Действительно, почему? Почему многие евреи, особенно приехавшие из бывшего Союза, не только уходят из общины, но и не вступают в неё или посещают редко, только на большие праздники?
Ответ напрашивается сразу. Среди приехавших с шестой части суши потомков Авраама подавляющее большинство неверующих. Почти 30 лет состою членом общины, разговаривал на эту тему со многими родственниками и знакомыми и всё больше убеждаюсь, что ответ верный, но не полный. Три истории, приведённые ниже, помогут, как мне кажется, лучше понять, что имею в виду…
Раввин-Остап Бендер
До того момента, как эта невероятная история произошла, сравнение раввина с великим комбинатором казалось мне не только неуместным, но и кощунственным. Раввин в моём представлении был человеком глубоко верующим, а, значит, и высоконравственным. Откуда ко мне, выросшему в нерелигиозной семье и в пионерско-комсомольском окружении пришло такое представление, затрудняюсь сказать. В нашей семье Субботу не соблюдали, религиозных праздников не отмечали и в синагогу, хотя таковая в Москве имелась, не ходили. Так что с раввинами мне общаться не приходилось. Первая встреча с ребе произошла в магдебургской общине, членом которой я стал в декабре 1992 года, и, как вы уже догадываетесь, была неудачной…
В то время я, музыкант по профессии, только-только приехал в Германию, «шпрехал» почти на нулях, изнывал от безделья и приятель подал неожиданную идею: «Организуй при общине еврейский хор. Может, повезёт и тебя возьмут на работу». Идея была авантюрная. Далеко не каждый музыкант может руководить хором. Нужны специальные навыки, хормейстерские знания, умение общаться с людьми. Однако, я взялся за дело и организовал какой-никакой хор. Мы пели песни на идиш и иврит, порой, не понимая о чём поём, и даже выступали с концертами. А, главное, предположение приятеля оправдалось. Меня, действительно, взяли на работу в общину в качестве музыканта.
В то время в общине постоянно ходили разговоры о том, что как хорошо, если бы у нас был раввин. И вот однажды ребе появился. Из Израиля. Именно такой, каким я себе его представлял: с умными, проницательными глазами, уверенными движениями, медленной, неторопливой речью. Он пришёл на репетицию хора, представился: «Я ваш новый раввин, Эхуд Гольдщмидт», пожал каждому хористу руку и даже спел с нами пару песен. Все были в восторге. Особенно понравилось, что ребе свободно говорил по немецки (его бабушка и дедушка бежали от нацизма в Палестину ещё до войны) и немного по-русски.
Действительно, после прихода раввина многое изменилось к лучшему. Интереснее стали отмечаться религиозные праздники, уменьшились проблемы с миньяном, а некоторые члены общины даже приходили и советовались с ребе о своих семейных проблемах.
Всё началось через пару месяцев. Сначала по Магдебургу прокатился слух, что раввин регулярно встречается (в Израиле у ребе осталась жена и трое детей) с девицей лёгкого поведения из наших. Потом кто-то сказал, что видел господина Гольдшмидта на улице прилично выпившего. Однако кульминацией стала совсем другая история. Ребе как-то подошёл ко мне после молитвы и спросил, приветливо улыбаясь:
— Не могли бы Вы попросить троих-четверых хористов мужчин приходить в Шаббат и петь песни, ноты которых я принесу?— Потом подумал и добавил, — Я буду платить им из своего кармана 25 марок за вечер.
Деловой подход раввина к религиозным делам несколько удивил меня, но с этого дня четверо хористов приходили по пятницам на Богослужение и пели по знаку раввина.
Через некоторое время я улетел на две недели на бывшую родину, а когда вернулся, меня ожидал сюрприз: на заранее назначенную репетицию хора явилась только одна пожилая женщина. Да и та смотрела на меня как-то странно и отчуждённо:
— Лёва, как ты мог?
— А что случилось?
— Зачем ты сказал, что раввин будет платить за пение в Шаббат?
— Он обещал.
— Раввин сказал, что никаких обещаний не давал и что это Мадорский всё придумал.
Я был в шоке и кинулся к ребе домой выяснять отношения, но дома его не застал,
а на следующий день случилось невероятное. Раввин позвонил утром секретарю общины из аэропорта Франкфурта на Майне:
— Улетаю в Израиль. Ключ найдёте в выхлопной трубе общинной машины. Место на стоянке такое-то. Раввин общине не нужен. У вас все неверующие.
Короче, как говорил Бендер: «Обниматься некогда! Прощай, любимая. Спешу на заседание малого Совнаркома. Заверни цыплёнка в дорогу». Впрочем, цыплёнок тоже был. Раввин прихватил с собой общинную Тору за 50 тыс. марок. Вдогонку за ребе-Бендером послали людей, но следы его бесследно затерялись в бескрайних израильских просторах.
Позже в магдебургской общине долгие годы был замечательный раввин, выходец из Марокко, мудрый, добрый, спокойный. Но память от встречи с Эхудом Гольдшмидт у меня, как и многих других членов общины, осталась надолго.
«Это правление. Я ничего не подписывал»
Ещё одна история связана с другой яркой личностью магдебургской общины, человеком, который пригласил на работу раввина-мошенника, управляющего делами Петером Ледерманом. Среди нескольких сотен членов общины, приехавших из бывшего Союза, Ледерман был единственным местным потомком Авраама. Он был также единственным, кто знал в совершенстве немецкий язык и имел представление о немецких законах. Всё это Петер сумел использовать в полной мере.
Так случилось, что я увидел Ледермана в трёх лицах. Можно сказать в трёх ипостасях. В начале девяностых это статный, модно одетый молодой человек, большой любитель женщин и ярких галстуков. Он заглядывал через дверь в синагогу и снисходительно посмеивался, глядя на молящихся пожилых людей. Потом, после ухода бывшего председателя общины господина Леви, Ледерман женился на немке, принявшей гиюр, и как-то сразу превратился в строго одетого руководителя общины, глубоко верующего, (приезжая на Шаббат, Петер прятал машину в соседнем переулке), ласкового со сторонниками и жёсткого с противниками. И, наконец, после увольнения (на Петера подали в суд за расходование средств не по назначению и только из — за юридических ошибок нового правления он отделался лёгким испугом), замкнутого, ожесточённого, всех презирающего.
Петер Ледерман вышел из судебных перепитий чистым и пушистым, потому что всё заранее предусмотрел. Ни на одном документе не было его подписи. Всё подписывали члены правления. Более того. После суда Петер получил компенсацию за моральный ущерб в 90 тыс марок.
Членов правления Ледерманн назначал сам из числа собрания представителей. Здесь тоже система была продумана и отработана до мелочей. Управляющий делами выбирал либо зависящих от него, так как родственники работали в общине, либо пожилых, плохо понимающих по-немецки, либо занятых своими проблемами, у которых не было ни времени, ни желания вникать в суть дела. Признаться я относился к последним, так как начал играть в дуэте с болгарским скрипачом Йорданом (скрипка-фортепиано). Мы разъезжали по Германии, выполняя заказы музыкального агентства (Cüntsler Agentur) и на общинные дела времени не оставалось. Поэтому члены правления, как говорится, «не возникали» и выполняли указания шефа.
Дело доходило до абсурда: правление, формально нанимающее Ледермана на работу, не знало, какую зарплату он получает. Кстати, министерская зарплата управляющего общиной стала в суде также одним из пунктов обвинения. Другими пунктами были продажа по дешёвке общинных зданий, махинации с денежными пожертвованиями, другие дела и делишки. Но линия защиты была непоколебима и выражена в последнем слове обвиняемого ясно и определённо: «Это правление. Я ничего не подписывал»
Доброта важнее ритуала
Третью историю рассказал приятель, попросив, если буду об этом писать, не указывать где именно она произошла. Пожилые иммигранты, муж с женой, назовём их Ева и Григорий Штильман, приехали в Германию из Украины по еврейской линии. Штильманы люди верующие, но Ева неожиданно тяжело заболела и им было не до вступления в общину. Примерно, через десять месяцев после приезда Ева умерла, и Григорий обратился в общину с просьбой похоронить её на еврейском кладбище. Председатель правления ответил категорическим отказом: «Она не была членом общины и не платила членские взносы. Не положено». Не помогли ни разговор с раввином, ни обращение в правление. И раввин, и члены правления говорили о том, что хоронить на еврейском кладбище можно только членов общины или членов их семьи. Итак, сначала вступите, а потом хороните. «Утром стулья-вечером деньги»
Вспоминается история, о которой я как-то писал в «Еврейской газете». Тогда правление общины запретило жене возложить цветы на могилу мужа: «По еврейским законам не положено. Только камешки». Камешки вдову не устраивали. Я выступил на стороне женщины, посчитав, что «не человек для Субботы, а Суббота для человека». Другими словами, что доброта важнее ритуала и, как писал известный раввин Тёлушкин: «… человеческое важнее божественного».
Итак, почему?
Вернёмся к вопросу, вынесенному в заголовок. Помогают ли три, приведённые здесь истории, на него ответить. На мой взгляд, помогают. Евреи уходят из общины потому, что похожие истории происходят повсеместно. Почти каждый член еврейской общины может рассказать нечто в том же ключе.
И ещё одно почему. Почему подобные истории стали обычным делом в жизни еврейских общин Германии? Вижу две причины: автономность и, значит, отсутствие контроля за действиями руководства общины и зависимость общины от государственного финансирования. Уверен, что если каждый цент, получаемый общиной, будет под контролем, то количество религиозных функционеров типа Ледермана резко уменьшится. Да и трудно себе представить, чтобы в таких общинах раввином смог бы стать мошенник вроде господина Гольдшмидта.
Заканчиваю оптимистично. В Германии становится всё больше обеспеченных евреев. Значит, всё больше будет общин, существующих на членские взносы и частные пожертвования. И тогда прекратится мышиная возня вокруг халявных денег. Общины станут богатыми и чистыми.
Но без ложки дёгтя не обойтись. Если, конечно, к тому времени новое поколение евреев придёт в общину. Сегодня подавляющее большинство её членов — пожилые люди.
