Сорок лет назад, 23 августа 1981 года, мои родители и пятеро моих братьев и сестер вышли из самолета, который доставил их в Израиль из Соединенных Штатов по собственному желанию. Они оставили там много родни; работу, которая принесла бы им гораздо больше денег, чем им будут платить здесь; более впечатляющую карьеру; и дом в пригороде, в несколько раз превышающий размер каменного строения в Иерусалиме, где мы поначалу поселились.
Иммиграция была травматичной. Разрушить жизнь и заново создать ее, засадить пустое поле злаками, не зная, что из этого выйдет. Внешне мы были счастливы и декларировали совершение алии как высшую привилегию, но в душе мы скучали по нашему старому дому, по привычной жизни. За возвращение к корням мы заплатили огромную цену.
Израиль — страна иммигрантов, в которой слово «иммиграция» является запретным. Только алия, «восхождение», осуществление пророчеств об избавлении. Но к вам никто не будет относиться как к драгоценности. В аэропорту вас оделят израильским удостоверением личности и – yalla!
Это многозначное междометие имеет древние корни: арабское ya alla – «О Б-же». Оно давно уже укрепилось в разговорном иврите и получило тысячу значений: вперед, давай, ок, ладно, сомневаюсь, отстань, да ладно?
Израильтяне в восторге от вашей способности говорить на иностранном языке (особенно если этот язык — европейский) и одновременно презирают ваши обычаи. Даже 40 лет спустя вы можете заполнить свой ежедневник рассказами о столкновении американской честности и израильского «срезания поворотов», о чувстве чужеродности окружения и непонимания вас этим окружением, о вашем гиперкритицизме и левантийской неспешности.
Тем не менее ничто не сравнится с пребыванием в Израиле. Моим родителям посчастливилось принять это решение. Для еврея нет более естественного места для жизни. Израиль — и вы дома. Израиль — это конечный пункт назначения.
Конечно, Израиль — не убежище от погромов и Холокоста. Есть здесь места, поопаснее, чем бандитские районы Гарлема. Террористические угрозы и обстрелы продолжаются и приносят жертвы. Но мы ехали сюда не ради физической безопасности. Израиль — это прежде всего чувство принадлежности, участия в создании чего-либо. Нет двойных стандартов. Не нужно извиняться за то, что ты еврей. Это исполнение мечты, которую питали поколение за поколением, которую мои предки, в отличие от моих родителей, не имели привилегии осуществить.
Несмотря на все подводные камни, Израиль — это семья. Вы чувствуете близость даже с совершенно незнакомыми людьми. Это деспотичная и требовательная, но в то же время безусловная родственная любовь.
Израиль — это вложение. Люди отдают больше, чем могут, чтобы эксперимент увенчался успехом.
Израиль — это дружба. Даже самые неумные политики своими непопулярными решениями не смогли разорвать между людьми эти узы любви и дружбы.
Израиль, как средоточие всего этого, вызывает сильные эмоции. Радость во времена безусловного процветания и боль в годину бед. В Израиле вы становитесь его частью: мои родители были частью наполовину, я на 90 процентов, а мои дети — израильтяне на 100 процентов. Это страна, в которой вы живете, а не наблюдаете. Она развивается. Это история, которая все еще продолжается, и каждый может вписать в нее свою собственную главу.
Пятьдесят процентов иммигрантов из поколения моих родителей вернулись в Соединенные Штаты, как и двое моих братьев и сестер. Наш район в Иерусалиме, который в 80-е годы был в основном населен носителями английского языка, постепенно заполняется иммигрантами из других мест.
Летом, когда в гости приезжают бывшие олимы, вернувшиеся в Соединенные Штаты, позор неудачной абсорбции в Израиле тщательно маскируется трансляцией успеха в Америке, разговорами о том, насколько лучше их жизнь там, чем здесь. Чувство вины они меняют на толстый кошелек. Они платят за iPhone половину того, что платим мы, мимо их дома протекает большая река, у них есть деньги в хедж-фондах, летний дом в Вирджиния-Бич, и они едят бейглы с лососем и сливочным сыром на ежегодной конференции JCC Северной Америки.
Тем более что сейчас в Израиле в результате пандемии уровень жизни серьезно просел. Хотя государственные пособия и гранты предотвратили двузначный рост уровня бедности, но социально-экономические последствия коронавируса будут ощущаться годами.
Ну и что? Уехавшие правы на тактическом уровне, но ошибаются на стратегическом. Если бы я работал в New York Times, я бы заработал в 10 раз больше, чем сейчас. Но я был бы в New York Times, в Нью-Йорке. А не в Haaretz, в своей стране. За деньги можно купить многое, но не душу и дух.
По сей день я не встречал никого, кто вернулся в Америку и чье возвращение обогатило бы его душу. Но вы ощущаете себя гордым и цельным в своей постели, в своем доме, в своем Израиле. Вот вам мои 40 лет, личный исход, как скитание по пустыне в былые времена, Yetsi’at Mitzrayim — чтоб достичь мечты предков.
Или, как говорят влюбленные, цитируя «Песнь песней»: «Когда я нашел того, кого любит моя душа, я держался за него и не отпускал».
Haaretz, перевод Марии Якубович
