Для людей моего склада характера финансовые новости всегда оставались где-то на периферии сознания: график в газете, бегущая строка со зловещими аббревиатурами, россыпь слов типа «фискальный». Экономика подобна расплавленной лаве в ядре Земли. Она там, видимо, бурлит и время от времени выплескивается на поверхность, но кажется, что думать об этом бесполезно.
Но сейчас один из тех случаев, когда, вероятно, подумать стоит: шекель поднялся до исторических высот в драматический момент для израильтян, для наших банковских счетов, бизнеса и графика путешествий. Представляется оправданным рассмотреть нашу валюту и ее богатую биографию, начиная с тех дней, когда она пребывала в «бедной хижине», и заканчивая ее нынешней жизнью в пентхаусе, по соседству с такими валютами, как крепкая, румяная, краснощекая, заправленная нефтью норвежская крона. Рост израильского шекеля — не случайность, и это не просто история бизнеса.
Еще не так давно за доллар можно было легко купить четыре шекеля — более того, было время, когда за доллар можно было купить 1 630 шекелей (подробнее об этом ниже) — но сейчас, когда я пишу эти строки, за доллар с невероятным трудом покупают три жалких шекеля. Доллары на моем банковском счету стоят в шекелях на пятую часть меньше, чем в марте прошлого года, и эта же тенденция влияет на пенсии моих родителей и на то, что я получу от Tablet за написание этой колонки. Американская валюта всегда играла важную роль в эмоциональной жизни израильтян, которые хранили доллары в кубышке. Серьезные дела велись в долларах, которые были как тот стабильный парень, который всегда будет рядом. Наши же разноцветные шекелевые купюры, напротив, были похожи на взбалмошного друга, с которым ты общаешься, но которому не доверишь свою машину.
Мы говорим, что доллар есть доллар, но на самом деле валюты — это сложные существа, которые нельзя принимать на веру, и они часто непреднамеренно рассказывают о месте, где их чеканят или печатают. Крепкий доллар, например, когда-то был лишь одним из примерно 10 000 видов бумаг, обращавшихся в качестве законной валюты в Соединенных Штатах, не считая бесчисленных подделок; до Гражданской войны банки печатали свои собственные деньги, как и мормоны, отель Янга в Бостоне и церковь в Скенектади, штат Нью-Йорк. В своей книге о той эпохе «Нация фальшивомонетчиков» Стивен Мим доказывает, что в то время Америка сама была фальшивой страной, неспособной установить порядок или суверенитет. Когда валюта была, наконец, унифицирована и взята под контроль, это ознаменовало изменение отношения американцев к самим себе. Доллар, другими словами, говорит об Америке нечто важное. А что шекель говорит о нас?
Оглядываясь назад, мы чувствовали приближение этих перемен на протяжении многих лет. Когда 20 лет назад я снимал жилье в Иерусалиме, будучи студентом университета, цены на аренду фиксировались в долларах, как и все сделки с недвижимостью. В шекелях покупали молоко в продуктовом магазине. Когда я купил квартиру в 2006 году, цена, конечно, была в долларах, но тектонические плиты финансов уже сдвигались: с момента подписания договора до момента оплаты через несколько месяцев курс шекеля резко вырос, что означало, что при расчете обменного курса я сэкономил десятки тысяч шекелей. Это был редкий финансовый триумф, и, конечно, совершенно случайный. Следующей осенью моя подруга Идит Бен-Ор, ныне исследователь Еврейского университета, специализирующася на влиянии экономики на человека, а тогда студентка университета в Беэр-Шеве, подписала договор аренды в долларах. Но потом ее арендодатели заметили, что в конце года шекель вдруг стал стоить больше, а не меньше, а это означало, что когда они сели за расчет курса обмена, то оказались должны Идит деньги, а не наоборот. Они были не единственными арендодателями, которые заметили это. К тому времени, когда она подписала свой следующий договор аренды, все в Беер-Шеве, да и на всем израильском рынке недвижимости, перешли на шекели. Можно посчитать странным, что использование израильской валюты кажется израильтянам удивительным. Но прыжок веры в шекель даже для израильтян был очень долгим.
Для тех, кто знаком с тем, как обычно рассказывают историю Израиля, летопись нашей экономики может показаться странной, потому что эти истории параллельны, но не идентичны. Герои экономики — это не легендарные генералы, как Моше Даян, а забытые воины с карандашами и счетами, как Михаэль Бруно, управляющий Банка Израиля. Даты также разные. Израиль стал независимым в 1948 году, но независимость нашей валюты наступила в 1954 году. Именно тогда Давид Бен-Гурион окончательно отказался от британского палестинского фунта и ввел в обращение израильскую лиру, украшенную изображениями библейских арф и еврейских рабочих с молотами.
За короткий промежуток времени между обретением независимости страны и независимости лиры население Израиля увеличилось более чем в два раза, поскольку иммигранты хлынули сюда из исламского мира и из Восточной Европы. Несмотря на то, что большинство из них приехало без гроша в кармане, они обеспечили рост экономики, которой государство пыталось руководить с помощью централизованного управления, мер жесткой экономии и частного предпринимательства. В действительности в Израиле никогда не было командной экономики советского образца, как это представляется некоторым в ретроспективе. И хотя сионистское движение всегда почитало сельское хозяйство, правда в том, что уже через несколько лет после обретения независимости люди здесь уже знали, что путь вперед — это производство, даже если фабрики были менее живописными, чем кибуцы, и менее способствовали написанию красивых песен на иврите. У многих израильтян не было ни работы, ни жилья, по крайней мере, некоторое время, но все как-то продвигалось вперед до Йом-Кипура 1973 года, когда руководство Израиля не справилось с внезапным нападением Египта и Сирии и едва вырвало победу, которая стоила жизни 2600 израильским солдатам.
Рассматриваемая исключительно как экономическое событие, война поглотила эквивалент трех четвертей валового национального продукта того года и поставила страну на колени. Год спустя лира была обесценена на 43%. Затем произошло политическое потрясение 1977 года, когда «Ликуд» впервые пришел к власти, взяв на себя проблемы, доставшиеся ему в наследство от «Аводы», и усугубил их. Валюта была обесценена еще почти наполовину, а затем заменена новой, под названием шекель, который должен был помочь, но не помог. Через три года после этого Тель-Авивская фондовая биржа рухнула.
Затем последовала победа Израиля, которая никогда не отмечалась ни статуями, ни церемониями, ни песнями: Великий стабилизационный план от 1 июля 1985 года.
Газеты начала июля того года дают возможность взглянуть на неузнаваемую страну. «На этой неделе девальвация шекеля достигнет тридцати процентов», — гласит один из заголовков. Все бросились скупать доллары: на фотографии видно, как на улице Лилиенблюм в Тель-Авиве мужчина покупает на черном рынке американскую валюту. Покупатель — полицейский в форме. Курс составлял 1 630 шекелей за доллар. То есть за неделю до этого за 100-шекелевую купюру можно было получить целый цент, а теперь она стоила 6 центов.
Появился премьер-министр Шимон Перес. Израильтяне склонны были считать его интриганом, которому не хватало солидности сабры или гламура генерала. Это был его звездный час. Его план состоял в том, чтобы сократить государственные расходы и перевести страну, основанную радикальными социалистами, к рискам и потенциальным преимуществам свободного рынка. Администрация Рейгана поддержала этот план, предложив миллиардную помощь и направив американских экспертов, таких как молодой Стэнли Фишер из Массачусетского технологического института, ставший впоследствии известным экономистом и управляющим Банка Израиля. Ежедневная газета «Едиот Ахронот» сообщила, что план позволит сократить более 1 миллиарда долларов из государственного бюджета; даже в израильской газете, сообщающей о бюджетном кризисе в Израиле, суммы были в долларах. Когда газеты от 1 июля вышли в печать, Перес и его кабинет министров все еще сражались на заседании, которое продолжалось 24 часа.
Гистадрут, мощная рабочая организация, которая помогла основать государство и когда-то управляла большей частью экономики, делала все возможное для борьбы с планом, возможно, уже тогда понимая, что ее хребет вот-вот будет окончательно сломан буржуазным капитализмом. Исраэль Кейсар, председатель Гистадрута, встал, чтобы выступить в Кнессете, и с горечью попросил, чтобы ему понизили микрофон на одну треть, «как зарплату». Рабочие жгли шины в бедных кварталах Иерусалима. Яир Цабан из социалистической оппозиции объявил, что наступил «черный день для израильского общества, для рабочих, для Партии труда и для биографии премьер-министра Шимона Переса». Министр обороны выступил против любых сокращений в армии. Министр полиции поклялся, что у полиции нет денег. Министр образования и слышать не хотел о сокращениях в школах. Ультраортодоксальные законодатели бойкотировали голосование, потому что бешеная подготовка нарушила шаббат. Но когда пыль в Кнессете осела, Перес победил. Гордый отец, упрямые политические ослы, мудрецы с Запада с дарами: это была сцена рождения новой израильской экономики.
После этого побитый шекель, которому было всего пять лет, но который хромал, как 90-летний старец, был заменен новым израильским шекелем. Ограничения на импорт были сняты, и местная текстильная промышленность умерла. Трудовой сионизм угас, унеся с собой Гистадрут и уважение к рабочим людям. Возросло неравенство. Крутые сокращения в армии оставили без работы офицеров и техников, многие из которых стали удобрением для небольшой израильской технологической сцены, превратившейся в Next Big Thing. Израиль, пишет экономист Поль Ривлин из Тель-Авивского университета, «с тех пор живет в тени экономического кризиса 1980-х годов».
Так случилось, что Ривлин переехал в Израиль из Великобритании за два месяца до того рокового 1-го июля — что могло быть вызвано только сионистским идеализмом, потому что с экономической точки зрения это было безумием. Когда он приземлился в аэропорту Бен-Гурион, уровень инфляции приближался к 500%. По его словам, недоверие к шекелю укоренилось в нем настолько, что даже с его экономическим образованием ему потребовалось больше времени, чем многим другим, чтобы понять, когда игра в конечном итоге изменилась.
Ривлин датирует поворотный момент 2003 годом, после экономического спада, вызванного сочетанием терроризма Второй интифады, и крахом доткомов в Нью-Йорке. Израиль имел дефицит торгового баланса с момента своего основания, сказал Ривлин: «В течение 65 лет мы импортировали больше, чем экспортировали. Но теперь произошел космический сдвиг». В 2003 году Израиль перешел на "черный" курс и с тех пор остается на нем, что отчасти объясняет силу шекеля. Забавно, но именно в эти годы вы начали встречать израильтян, носящих Nike и H&M, и подростков, которые любят суши и фокаччу. К 2012 году в Тель-Авиве можно было увидеть дилерский центр Ferrari и бездомных.
Те, кто наблюдает за Израилем со стороны, обречены принимать политические новости за жизнь страны. Инсайдеры понимают, что за последние два десятилетия здесь произошло нечто принципиально важное в культуре и экономике, и что современное израильское общество лишь в малой степени связано с государством. Это и есть ответ на недоуменный вопрос, а именно: каким образом экономика смогла бурно развиваться в течение последних двух лет политического тупика и междоусобиц, при отсутствии государственного бюджета. «Это отражение того факта, что в какой-то степени наша экономика не зависит от правительства, — сказал Ривлин. — Политики могут все испортить, и я бы не сомневался в этом, но даже проведение четырех выборов подряд не помогло». Только в первой половине этого года сумма иностранных инвестиций в Израиль, в основном в технологические отрасли, достигла 37 миллиардов долларов — почти столько же, сколько за весь предыдущий год, и больше, чем за год до этого.
По словам Йовава Гавиша, представителя Израиля во Всемирном банке в Вашингтоне, этот приток денег — еще одна причина роста курса шекеля. Например, технологическая компания, получающая инвестиции в долларах, должна обменять их на шекели, чтобы заплатить своим израильским сотрудникам, арендодателю и поставщику табуле. Другой непосредственной причиной является рост американских акций, что означает, что огромные пенсионные фонды Израиля имеют больше долларов в своих американских фондовых портфелях, что требует от них защиты с помощью механизмов хеджирования, которые включают продажу долларов и покупку шекелей, что еще больше стимулирует спрос на израильскую монету. Но для тех, кто не любит финансы, как я, объяснения можно свести к тому, что шекель силен, потому что сильна израильская экономика. Израиль пережил крах 2008 года, от которого пострадали почти все остальные, и только два года спустя вступил в элитный экономический клуб Организации экономического сотрудничества и развития в Париже. «Все это создало больше веры в шекель и израильскую экономику, две вещи, которые невозможно отделить друг от друга, и привлекло огромный приток иностранных инвестиций, в том числе в израильские государственные облигации», — сказал Гавиш.
Но это не значит, что момент невероятного подъема шекеля обязательно хорош для израильтян. Это хорошо, если вы часто путешествуете за границу, и, теоретически, это должно сделать импортные товары дешевле (хотя на практике импортеры, как правило, прикарманивают прибыль и держат цены высокими). Но это плохо для людей, которые работают в туризме, сельском хозяйстве и в отраслях, производящих товары на экспорт. Если рост продолжится, это приведет к потере рабочих мест в промышленности и сельском хозяйстве и сделает страну еще более зависимой от IT-сектора, который настолько перегрет и переполнен деньгами, что некоторые чувствуют приближение болезненной коррекции. Все любят «нацию стартапов», но только 10% работников заняты в сфере технологий, и Израиль не может рисковать, вкладывая все свои яйца в электронную корзину, которая может пойти по пути WeWork и захватить с собой экономику.
Более века назад социолог Георг Зиммель заметил, что «деньги есть абсолютное отрицание качества. В них имеет значение только количество: они превращают весь мир в арифметическую задачу», но на самом деле не существует формулы, которая бы однозначно объясняла, почему одни вещи стоят много, а другие — мало. Логика может стать порочным кругом: шекель силен, потому что люди верят в шекель, потому что шекель силен. Не зря капитализм называют игрой на доверии.
Слово «шекель» встречается в Торе, оно происходит от того же ивритского корня, что и слово «вес», что предполагает солидность. В современном мире оно вновь появляется как членский пай в сионистском движении конца 19 века, когда еврейское государство с собственной валютой, инфляцией, дисфункцией и неравенством было лишь мечтой. Каждый, у кого был шекель, мог проголосовать на сионистских выборах, посвященных созданию воображаемого государства. Все валюты имеют некую глубокую метафизическую связь с государством, которое их печатает, но в случае с шекелем эта связь кажется уникальной. Если достаточно людей верят во что-то, то иногда это что-то материализуется в реальном мире, формируя нашу жизнь, поскольку оно начинает жить своей собственной жизнью. И вот шекель и его страна поднимаются вверх — прочь от своего скромного начала, от бедности и эгалитаризма основателей, вверх, как новые небоскребы в Тель-Авиве, к высотам свободного рынка, к лучшему или худшему.
Tablet, перевод Якова Скворцова
