Классик русской советской  литературы Вениамин Каверин (19 апреля 1902 – 2 мая 1989) родился в состоятельной интеллигентной еврейской семье и на всю жизнь сохранил острую тоску по налаженной, размеренной и интеллектуально содержательной жизни представителей «среднего класса» дореволюционной России. 

С самого детства его окружали образованные неординарные люди, добившие впоследствии успехов на самых разных поприщах. Первым  литературным опытом Каверина стали удивительно созвучные сегодняшним событиям строчки: «Темно. По улицам Дамаска крадётся медленно таинственная маска». Юный Каверин отважно показал это стихотворение Осипу Мандельштаму. Тот  гневно заявил, что поэзию надо защищать от таких «поэтов». Каверин решил, что будет писать прозу. 

В двадцатые и начале тридцатых годов он, подобно «таинственной маске», крался по минному полю революционной словесности, совершенствуя и оттачивая литературное мастерство в группе писателей-«попутчиков» «Серапионовы братья» (Федин, Зощенко, Слонимский), отдавая дань допустимому в годы НЭПа формализму и модернизму (романы «Девять десятых судьбы», «Скандалист, или вечера на Васильевском острове»).

Всё последующее творчество, пережившего катастрофу «слинявшей за три дня», как писал Василий Розанов, тысячелетней России, Вениамина Каверина – это художественно убедительная, искусная попытка адаптировать и приспособить  нормы «старой» христианской морали к реалиям «века-волкодава», кидавшегося на плечи всем, кто смел сомневаться в новых, утвердивших насилие как норму, принципах существования общества. 

Не желая становиться, как Фадеев, Симонов или Вишневский певцом и апологетом «классового сознания» победившего пролетариата, Каверин в романах «Исполнение желаний», «Открытая книга» стремился наложить вечные человеческие страсти и конфликты (зависть, жадность, подлость и далее по евангельскому перечню) на ментально не близкую ему советскую действительность. Он делал это с минимальными потерями для фабулы и сюжета. Положительные герои-учёные у него как бы вскользь являлись коммунистами с правильным революционным прошлым, а у отрицательных, мешавших талантливым исследователям делать во благо страны выдающиеся открытия, ненароком обнаруживались в «анамнезе» классово-чуждые корни: кто-то из предков служил в жандармерии, кто-то похищал казённые средства, кто-то выдавал царской охранке борцов за народное дело.

В поздние тридцатые Каверин мучительно искал свою «охранную грамоту» в советской литературе, свою ноту в суровом хоре писателей-современников. Он обрёл их в ставшей любимой для многих поколений  книге «Два капитана».  Писатель гениально соединил в романе продекларированный и принятый обществом пафос социального переустройства мира по законам  равенства и справедливости с генетически присущим молодости духом чести, отваги и мужества. Полярный лётчик Саня Григорьев – художественное воплощение идеального советского человека. Его судьба – иллюстрация знаменитого, нашедшего отклик в миллионах юных сердец, девиза: «Бороться и искать! Найти и не сдаваться!». Кстати, эти духоподъёмные слова взяты из поэмы английского поэта Альфреда Теннисона «Улисс». Они выбиты на могильном камне исследователя Антарктиды Скотта.  

«Два капитана» навсегда останутся в русской литературе ещё и потому, что автор снизил в этом романе до минимума уровень неизбежной для метода социалистического реализма  идеологической фальши, показав, что и советская жизнь полна противоречий и недостатков, что и в (официально) самом справедливом обществе герою не так-то легко найти правду и победить зло. 

Пафос «Двух капитанов» мистическим образом повлиял на литературную судьбу самого Каверина. Его не тронули во время «борьбы с безродными космополитами». Он, едва ли не единственный из увенчанных лаврами советских писателей, отказался клеймить Пастернака за «Доктора Живаго» и Нобелевскую премию. Позже порвал отношения с тогдашним главным писательским начальником и бывшим «Серапионовым братом» Фединым за его участие в преследовании Солженицына.  

В относительно спокойные постсталинские годы Каверин, по свидетельству знавших его людей, как будто вернулся в утраченный мир милой его сердцу дореволюционной эпохи – с большой квартирой, добротной дачей, налаженным бытом, спокойными прогулками, интересными путешествиями, встречами и беседами с близкими ему по духу людьми. Он был неконфликтным, но строго отстаивающим свою творческую свободу автором, исключительно серьёзно относившимся к каждому написанному слову. Иначе, собственно, быть не могло, потому что литература была его жизнью. Он был профессиональным писателем в самом благородном и законченном смысле этого слова. 

Источник: «Вечерняя Москва»