбили зубы» (комментарий удален). Обозреватель The Intercept Мехди Хасан высказал cвоим 880 тысячам подписчиков в Твиттере мнение, что было бы странно, если Вайс сохранит работу, так как «высмеяла» своих небелых коллег. В следующем твите Хасан пошел дальше, назвав защитников Вайс антирасистами – в сложившейся в стране ситуации угрозой достаточно мощной, чтобы их напугать и заставить отступиться.
По NYT покатились головы: Джеймс Беннет подал в отставку, а один из сотрудников потребовал уволить Вайс за то, что она оскорбила «всех наших иностранных корреспондентов, которые писали о гражданских войнах», хотя Вайс лишь использовала фразу «гражданская война» в качестве метафоры.
«Все мы, вышедшие из советской системы, несут шрамы от практики единодушного осуждения, – пишет Табаровски, – Как странно и разрушительно осознавать, что эти моральные испытания теперь снова перед нами в Америке».
Но в то время как политика в СССР была в целом определена властями, монстры, выполняющие сегодня единодушные ритуалы осуждения, не следуют указаниям сверху. Но это не уменьшает их возможностей оказывать давление.
Вы используете мантру «не читал, но не одобряю» не только для того, чтобы защитить себя от подозрений в выборе неправильного чтения, но и для того, чтобы выразить желание стать частью коллектива – независимо от того, какие разрушительные действия затем оказались в повестке дня коллектива. Вы отказались от индивидуальности, чтобы звучать в унисон с группой. И это понятно: слиться с толпой гораздо безопасней, чем стоять в грозу одному».
