| Цви Гивелдер
Цви Гивелдер

Я видел Эйхмана

Я видел Эйхмана

Как самый молодой репортер, освещавший процесс над Адольфом Эйхманом ровно 60 лет назад, я слышал свидетельства, показывающие, что евреям не хватало героев во время Холокоста – и прямо противоположные.

Шестьдесят лет назад бразильский еженедельный новостной журнал поручил мне освещать суд над нацистским военным преступником Адольфом Эйхманом в Израиле. Даже по прошествии стольких десятилетий этот момент, ровно в 9 часов утра 11 апреля 1961 года, когда он вошел в кабину из пуленепробиваемого стекла, построенную в зале суда Иерусалима, отчетливо запечатлелся в моей памяти. В Священном городе был ясный и прохладный весенний день, но, когда он, войдя, несколько секунд стоял неподвижно, в зале буквально воцарилась предгрозовая тишина. Его правая рука слегка дрожала. Эйхман выглядел каким-то отсутствующим, не обращавшим никакого внимания на сотни присутствующих людей.

В моем пресс-релизе указано место номер 18, ряд H. Это было хорошее место с левой стороны от входа в зал, потому что кабина находилась в том же левом месте примерно в 15 метрах от меня. Эйхман держал стопку бумаг, которые он разложил перед собой на маленьком столике. Близко к первому ряду были большие столы, занятые защитой и обвинением. Их подходы, естественно, существенно различались. Ведущий израильский прокурор, 45-летний Гидеон Хауснер, в своих спичах использовал театральный и эмоциональный стиль, в то время как немецкий адвокат, 65-летний Роберт Серватиус, был строго техничен.

Я все еще слышу, как клерк криком: «Бейт Хамишпат!» (можно перевести как «Суд идет!» – Прим. ред.) приказал всем встать, и трое судей подошли к своим скамьям. Председательствующий судья Моше Ландау предложил участникам сесть. Эйхман последовал указанию и начал поправлять наушники. На нем был темно-синий костюм, белая рубашка и темный галстук. Костюм и рубашка были ему явно велики. В течение всего процесса он вел себя нормально и спокойно, походя на безупречно воспитанного служащего какого-нибудь департамента мэрии. Лишь в нескольких случаях он действительно проявил нервозность: у него дергался нос, когда свидетели рассказывали о зверствах нацистов, и он вытащил платок и вытер рот, когда прокурор детально рассказал о технической схеме газовых камер и порядке их работы.

Хауснер представил в суд обвинительное заключение по 15 пунктам, включая преступления против еврейского народа и преступления против человечности. Когда он, обращаясь в сторону кабины, сказал, что он здесь не один в качестве обвинителя, в зале пробежал холодок:

«Со мной шесть миллионов обвинителей. Но они не могут восстать и указать пальцем на того, кто сейчас сидит на скамье подсудимых, со словами: «Я обвиняю». Потому что их прах свален на холмах Освенцима и полях Треблинки, разбросан в польских лесах. Их могилы – по всей Европе. Их голосов не слышно, но вопиет их кровь. Они массово пошли на смерть. Поэтому я буду их представителем и от их имени буду читать одно из самых страшных в истории обвинительных заключений».

Кафетерий внизу от главного зала стал плавильным котлом суда. Как типично в подобных случаях, в течение первых двух-трех дней поведение журналистов было довольно формальным. Но со временем кафетерий стал напоминать частный мужской клуб (в то время среди представителей прессы было не так много женщин, как сейчас).

 

Английский был общим языком журналистов. Я помню японского корреспондента, который не говорил по-английски, по-французски или по-немецки; Б-г знает, как он мог следить за процессуальными процедурами. Вначале спорили относительно законности судебной и территориальной юрисдикций, но душераздирающие свидетельства переживших Холокост повергли всех в отчаяние и уменьшили все возможные разногласия.

Ханна А́рендт – еврейско-немецко-американский философ, политолог и историк, основоположница теории тоталитаризма. Она ввела термин «банальность зла» – бюрократ, бездумно выполняющий свои административные функции массового убийства. Для многих это перевернуло общепринятые представления о нацизме.

В таких условиях не заводишь друзей, а только знакомства. Но у меня сложились теплые отношения с американским журналистом Робертом Сент-Джоном. Ему было 59 лет, а мне 27 (согласно заметке, опубликованной в газете «Маарив», я был самым молодым из всех иностранных корреспондентов). Сент-Джон спрашивал меня об основных темах моих репортажей и давал мне ценные советы.

По сей день люди спрашивают меня, встречался ли я с Ханной Арендт во время освещения судебного процесса. Нет, я ее не знал. В то время я даже не был знаком с ее книгами. Примечательно, что ее имя стало ассоциироваться с именем Эйхмана, после того как она охарактеризовала его смертоносное для людей путешествие по земной жизни как «банальность зла».

Определение появляется в ее книге «Эйхман в Иерусалиме», опубликованной через два года после суда. Известный американский издатель и интеллектуал Норман Подгорец назвал рецензию на эту книгу так: «Ханна Арендт об Эйхмане: исследование извращенности блеска».

Но Арендт там необоснованно заявляет, что «Окончательное решение» требовало сотрудничества с евреями через их административную работу на нацистов (под эвфемизмом «Окончательное решение еврейского вопроса» – Endlösung der Judenfrage – подразумевалось массовое уничтожение европейских и советских евреев. – Прим. ред.). Хотя совершенно очевидно, что в этот изощренный план геноцида такая «банальность» войти не могла – кроме единичных и временных случаев.

Цывия Любеткин – одна из лидеров восстания в Варшавском гетто, единственная женщина в руководстве Еврейской боевой организации, участница еврейского сопротивления во время Второй мировой войны, одна из основателей кибуца «Лохамей-ха-гетаот». Абба Ковнер – поэт и прозаик, подпольщик Вильнюсского (автор статьи ошибся. – Прим. ред.) гетто, партизан, лауреат Государственной премии Израиля.

Первым, кто дал показания, был переживший Холокост отец Гершеля Гриншпана, молодого еврея, который в 1938 году убил немецкого дипломата в посольстве Германии в Париже. Это убийство было использовано нацистами как предлог для печально известной «Хрустальной ночи». Но наиболее важными моментами судебного разбирательства стали показания других вызванных к трибуне свидетелей. Особо значительными для суда оказались заявления Цывии Любеткин и поэта Аббы Ковнера, переживших восстание в Варшавском гетто.

Их свидетельства помогли спасти еврейскую гордость, продемонстрировав миру, что многие сопротивлялись, и у народа Израиля не было недостатка в героях.

Похожие статьи