Последние несколько месяцев я тщательно изучаю документы моих родителей 30-40-х годов. Все это есть в письмах, бланках, телеграммах. Отчаянные неудачные попытки эмиграции, поиски документов, благодаря которым можно было выехать и въехать, завершившиеся, наконец, благополучным исходом.
Все это казалось таким реальным в последние несколько дней, когда мы наблюдали за сценами в аэропорту Кабула с жителями Афганистана, отчаянно пытавшимися бежать. Пережитое ими кажется повторением еврейского опыта 80-летней давности.
Но не только сцены в аэропорту произвели такое впечатление, не менее поразил вывод американских войск. Отказ американцев от имперского могущества и то, что этот отказ означает. Это тоже часть еврейского опыта.
Перл-Харбор и вступление Америки в войну стало решающим событием 20-го века. Оно положило конец политике изоляционизма и обрекло Гитлера на поражение. Оно непосредственно привело к нескольким десятилетиям прямого американского участия в европейских делах, более широкой политике вмешательства и поддержке государства Израиль.
Без этого Гитлер, возможно, одержал бы победу, а еврейский народ был бы полностью уничтожен. Не было бы Израиля, потому что не было бы евреев, которые могли бы туда поехать. Франклин Рузвельт знал, что было поставлено на карту для человечества, но многие его соотечественники не знали или им было все равно. Перл-Харбор заставил их задуматься. И разница между тем, когда Америка скрывает свою власть и активно использует ее, была наглядно продемонстрирована.
Мы называем период, сформированный этим решением, «послевоенной эпохой». Его также называют Pax Americana. Евреи были защищены американской мощью, интересами Запада и памятью о Холокосте. Но теперь может оказаться, что эта эпоха закончилась. Мы живем в послевоенном мире.
То, что происходит в Афганистане, нельзя назвать решением регионального уровня о прекращении конфликта, участие в котором оказалась не очень удачным для США. Это решение — часть более широкой стратегии США вернуться к своей традиционной внешней политике, той, которую они проводили до Перл-Харбора. Это стратегическое и эмоциональное отступление. Выбор не быть мировым полицейским. Выбор в пользу того, что активная внешняя политика за океаном не отвечают интересам американцев.
В результате евреи находятся в меньшей безопасности. Сейчас мы знаем, как, вероятно, уже давно должны были понять, пределы американских гарантий и готовности идти на жертвы. В той мере, в какой безопасность Израиля зависит от американской доброй воли, сейчас прозвучало предупреждение о том, насколько этой доброй воле можно доверять.
Наряду с этими ограничениями, время изменило перспективу. Понимание трагедии Холокоста помогло сформировать западную либеральную политику в послевоенное время. Но теперь мы достигли новой эпохи. По мере того, как выжившие в Холокосте уходят в историю, воспоминания тускнеют. И Холокост кажется не столько непосредственным преступлением и настоящей угрозой, сколько историческим событием. Как, например, Война роз или Славная революция.
Существует много причин того, почему некоторые левые ополчились против Израиля, но одна из них самая простая: забвение. Такие люди, как Гарольд Вильсон и Джим Каллаган, видели, что случилось с евреями, и знали, зачем нужен Израиль. Когда современные левые критики говорят о статусе жертвы для палестинцев, они, похоже, почти полностью игнорируют или не интересуются причиной, по которой миллионы евреев искали родину. Мы, евреи, настолько привыкли к условностям послевоенной эпохи (НАТО, сила мюнхенской аналогии, память о Холокосте, единство Запада), что, возможно, не задумываемся о том, насколько зависимы мы стали от них. И о том, что мы делаем сейчас.
Мы могли думать, что движемся все выше и выше, к всемирному братству и триумфу либеральных идей. Когда рухнула Берлинская стена, это было похоже на правду. Казалось, что мы поняли, что значит «никогда больше», и что мир может сплотиться против повторения геноцида. Сейчас все это кажется очень наивным.
The Jewish Chronicle, перевод Ильи Амигуда
* Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
